самое-пресамое
финальное произведение

В конце февраля, год спустя после того, как я сказал матери, что согласен на хирургическую операцию, мне пришлось лечь под нож. Настоящий мужчина держит слово, нет?

С вечера и всю ночь у меня резко болел живот, а вызванная с утра «скорая» обнаружила аппендицит для срочного удаления, пока не поздно. До машины на улице я дошёл сам, но там пришлось лечь в брезентовые носилки на полу.

Мать тоже хотела поехать, но по Нежинской как раз шла какая-то из её знакомых, которая опаздывала на работу, и мать уступила ей место в тесном фургоне, она всегда говорила, что Юлия Семёновна очень хорошая юрконсультант и все её уважают.

В городской больнице, несмотря на неотложность диагноза, меня поленились нести в носилках, и на второй этаж, пришлось переть своим ходом. Там меня переодели в синий больничный халат поверх белой блузы без пуговиц и отвели в операционную.

Обтянутый кожзаменителем стол оказался слишком высоким, но мне помогли взобраться, уложили, халат забрали и привязали все мои руки и ноги широкими крепкими ремнями. Было холодно.

Поверх лица поставили высокую рамку и занавесили белым, чтобы не подглядывал, как меня там разделывают. Медсестра, которую я тоже не мог видеть, стояла позади моей головы и задавала всякие отвлекающие вопросы. Это заменяло общий наркоз, потому что мне сделали местную анестезию шприцем в живот.

Укол подействовал, я чувствовал, как меня там внизу кромсают и лезут внутрь, но всё это как-то отстранённо, как будто режут на мне брюки, хотя на этот момент, из одежды, на мне оставалась лишь больничная блуза без пуговиц.

Правда, пару раз стало действительно больно, я даже застонал сквозь зубы, но невидимая медсестра позади головы начала заливать, какой, мол, я молодец и терпеливый, и ей таких ещё не попадалось, так что пришлось заткнуться и не мешать им делать своё дело.

Однако на койку в длинном коридоре меня всё-таки повезли на каталке…

Через два дня мне принесли записку от Влади, он писал, что на первом этаже его не пропускают, и что наш класс придёт меня проведать, когда мне разрешат вставать, и чтобы я поскорее выздоравливал, а то Чуба оборзел вконец и прыгает на него, как Мазандаранский тигр.

После операции, меня предупредили сдерживать кашель и всячески избегать нагрузок, чтобы швы не разошлись. Но попробуй избежать с такими корешами!

— «Чуба Маза...»,— и, стискивая клочок бумаги в кулаке, я утыкаю лицо в подушку, чтобы сдержать накатывающий хохот.

— «Мандара… тигр.»

Хха! Хаха! Уй! Больно же!

И когда я всё же дочитал, с осторожными передышками — чтоб ни я, ни швы не лопнули — записку до конца, настырные строчки продолжали крутиться в уме:

— «Тигр чуба Мазанда...»

Хаха! Хаха!

И слёзы просачиваются через плотно стиснутые веки. Сам ты, Владя, тигр... Сука ты Мазандаранский!

Через десять дней меня выписали, а ещё через неделю я пришёл в больницу, чтоб выдернули нитки швов из живота и дали освобождение от Физкультуры на один месяц…

Кстати, почерк у Влади — непревзойдённый чемпион по неразборчивости.

Половину его сочинений по Русской литературе учительница возвращала даже без проверки, просто рисовала большую «Х» по всей странице, красной пастой шариковой ручки. Иногда он и сам не врубался, что у него там накуролесено, и обращался ко мне за расшифровкой его пляшущих человечков.

Я был третейским экспертом в его криптографических диспутах с Зоей Ильиничной.

— Нет-нет, тут нет ошибки, он всегда так пишет «е», а вот это у него «а» такая.

— Какая «е»? Какая «а»? Да тут одни только птички!

— Вот именно! Но вот у этих птичек хвостик чуть длиннее, видите?

~ ~ ~

Когда отец сказал, что нам надо поговорить, я сразу знал, что это не к добру, и внутренне наёжился. Не то, чтоб у меня с ним конфликты были, на это просто не оставалось времени — пришёл, поел, и погнал дальше.

