Целоваться Ольга любила и умела, не зря же у неё такие чувственные губы. Горький привкус табака в её поцелуях меня не слишком отвлекал. К тому же, когда мы стояли у калитки хаты в следующий раз, она поделилась со мной сигаретой.
С опаской, я попробовал, но, как от сумской Орбиты, меня не замутило, и я стал курящим и без Ольги тоже.
В хате, у чьей калитки мы стояли, жила её тётка, у которой она проводила лето, приехав из Феодосии в Крыму, где жила её мать и старшая сестра. Отец погиб в катастрофе на тракторе, когда ей было двенадцать лет.
Ольга так его любила, что иногда ходила на кладбище посреди ночи, плакала у ажурного памятника из прутьев арматуры, с табличкой «Абрам Косьменко». Блатное имечко, а? Но сам он не Еврей. Просто имя такое.
Мать привела отчима для них с сестрой, но, правда, в ЗАГСе не расписаны. Он музыкант, стучит на барабанах.
Один раз Ольга лежала на диване с температурой, смотрела телевизор. Он сел у неё в ногах и накрыл свои колени краем её одеяла. Мать как увидела — разоралась, конец света!.
Потом она занялась лёгкой атлетикой, бегала стометровку. Тренер сказал, у неё хорошие данные для этого вида. Их группа даже ездила в областной центр, Симферополь. Перед забегом, тренер заставил каждого съесть целый лимон, совсем без сахара. Он сказал: «Так — прямо в кровь».
Ну где-то так, в передышках между поцелуями, мы всё ближе узнавали друг друга…
~ ~ ~
После гастрольного концерта на селе, Чепа, Владя и я поехали на Сейм с ночёвкой. На самой вечерней электричке, мы с Чепой привезли большой виниловый мешок, принесенный отцом с РемБазы. В такой упаковке туда доставлялись какие-то запчасти вертолётов. Винил такой толстый и мешок большой, готовая палатка на троих.
Ещё мы привезли гитару и, с этим всем багажом, сгрузились на пустой платформе, а тут и Владя прикатил на своём мопеде, ужин привёз.
На песчаной косе с редкими гибкими Ивами, мы установили мешок-палатку, недалеко от железнодорожного моста, а когда стемнело, развели костёр и, при свете непоседливого пламени, распили бутылку вина.
Еды Владя привёз слишком много, мы больше расшвыряли закуси, чем съели. Ну и похрену, всё равно Владя с утра сгоняет в Конотоп за дневным рационом.
Он начал выдавать гитарные риффы забойных хитов, брэйки всякие. Над тихой водой звук гитары расходится так балдёжно, такой чистый, наполненный и… ну ништяк, в общем, звучит там…
Какой-то рыбак со своей лодки, что заякорил посреди реки, попросил ещё сбацать, до того ему понравилось. Но когда мы взревели «Шыз-гары!», то другой ночной ловец, начал материться, от дальнего берега, что мы всю рыбу ему распугали...
Чепа посоветовал не связываться, а то пойдёт, позовёт мужиков из домиков. Костёр угас, и мы залезли под виниловую крышу...
На рассвете я проснулся от воды, капавшей мне на лицо. Винил совершенно водо— и воздухонепроницаемый материал, наше тёплое дыхание оседало на охлаждённом августовской ночью виниле и превращалось в водяные капли — конденсат. В школе об этом не проходят.
Так что утро мы встретили холодными и голодными. Я еле-еле уговорил Владю, чтобы дал мне съездить в Конотоп на своей «Риге-4» вместо него…
Да, моторы — это вещь, ничего крутить не надо, кроме рукоятки газа… Я въехал в город, прокладывая в уме маршрут: сперва — домой, потом на хату к Чепе, а потом уж к Владе, собрать со всех, чего дадут съестного и — назад, на Сейм.
"Рассчитали на бумаге,
Да забыли про овраги..."
На входе в левый вираж между вокзалом и Лунатиком, я услышал крик, зовущий меня по имени. Через привокзальную площадь стремительно неслась Ольга в своей красной мини-юбке. Прав был тренер, данные — что надо! Я сбросил газ и дал мопеду остановиться.
Она подбежала почти не запыхавшись на дистанции и начала вливание — уже три дня, как я пропал, и никто не знает куда, и если я не хочу ходить с ней, то и не надо, она не напрашивается, всё равно вчера принесли телеграмму от матери из Феодосии, с вызовом на междугородний телефон, говорит, хватит уже сколько погостила, и через два дня ей, может, уезжать от тётки, а мне всё равно, умотал себе на Сейм с дружками, которые мне дороже, чем она, а таких друзей — за хуй, да в музей, и она просто дура, думала, что встретила кого-то, кому можно верить, и если она нужна мне, хоть чуть-чуть, я должен сейчас остаться с ней.
После холодного конденсата, этот тропический шквал и её предстоящий отъезд, и подскочившая вдруг надежда — а может, даст на прощанье, а? — сделали своё дело.
