На стартовые три месяца в моей слесарной карьере, я был прикреплён учеником к Петру Хоменко. Для него — это благая весть, потому что слесарю, за обучение начинающего, — капает прибавка к зарплате.
Однако с другой стороны, Пётр не знал, что со мной дальше делать, после того, как выдал мне запасной ключ от ящика под его тисками. Теперь мне стало куда сложить молоток и зубило, полученные в Инструментальном под расписку.
Ну допустим, показал он мне, как изготовлять чертилку из куска тонкой сталистой проволоки, а дальше — что?
Вдоль всего нашего ряда тисков, рядом с Гнездовьем, редко когда увидишь работающего рабочего. За исключением конца рабочего дня, когда кто-нибудь варганит какую-нить шабашку для повседневных нужд по месту жительства, или сосед попросил.
Но вместе с тем вся рабочая сила, в принципе, при деле. Постоянно и неизменно
Пара слесарей возятся со сварщиком на стеллажах, под окном раздевалки. Несколько других пошли разбирать рольганг в Литейном цеху. Ещё штук шесть, возглавленные старшим мастером, отправились в Котельный цех, монтировать четыре болта для установки тельферного крана, в дальнейшем будущем.
Так что, в общем и целом, работа движется, или даже кипит... Возможно. Где-то… Если не в одном, то в другом месте... Быть может…
. .. .
Трудовая деятельность руководства Ремонтного цеха происходит за дверью-порталом на втором этаже. На ней написано «Начальник Ремонтного цеха». Однако у них там общее рабочее место. Одно на всех.
Сам же начальник, Лебедев, чтоб их не отвлекать, посещал свой кабинет раза два за день. Где он работал до или после этих кратких рабочих визитов, мне трудно вообразить.
Ходил он в элегантной чёрной шинели железнодорожной формы. Летом, конечно, переключался на пиджак той же формы, с теми же серебристыми пуговицами. Тоже очень чёрно-элегантный.
При ходьбе, спина начальника цеха блюла настолько нарочитую вертикальность, что и без Шерлока Холмса ясно — неслабо принял человек на грудь, готовясь к променаду. Однако даже если фасадная часть могла выдать факт, что Лебедев готов, практически, в стельку, он не шатался и не спотыкался. Ни капли. Ни-ни. Двигался аккуратно и чётко — как бы малость заторможенная чёрная шпала с отвесной спиной…
Рабочие его уважали, скорее всего за то, что в своём кабинете он никогда не засиживался дольше, чем минут на пять-десять.
. .. .
Далее в табеле о рангах шли начальники участков.
Ремонтный Участок Ремонтного цеха возглавлял Мозговой, чей тонкий фальцет как-то не вязался с его упитанной комплекцией. Однако его тоже уважали, за безвредность.
Однажды на Ремонтном Участке восстанавливали вогнутость какой-то здоровенной непонятной хрени. У кого ни спросишь, что оно такое, ответ один и тот же, неопределённое: «А ху-у-у… — (и тут вкрадывался общий всем подвыв, одинаковый и странно унылый) — у-у-уй его знает!». А некоторые при этом ещё и глаза в крышу упирали, хотя в цеху она повыше, чем даже потолки в Киевском госуниверситете.
В общем, полмесяца они шабровали эту вогнутость в той хрени, по очереди. Кому делать не ху… ну, в общем… шабер в руки и — погнал шабровать. Под конец довели до гладкой зеркальности, и уже другой хрен (только выпуклый) начал запросто входить в ту, проскоблённую, и проворачиваться, туда-сюда, всем своим метровым пестиком с набалдашником.
Мозговой, ясное дело, обрадовался, что у него на Участке такая трудовая победа.
Но тут Лёха из Подлипного, который незадолго до того из армии дембельнулся, в конце рабочего дня приставляет зубило к этому вогнутому зеркалу наполированной хрени, молоток вскинул к плечу наизготовку и спрашивает: «Ну, что, Мозговой, ебану́ть?»
А Мозговой усталым, печальным фальцетом ему в ответ: «Ума нет — так ебани́».