Последняя разборка случилась год с чем-то назад, уже не помню из-за чего. Архипенки тогда уже на Рябошапку съехали — ристалище, хоть на конях скачи, вот и сцепились, прямо на кухне. Я сгоряча пригрозил даже уйти из дому. Или чего-то такого начитался? А отец спокойно так: «Ну, иди».

Деваться некуда: «Ну, и уйду!»

На крыльцо выскочил, борец за свободу от гнёта предков и — тормознул. Свобода встретила меня проливным дождём осенним. Блин! Куда? Единственное сухое место, что на ум пришло — чердак над кинозалом Клуба, но пока туда дойду, пиджак насквозь мокрый будет. А на крыльце торчать тоже не то — вот-вот кто-нибудь высунуться может: «Так ты ж типа как идти куда-то собирался?»

Короче, порулил я в курятник во дворе. Хотя пока не скажешь, что курятник, никто и не догадается.

Когда Архипенки переезжали, свой старый кухонный стол оставили. Ну вытащили его во двор — а дальше? На дрова пустить жалко вроде. Столешница метр на метр, под ней соответственный ящик и дверцы тоже фанерные. Ну в общем, предки, как обычно, подсобное хозяйство разводить затеяли, двух кур прикупили для готового курятника.

Каждой квочке — поводок на ногу из бечёвки и за отдельную ножку стола, чтоб в огороды не подались с концами. Паситесь, дорогуши, вокруг стола, да не забудьте яйца нести.

Какие там яйца! Эти заразы бечёвками своими поперепутываются и целый день во дворе на боку валяются, хотя, между прочим, за разные ножки от курятника привязаны. Ждут, пока мы с Сашкой их распутывать будем.

Блин! Это ж не то, что просто две верёвочки взял, да и распутал. Тут у каждой на конце по курице привязано! Лягаются как кони, но орут по-куриному, а ухватишь её, тогда распутывать — чем?

Те, кому приходилось вязать морские узлы, когда обе руки заняты курицей, меня поймут.

Для меня с братом это был каждодневный кошмар вечернего представления. И весь этот цирк очень нервировал Жульку. Ещё бы! В подотчётном ему дворе, где он смотрящий, два здоровенных лба под Американскими Клёнами цыпочек тискают. На такое он тоже смолчать не мог, хотя и в возрасте.

Ну, кое-как с узлами разберёмся, запхнём их в стол и дверцы на крючочек, спокойной ночи, несушки.

Правда, одно на двоих они снесли. Подозреваю, что та, которая на следующий день откинулась. Видно чувствовала, что конец близок, чего уже жаться. Так мать не стала экспериментально выяснять, сколько вторая в одиночестве протянет, и на суп её пустила.

В общем, дошлёпал я до курятника, в ящик стола залез, и дверцы фанерные притянул. Жёстко, блин! Но хотя бы не мокну, по столешнице барабанит, а меня не достаёт. Пару раз поворочался — никак не удобно, да и холодно тоже.

Тут к шуму дождя, снаружи примешалось шлёпанье ног по грязище. Затих, лежу. Шаги те: шлёп-шлёп, мимо — к сарайчику. Но как они пришли обратно, я даже и не услыхал, только дверцы всё равно и резко так — бац! Открылись. А там отец с фонариком, а сверху дождь. Хорошо хоть кепка на нём.

— Вылазь!— грит.

— Шо?

— Не «шо», а вылазь! В дом иди.

А во мне уже вся охота борьбы за правое дело куда-то сникла. Тихо-молча вылез и пошёл до крылечка. Как зашли в хату, он воду стряхнул с кепки и матери грит: «На! сама воспитывай!»— и рукой махнул.

Уже потом выяснилось, что пока я в столе-курятнике маялся, она ему истерику закатила: «Иди! Найди ребёнка! В такую погоду выгнал!»

Нет, потом всё сгладилось как-то, нормализовалось.

Но всё равно, как он сказал, что нам поговорить надо, даже и год спустя после прежнего разговора, я насторожился, это и ежу́ понятно. И — как сердце чуяло:

— Постригись!— грит.

Ну и начал обычные предковские обличения, что выгляжу как чёрт те что, и что из-за такого моего наглого вида, его замполит РемБазы на ковёр вызывал.

У них же там не просто вертолёты ремонтируются, а боевые машины, так что вместо «начальник цеха», «заведующий» и тэдэ — всё сплошь офицера́, как в армии Деникина. А замполит — второе лицо после командира РемБазы, и этот солдафон просто приказал отцу, чтобы его сын не ходил по городу в таком виде.

