На стартовые три месяца, меня прикрепили учеником к слесарю Петру Хоменко. Для него — это благая весть, потому что за обучение начинающего слесарю капает прибавка к зарплате. Но с другой стороны, Пётр не знал, что со мной дальше делать, после того, как выдал мне запасной ключ от ящика под его тисками, чтобы мне было, куда сложить молоток и зубило, выданные мне Инструментальным цехом под расписку. Ну допустим, показал он мне, как изготовлять чертилку из куска тонкой сталистой проволоки, а дальше — что?
Вдоль всего нашего ряда тисков, рядом с Гнездовьем, редко когда увидишь работающего рабочего. За исключением, когда, в конце рабочего дня, кто-то варганит какую-нить шабашку для повседневных нужд своей хаты.
Тем не менее, вся рабочая сила, в принципе, постоянно при деле. Пара слесарей возятся со сварщиком на стеллажах, под окном раздевалки. Несколько других пошли разбирать рольганг в Литейном цеху. Ещё одну группу возглавил старший мастер и повёл в Котельный цех, монтировать четыре болта для установки тельферного крана, в дальнейшем будущем. Так что, в общем и целом, работа движется, или даже кипит. Где-то… Если не в одном, то в другом месте. Может быть...
Руководство Ремонтного цеха трудятся на втором этаже, в кабинете начальника цеха. Там у них общее рабочее место.
Сам же начальник, Лебедев, чтоб их не отвлекать, посещал свой кабинет раза два за день. Где он работал до или после этих кратких рабочих визитов, понятия не имею.
Ходил он в элегантной чёрной шинели железнодорожной формы. Летом, конечно, переключался на пиджак той же формы, с теми же серебристыми пуговицами и такой же чёрно-элегантный.
При ходьбе, спина начальника цеха блюла настолько нарочитую вертикальность, что и без Шерлока Холмса ясно — неслабо принял человек на грудь, готовясь к променаду. Однако даже если фасадная часть могла выдать факт, что Лебедев готов, практически, в стельку, он не шатался и не спотыкался. Ни капли. Ни-ни. Двигался аккуратно и чётко как бы заторможенная чёрная шпала с отвесной спиной…
Рабочие его уважали, скорее всего за то, что в своём кабинете он никогда не засиживался дольше, чем минут на пять-десять.
Далее в табеле о рангах шли начальники участков.
Ремонтный Участок Ремонтного цеха возглавлял Мозговой, чей тонкий фальцет как-то не вязался с его упитанной комплекцией, однако его тоже уважали, за то, что он безвредный.
Однажды на Ремонтном Участке восстанавливали вогнутость какой-то здоровенной непонятной хрени. У кого ни спросишь, что оно такое, ответ один и тот же, неопределённое: «А ху-у-у...— (тут вкрадывался общий всем подвыв, одинаковый и странно унылый) —у-у-уй его знает!», а некоторые при этом ещё и глаза в крышу упирали, хотя в цеху она повыше, чем даже потолки в Киевском госуниверситете.
В общем, полмесяца они шабровали эту вогнутость в той хрени, по очереди. Кому делать не ху… ну в общем… шабер в руки и — погнал шабровать. Под конец довели до гладкой зеркальности и уже другой хрен (только выпуклый) начал запросто входить в ту, проскоблённую, и проворачиваться, туда-сюда, всем своим метровым пестиком с набалдашником.
Мозговой, ясное дело, обрадовался, что у него на Участке такая трудовая победа.
Но тут Лёха из Подлипного, который незадолго до того из армии дембельнулся, в конце рабочего дня приставляет зубило к этому вогнутому зеркалу наполированной хрени, молоток вскинул к плечу наизготовку и спрашивает: «Ну, что, Мозговой, ебану́ть?»
А Мозговой усталым, печальным фальцетом ему в ответ: «Ума нет — так ебани́».