Лёха, конечно, просто прикалывался, но Мозговой его не заложил, хотя и мог бы…
А Лёха впоследствии непыльно пристроился. В госбанк, и должность хорошая. Инкассатор с пистолетом.
. .. .
Дальше шёл начальник Экспериментального Участка Ремонтного цеха, Лёня.
Про него ещё не ясно было: уважать или не уважать? Зелёный ещё, до недавних пор сидел в Гнездовье мастеров, рядом с дверью в бытовку. Потом чего-то там закончил, заочно, и поднялся со своим дипломом, по железной лестнице в кабинет начальника цеха, где уже сидели инженер-технолог (за столом спиной к окну, но от него я даже имя не вспомню) и старший мастер Мелай, отец Анатолия Мелая.
Он постоянно молчал своей горизонтальной прорезью рта, в отличие от своего неумолчно певучего сына…
. .. .
Дважды в месяц, по лестнице с поручнями, в кабинет начальника цеха подымалась кассир с брезентовой сумкой, из которой выдавала рабочим аванс или зарплату, в зависимости от того, какая половина месяца. В самый первый раз она выдала мне аванс: ровно 20 рублёвок.
Когда я принёс свой первый заработок домой то, до прихода матери, рассеял все двадцать ассигнаций на кушетке, поштучно, чтобы больше казалось. А когда она пришла, я сказал: «Это тебе, Мам, распоряжайся».
И сразу же попросил 2 рубля на сигареты, хотя не сказал зачем, потому что она ещё не знала, что я уже курящий...
~ ~ ~
Рабочий день начинался в восемь утра. Мы шли вдоль тишины непробудившегося пока что центрального прохода Механического цеха. Заходили в нашу раздевалку, Высокие фанерные шкафчики молча стояли вдоль трёх глухих стен. Ещё пара рядов таких же, стоя спина к спине, — делили бытовку пополам. Вдоль продольной оси.
Каждый шкафчик состоял из двух вертикальных секций: одна для чистой одежды, вторая для спецовки, которая раз в год выдавалась каждому рабочему. Поверх секций — полка для шапки и свёртка с обедом. Однако ни я, ни Владя не приносили свёртков, а в перерыв ходили есть домой. Благодаря перелазам в бетонной стене, — на путь до дому до хаты хватало пяти минут.
Пока мы переодевались в рабочее, и курили у окна раздевалки, станки Механического цеха врубались, один за другим. Вой, стукотня и громыханье моторов сливались воедино с визгом стали, сдираемой резцами с заготовок.
Дверь слегка глушила какофонию трудовых будней, но вскоре распахивалась рывком снаружи, и мастер Боря Сакун выгонял нас на работу — к ряду тисков или на стеллажи возле будки сварщиков, где мы вроде как бы типа при деле.…
. .. .
Остальное время рабочего дня Боря Сакун просиживал за столом Гнездовья мастеров. На лавке с той стороны, что ближе к двери в раздевалку.
Он долго упирался в стол одним локтем, а виском в ладонь той же руки, затем сменял виски́ и руки, и при этом трудолюбиво курил сигареты «Прима», с интервалом не более минуты. Ну, чем-то ж надо заняться. Нет?
Невысокий, с редеющими перьями блёклых волос и какой-то обесцвеченностью кожного покрова на лице, он был всего лишь однофамильцем Влади, потому что оба отрицали всякое родство.
Частые приступы кашля заставляли его передёргивать кепку со лба до подбородка, на манер фехтовальной маски, и, в попытке удушить пароксизм, кашлять сквозь неё.
Когда эта терапия не срабатывала, он шмякал кепку между папок на столе, и утыкался в неё кашляющим лицом, чтобы в такой сидяче-лежачей позе наощупь вытащить очередную сигарету, и закурить. Кашель попускал. До следующего приступа.
Иногда он поднимался из-за стола, чтобы всем телом — таким тщедушным на фоне громыханья Механического цеха — по-кошачьи потянуться, вскинув руки противостоящие стене многостаночного воя-рёва. Затем опять закуривал и снова садился.
. .. .