Я только выпросил пару часов — отогнать мопед на хату к Владе и переодеться перед нашим свиданием в Парке…
Вот так и становятся тряпками, вот так и предают друзей.
Конечно же, мои дружки вернулись с Сейма электричкой в 17.20. После того, как прочесали песчаную косу в поисках огрызков, что сами же, куда попадя, расшвыривали в оргии предыдущего вечера.
Никто не поймёт их лучше меня — однажды и мне довелось, без малого, сдохнуть на Сейму с голодухи…
Они перестали со мной разговаривать и бойкотировали целых три дня. И я их прекрасно понимаю — дольше не продержаться, когда делаешь одно дело, а единственный канал связи для коммуникации: недовольный этой ролью Чуба.
Итак, Ольга.
Размер груди её, конечно, уступал роскошно-дынным прелестям Натали́. И соски́ не торчали упруго, как литературная традиция предписывает этой анатомической части девственниц. Однако, расстегнув её блузку, а на себе рубаху, чтобы прижать её голую грудь к своей (она оказалась без лифчика, после захода на секунду в тёмный двор хаты), я изумился безграничности ощущения от обнажённой женской плоти.
Тот факт, что грудь невелика, а соски́ не так упруги, она объясняла нырянием за рапанами со скалы. Глубина том оказалась слишком большой, и потом в больнице им пришлось прокалывать ей груди.
(..лапша на уши лоху? Понятия не имею. Как чемпион лопоухости, я верю всему, что мне говорят. Нет, честно. Пока слушаю, я верю всем и вся. И, благодаря моему фундаментально заторможенному тугодумию, логическое осмысление всей их брехни приходит через сутки, если не позже.
Однако, тогда плевать мне было на логику — ну рапаны, так рапаны. Это лишь теперь малость любопытно, что оно за херня вообще, эти рапаны. Просто мне лень их гуглить ...)
Но что безоговорочно пленяло в ней, так это — ноги.
(...на тот момент исторического развития, во всём мире бурлила сексуальная революция, доплёскивая уже до своего апогея, а законы революционного времени беспощадны, и уж тем более законы революционной моды. Это в нынешние, демократические времена можешь одевать что угодно — макси, миди, а хочешь, так и унисекс. Можешь даже всю жизнь в трениках проходить, если, есессна, есть на штанинах тройка премилых полосок.
Сексуальная революция установила диктатуру мини в мировом масштабе, так что, если уж считаешь себя женщиной, то изволь обнажить коленки. Закон — есть закон, особенно революционный. А он был прост и краток — либо твоя юбка на семь сантиметров выше коленей или же вали на скамью к пенсионеркам, у подъезда многоэтажки, и пусть они тебе объясняют, что значит Dura lex, sed lex...)
Мини-юбка Ольги была на 25 см выше колен. Поэтому, опускаясь на стул или скамейку, она целомудренно роняла кисть руки между своих спелых легкоатлетических ляжек, чтоб не мелькали трусики.
И в тот яркий, сверкающий день, когда я стоял у туннеля в Путепровод, подняв глаза к спортивной припрыжке, с которой она сбега́ла по ступеням лестницы из Парка, взблескивая своей желтоволосой стрижкой, мне стало абсолютно ясно, что я родился в очень даже правильную эпоху.
Распалившись, ветер взметнул на ней набедренную повязку её мини-юбки и она, на бегу, поправила её классическим жестом Мэрилин Монро из другой, дореволюционной эры.
(...в такие мгновения рапаны всего мира и все изголодалые братки, угрюмо жующие сухие хлебные корки, обдувая с них мелкий сеймовской песок, могут катиться в тартарары!
"...две ножки… грустный, охладелый,
Я всё их помню, и во сне
Они тревожат сердце мне..."
Или, как выразился другой, несомненно, более прагматичный избранник Муз:
" Ольга, за такие твои ножки я отдам шо угодно,
кроме получки и выходного дня!"...)
Он был её сотрудником на "«Тряпках»", куда она устроилась работать, потому что не уехала в Феодосию к матери, а осталась в Конотопе у своей тётки.
«Тряпками» называлась фабрика вторсырья, почти за городской чертой, первая остановка электрички, что идёт на Сейм и дальше.
Зачем так далеко? Потому что «Тряпки» не слишком-то оглядывались на трудовое законодательство, а Ольге в то лето едва минуло 15...
вверх-скок
(...нельзя представить более низкой подлости, чем предательство своих друзей… Однако, из всех подлостей, совершённых мной по ходу жизни, об этой, как ни странно, я сожалею меньше всего. Хотя, конечно, сожалею.
«Бабник, тряпка, корешей предал за кусок вонючей дырки, на сучку променял!»— скажут 95 % реальных пацанов… хмм, да, это переборщил — точнее, всё-таки, 93 %.
И я их понимаю, я с ними полностью согласен и, более того, сочувствую им. Не повезло пацанам встретить такую, ради которой стоило предать...)