Лёха, конечно, просто прикалывался, но Мозговой его не заложил, хотя и мог бы…
А Лёха впоследствии непыльно пристроился. В госбанк, и должность хорошая. Инкассатор с пистолетом.
Дальше шёл начальник Экспериментального Участка Ремонтного цеха, Лёня.
(...хмм, это же надо, широкую родинку на верхней губе у Лёни помню, а фамилию забыл начисто...)
Про него ещё не ясно было: уважать или не уважать? Зелёный ещё, до недавних пор сидел в Гнездовье мастеров, рядом с дверью в бытовку. Потом чего-то там закончил, заочно, и поднялся со своим дипломом, по железной лестнице в кабинет начальника цеха, где уже сидели инженер-технолог (за столом спиной к окну, но от него я даже имя не вспомню) и старший мастер Мелай, отец Анатолия Мелая.
Он постоянно молчал своей горизонтальной прорезью рта, в отличие от своего неумолчно певучего сына…
Дважды в месяц, по лестнице с поручнями, в кабинет начальника цеха подымалась кассир с брезентовой сумкой, из которой выдавала рабочим аванс или зарплату, в зависимости от того, какая половина месяца. В самый первый раз она выдала мне аванс: ровно 20 рублёвок.
Когда я принёс свой первый заработок домой то, до прихода матери, рассеял все двадцать ассигнаций на кушетке, поштучно, чтобы больше казалось. А когда она пришла, я сказал: «Это тебе, Мам, распоряжайся». И сразу же попросил 2 рубля на сигареты, хотя не сказал зачем, потому что она ещё не знала, что я уже курящий...
~ ~ ~
Рабочий день начинался в восемь утра. Мы проходили через пока ещё тихий центральный проход Механического в нашу раздевалку, с высокими фанерными шкафчиками вдоль трёх глухих стен, а ещё два ряда — спина к спине — делили бытовку пополам по продольной оси.
Каждый шкафчик состоял из двух секций: одна для чистой одежды, вторая для спецовки, которая раз в год выдавалась каждому рабочему. Сверху их объединяла общая полка для шапки и свёртка с обедом. Но в перерыв Владя и я обедать ходили домой, через перелазы в бетонной стене — перемахнул и до наших хат остаётся минут пять ходу.
Пока мы переодевались в рабочее и курили в раздевалке, станки Механического цеха врубались, один за другим. Вой, стукотня и громыханье их моторов сливались с визгом стали, которую резцы сдирали с заготовок.
Дверь чуть приглушала какофонию трудовых будней, но вскоре резко распахивалась, и мастер Боря Сакун выгонял нас на работу — к ряду тисков или на стеллажи снаружи, где мы вроде как бы типа при деле....
Остальное время рабочего дня Боря Сакун просиживал за столом Гнездовья мастеров. С той стороны, что ближе к раздевалке.
Он долго упирался в стол одним локтем, а виском в ладонь той же руки, затем сменял виски́ и руки, и при этом трудолюбиво курил сигареты «Прима», одну за другой.
Невысокий, с редеющими перьями блёклых волос и словно бы обесцвеченным лицом, он был всего лишь однофамильцем Влади, потому что оба отрицали всякое родство.
Частые приступы кашля заставляли его сдёргивать кепку с головы на лицо и, в попытке удушить пароксизм, кашлять сквозь неё. Когда эта терапия не срабатывала, он с размаху бросал кепку на стол, утыкался в неё кашляющим лицом и, в такой сидяче-лежачей позе, наощупь вытаскивал очередную сигарету, закуривал, и кашель попускал до следующего приступа.
Иногда он поднимался из-за стола, чтобы всем телом — таким тщедушным на фоне громыханья Механического цеха — по-кошачьи потянуться, вскидывая руки против гремящего прибоя станков, потом опять закуривал и снова садился.