Конечно, мне хотелось носить длинные волосы как у «Битлз». Хотя до их длины мне далеко, но у меня уже тоже отрастать начинали. Если наедине с зеркалом в дверце шкафа голову запрокину, чтобы краем глаза полюбоваться на свой профиль, то они уже до верха лопаток достают. На недавнем КВН я исполнял хит Дин Рида с выключенным микрофоном, «Иерихон» называется, скакал по сцене и лицо волосами охлёстывал, длины хватало.

Вот и допрыгался. Откуда замполиту знать, что я сын их работника? Мало, что ли, по городу битлаков шастает? Да заложили меня, как пить дать, заложили.

Но долго пререкаться с отцом я не мог. Я сидел на его шее, а замполит грозил увольнением, если не постригусь.

~ ~ ~

Весной нашу школу накрыла эпидемия. Самые острые случаи инфекции свирепствовали в нашем классе, где находился её основной очаг и распространители заразы…

Началось с того, что мы с Владей подняли головы и огляделись. Сидели мы на табуретах за последним столом в кабинете Химии. Принадлежность кабинета только по этим табуретам и можно было угадать, в остальных классах везде парты. Вполне обычные табуреты, сиденья в чёрной краске и с дыркой, можешь сунуть в неё руку и переставить эту мебель куда надо. Именно эта обычность их и подставила…

Когда мы с Владей отёрли пот беззаветного труда с наших чел, а сквозь чёрную краску табуретных сидений под нами глубокими шрамами проступила их белогвардейская суть, немыми воплями «THE BEATLES!» «THE ROLLING STONES!», мы снова огляделись — чем заняться?

Вот ведь наивность без конца и без края — ну чем ты можешь заняться в выпускном классе? Практически, нечем. И всё-таки мы обманули скуку, на нас вдруг нашло и поехало — мы начали писать стихи.

Это оказалось поэтичным извержением во всевозможных формах и жанрах. На переменах мы представляли свои свежие творения одноклассникам. Сами смеялись и они хохотали тоже, не подозревая, что вирус стихоплётства уже вгрызается и в их иммунную систему.

Даже Чуба чего-то там наэппиграмил. Но истинные корифеи бушующего поэтического цунами сидели, разумеется, на изрезьблённых табуретах за последним столом… К счастью, эпидемия постепенно сошла на нет, без летальных исходов

Как уже говорилось, в тот год мы проиграли финал КВН престижной школе № 11. На конкурсе Приветствия мы выволокли на сцену макет корабля из картона, в точности такой, как за два месяца до нас выволакивали в КВН на Центральном Телевидении. И там же прозвучали наши шутки. За два месяца до нас. Но корабль и шутки были ещё свежи в памяти жюри и нас обвинили в наглом плагиате. Наконец-то.

Команда школы № 11 вышли в шляпах-цилиндрах из Ватмана, закрашенного чёрным, и под конец Приветствия они подарили бумажные цилиндры нашей команде, шуток у них вовсе не оказалось, но зато и в краже не обвинишь...

На меня цилиндра не хватило, капитан команды противников оставил свой на столе жюри и скаламбурил, что теперь дело в шляпе.

Когда, после заслуженного поражения, наша команда возвращались на Посёлок без щитов, но при цилиндрах, мне стало обидно, что всем есть что снять и раскланяться на прощанье, кроме меня.

На подходе к школе № 13, из всей команды нас оставалось только двое — Валя Писанко и я. Вот тут-то, с нежданным для самого себя коварством, я попросил цилиндр у Вали, примерить просто.

Она доверчиво дала и, нахлобучив его покрепче, я убежал вдоль по Нежинской, зная что она не погонится, так как живёт в другой стороне, в Подлипном.

И действительно, она не гналась, а лишь кричала сзади: «Сергей! Отдай! Так нечестно!» Я и сам знал, что нечестно, но всё равно не вернулся и не отдал. Ещё чего!..

На следующее утро в сарайчике, который уже стал моей летней дачей, мне даже глянуть было тошно на кусок бумаги извозюканной чёрной гуашью. Награбленное позорище.

(...так что, я — разный, и подлости мне не занимать...)

* * *