Однажды мастер поманил меня пальцем — перейти от тисков и сесть за стол на лавку напротив и, перекрикивая рокот всеглушащих станков, начал рассказывать, как вскоре после войны, пошёл на танцы в клуб Подлипного, а сельские хлопцы стали присикуваться, но он убежал, а они погнались, и он залёг в канаву и отстреливался бывшим при нём пистолетом Вальтер, и что он видел, как кончали всесоюзного вора в законе, по кличке Кущ, который заехал в Конотоп, но за ним следили, и просто подошли на улице Будённого и шмальнули в затылок, а через минуту подъехал «воронок» и ему, тогда ещё молодому пареньку Боре, сказали взять Куща за ноги и помочь забросить в кузов.
— Так и сегодня такого материала, с какого на том Куще штаны были пошитые, нигде не купишь. — Докричал он, и двумя пальцами снял с губ табачное волоконце от сигареты «Прима»...
Но не всегда Боря Сакун казался совсем уж таким бедным да несчастным. Однажды Владя зазвал меня заскочить в Лунатик, полюбоваться, как наш мастер муштрует балетный кружок в зале на втором этаже. Десяток девушек влекущего сложения держались там за поручень вдоль зеркальной стенки. А наш Борис — не, ну, ты ж глянь! — выхаживает вдоль их строя типа петушонка карра, в коротком ромбовидном галстуке на шее.
А когда стал показывать движение, то ногу вспулил выше головы. Вот он какой джигун, Боря Сакун…
~ ~ ~
За весь рабочий день больше всего грузит отрезок последнего получаса. В эти полчаса время вообще перестаёт существовать, застыло нахрен и — нет его. И лучше вовсе не смотреть на ту бутафорию типа вокзалььных часов в зените над оконными переплётами. Сплошное расстройство, аж подтолкнуть охота ту сдохшую стрелку соломинкой.
(...понятия не имею, отчего именно соломинкой, но именно так мне хотелось в моменты отсутствия времени, хотя прекрасно понимал, что соломинка, стопудово, сама сломится, но не сдвинет ту железяку хренову...)
Станки в Механическом мало-помалу стихают, один за другим. Слесари Экспериментального Участка собираются, кто откуда, к верстаку, поупирались спинами в тиски. Каждый в свои.
Двухметроворостый Мыкола-стары́й опорожняет свой длинный как у лошади нос в комочек смятой тряпицы цвета суглинка с пеплом. Оба-на! А шо ты думал? У джентльмена даже и носовичок при себе имеется!
Мыкола-молодый застыл в задумчивой ухватке за очередной прыщ на своей щеке.
Цок! Без двадцати семи пять.
Смуглолицый Яша начинает рассказывать мне про то, как Красная Армия, когда освободила Конотоп от Немецких захватчиков, угнала его в своих рядах: Вперёд на Запад!
Одиночный шабашник визжит точильным кругом в углу цеха, но он не в силах помешать спокойному течению Яшиного повествования…
Они бежали в атаку, а наши поддерживали сзади огнём «сорокопяток», когда один из снарядов поддержки отшиб яйца одному из атакующих.
Медленным движением руки, обёрнутой ладонью вниз, Яша показывает траекторию низко летящего снаряда 45-го калибра. Так бедолага ещё полкилометра пробежал, пока кончился...
Я вспоминаю, как тоже ничего не чувствовал, а только прыгала земля перед глазами, когда мы в «Зарнице» атаковали косматый туман над пустым полем, и — верю Яше.
Он сдвигает свою кепку на затылок, открывает острый, как наконечник стрелы, чёрный уголок, из которого они, прямые и гладкие, текут назад, под вставший нимбом головной убор. Ни сединки нет. С виду вдвое моложе Бори Сакуна, который мне как-то рассказывал, что при монтаже телевышки что-то не заладилось с установкой самой верхней секции. А зима, — мороз придавил.
Так Яша сбросил полушубок, вскарабкался по тросу, и направил как нужно…
Мыкола-стары́й на две головы выше Яши. Они как бы типа корешуют, после работы до дому едут одним дизель-поездом, только до разных остановок.
Цок! Без семи пять. Ну вот — можно идти переодеваться...
вверх-скок
(...хмм, это же надо, широкую родинку на верхней губе у Лёни помню, а фамилию забыл начисто. Аж неудобно как-то...)