Однажды мастер поманил меня пальцем — перейти от тисков и сесть на лавку напротив и, перекрикивая рокочущий вой станков, начал рассказывать, как вскоре после войны, пошёл на танцы в клуб Подлипного, а хлопцы там стали присикуваться, но он убежал, а они погнались, и он отстреливался из канавы своим пистолетом Вальтер, и что он видел, как кончали всесоюзного вора в законе, по кличке Кущ, который заехал в Конотоп, но за ним следили и просто подошли на улице Будённого и шмальнули в затылок, а через минуту подъехал «воронок» и ему, тогда ещё молодому пареньку Боре, сказали взять Куща за ноги и помочь забросить в кузов.
— Так и сегодня такого материала, с какого на том Куще штаны были пошитые, нигде не купишь.— Докричал он, и пальцами снял с губ табачное волоконце от сигареты «Прима».
Но не всегда Боря Сакун казался таким бедным да несчастным. Однажды Владя зазвал меня заскочить в Лунатик, полюбоваться, как наш мастер муштрует балетный кружок в зале на втором этаже, где десяток девушек держались за поручень вдоль зеркальной стенки, а наш Борис выхаживает вдоль их строя, как петушок карра, в коротком ромбовидном галстуке на шее. А стал показывать движение, так выпулил ногу чуть ли не выше головы. Такой вот тебе Боря Сакун…
~ ~ ~
Самый трудный отрезок рабочего дня это последние полчаса. В эти полчаса время вообще перестаёт существовать, застыло и — нет его, и лучше вовсе не смотреть на ту бутафорию круглых часов над переплётами окон. Сплошное расстройство, аж подтолкнуть охота ту сдохшую стрелку соломинкой.
(...понятия не имею, отчего именно соломинкой, но именно так мне хотелось в моменты отсутствия времени, хотя прекрасно понимал, что соломинка скорее сама сломается, чем сдвинет ту железяку хренову...)
Станки в Механическом мало-помалу стихают, один за другим. Слесари Экспериментального Участка собираются, кто откуда, к верстаку, поупирались спинами в тиски, каждый в свои.
Двухметроворостый Мыкола-стары́й опорожняет свой длинный, как у лошади, нос в комочек смятой тряпицы цвета суглинка с пеплом. Оба-на! У джентльмена даже и носовичок при себе! Мыкола-молодый застыл в задумчивой ухватке за очередной прыщ у себя на щеке.
Цок! Без двадцати семи пять.
Смуглолицый Яша начинает рассказывать мне про то, как Красная Армия, когда освободила Конотоп от Немецких захватчиков, угнала его в своих рядах: Вперёд на Запад! Одиночный шабашник визжит точильным кругом в углу цеха, но он не в силах помешать спокойному течению Яшиного повествования…
Они бежали в атаку, а наши поддерживали сзади огнём «сорокопяток», когда один из снарядов поддержки отшиб яйца одному из атакующих. Медленным движением обёрнутой ладонью вниз руки Яша показывает траекторию низко летящего снаряда 45-го калибра. Так бедолага ещё полкилометра пробежал, пока кончился...
Я вспоминаю, как тоже ничего не чувствовал, а только прыгала земля перед глазами, когда мы в «Зарнице» атаковали косматый туман над пустым полем и — верю Яше.
Он сдвигает свою кепку на затылок, открывает острый, как наконечник стрелы, уголок, из которого они, прямые и чёрные, текут назад, под вставшую нимбом кепку. Ни сединки нет. С виду вдвое моложе Бори Сакуна, который мне как-то рассказывал, что при монтаже телевышки что-то не заладилось с установкой самой верхней секции. А зима, мороз, так Яша сбросил полушубок, вскарабкался по тросу и направил как нужно…
Мыкола-стары́й на две головы выше Яши. Они как бы приятели, после работы едут домой одним дизель-поездом, только до разных остановок.
Цок! Без семи пять. Ну вот… можно идти переодеваться.
вверх-скок