самое-пресамое
финальное произведение

Но помимо заполнения пробелов моей необразованности, она нужна мне — нужна неизмеримо больше — для мления.

Например, когда мы шли в кинотеатр Мир, и она позволила взять её под руку. Ухх! Это непередаваемо! Я ощущал нежную кожу её предплечья — округлого, мягкого — потому что на ней было летнее платье, а руку её я ухватил вокруг бицепса. Хотя какие там у девушек бицепсы. Но как я умлевал! От моста над Проспектом Мира, мимо жилмассива Зеленчак и почти до самой площади пребывал в полном улёте.

Не доходя до площади, она объяснила, что правильнее когда девушка берёт под руку, а не наоборот. И дальше мы шли, как она сказала.

Тоже ничего, хотя не настолько, как перед этим… И тут меня шарахнуло шаровой молнией,— шагая рядом и увлечённо говоря о чём-то, она полуобернулась ко мне и — О! — её роскошная тугая правая грудь прильнула к моему предплечью… блаженство до потери пульса...

Так что мне было о чём думать возле тех печей во дворе Овощной Базы, пока наяривал аккорды на клёпке, которой мне не хватало, но таки нашлась…

Узревшему свет истинный трудно не скатиться в просветительство… Я попытался поделиться знанием со своей сестрой. Мы шли по Литейной в сторону Клуба, когда она сказала: «А дай-ка возьму братеню под кренделя!»,— и взяла меня под руку.

— Слушай, Мала́,— сказал я, потому что мы, мой брат и я, и наши друзья, и все, короче, редко звали её по имени, а только «Мала́», или же «Рыжая».— Хочешь, научу тебя приёмчику, что любой парень будет секундально твой?

— Да ну,— ответила моя сестра.— Это ты про этот, что ли?— И она полуобернулась ко мне на ходу, прикоснувшись грудью к моему предплечью.

Какая беспросветная наивность! Как мог я возомнить, будто смогу узнать о чём-то прежде — хотя бы на долю секунды до — моей проныры сестры! Мне пришлось извиниться, и всю дорогу до Клуба мы хохотали как чокнутые, что я такой самоуверенный лопух.

~ ~ ~

Но счастье не бывает бесконечным… В какой-то из вечерних выходов с Натали́, между Базаром и Переездом-Путепроводом к нам подошёл парень, и мы остановились для разговора, возле гастронома № 1, где давно уже кончился рабочий день. Точнее, разговаривали только они, поскольку из одной школы, а я стоял сбоку как посторонний столб.

Но рубаха на нём была крутая, я таких ещё не видал — в красную и зелёную полоску, причём, широкие, как на пижамах. Не то, чтоб я когда-нибудь имел пижаму, но в кино ведь иногда показывают…

Он бодро хвастался, в какой из московских вузов его примут, ведь его дядя — дипломат, и всех там знает, а они его. А после вступительных дядя зовёт его поехать на Чёрное море, дядиной «Волгой», племянник станет наживкой для съёма девушек.

Потом они сказали «пока» друг другу, и мы разошлись в разные стороны, но эта болтовня явно расстроила Натали́. А когда мы подошли к воротам её хаты, она мне рассказала, что однажды встречалась уже с одним парнем, и они поздно вечером ехали в пустом автобусе, а он оглянулся на кондукторшу, на том её сиденье у задней двери, и сказал: «Кондуктор не человек!» Взял и поцеловал Натали́

И тогда у меня тоже испортилось настроение, потому что понятно ведь, что они и без кондукторов тоже целовались. И я подумал, что, наверное, то был этот самый красно-зелёный хлюст, но спрашивать не стал.

В тот поздний вечер я прошагал от улицы Суворова до Нежинской навеки придавленный горем...

~ ~ ~

Определить насколько Конотопчанин преуспевает в жизни не сложно — спроси: а есть ли у них домик на Сейму?

Чуть выше по течению от пляжного Залива, на полкилометра ближе к железнодорожному мосту, заросли Ивняка на правом берегу прорезала длинная затока. В конце её, между гибких Ив, как попадя, стояли четыре-пять десятков домиков дачного товарищества «Присеймовье».

Хотя тут требовался определённый полёт фантазии, чтобы назвать «домиками» эти будки со стенками из доски-вагонки и жестяными крышами.. Размер вполне минималистский — на две-три железные койки, увязшие в глубоком песке пола. Окна тоже ни к чему, приехав для отдыха на лоне природы, хозяин день-деньской дверь держал настежь, чтобы она, природа, смелей заходила.

Но если владелец — рыбак, то он запрёт дверь и спустится к затоке, где ряд длинных плоскодонок стоят на недвижной воде, прикованные к столбикам или деревьям на берегу. Уложив снасть на дно лодки, он отомкнёт висячий замок цепи, усядется на единственное сиденье — доска в корме плавсредства — и, загребая коротким веслом, выйдет из затоки на речную ширь Сейма, чтобы направить чёлн в своё излюбленное место, где он издавна прикармливает рыбу кусками "макухи", она же жмых.

Иметь домик — это громадное удобство, идёшь купаться на Залив (всего двести метров продраться через ивовую чащу), а вернувшись — готовишь обед на примусе, что гудит бензиновым пламенем на столе, врытом в песок возле домика.

Многие члены товарищества или члены их семей, выезжали на Сейм вечером пятницы, а возвращались последней воскресной электричкой, тогда как Конотопчанину без домика доставались лишь субботы и воскресенья, по отдельности: утром — туда, а в 17.24, или 19.07 обратно, электричками с Хутор Михайловского...

Когда Куба приехал летом, после первого года обучения в Одесской мореходке и какой-то там ещё практики, мы, конечно же, решили рвануть на Сейм. Только надо подождать до выходных, ведь у меня работа на Овощной Базе и, кроме того, только по выходным грузовик-будка ОРСа приезжал на Пляж продавать мороженое.

— Чепа говорит, ты с Григоренчихой крутишь, а?

— Скажи Чепе, что её зовут Натали́.

— Ладно, замнём для ясности. Так ты и её позови.

Натали́ согласилась сразу же, запросто, и мы отправились вчетвером — Куба, Чепа, я и Натали́. Когда мы сошли с электрички и решали куда: на пляж Залива или на Озеро возле Сосновника? — Натали́ предложила переплыть на ту сторону Сейма, где не такой дурдом, как на Заливе.

На противоположном берегу тоже стояли домики, чьи владельцы, прибыв вечером пятницы, на следующее утро встречали своих с электрички, чтобы перевезти на отдых. Попросим так и нас переправят… Всё случилось как она предсказывала, наверное, потому, что сама же и обратилась к мускулистому качку с плоскодонкой.

Денёк отличный выдался. Мы нашли песчаную полянку в Ивняке, за сотню метров от домиков. На мягком белом песке расстелили единственное покрывало, потому что только Натали́ догадалась его привезти. Когда она переоделась в свой бикини, то затмила весь Film a Divadlo — настолько стройная — впридачу к пышной груди и округлому заду — у неё оказалась талия.

Купаться мы ходили на маленький пляж возле домиков и лодок, привязанных к берегу. Натали́ предпочла сидеть в одной из них, но Куба, Чепа и я дурели, как в старые добрые времена на Кандёбе, по-полной…

Потом мы съели бутерброды, выпили лимонад и начали принимать солнечные ванны. Покрывала хватало лишь на двоих — для Натали́, потому что его она привезла, и для меня, ведь это я с ней встречаюсь.

Она лежала на спине в широких противосолнечных очках, а рядом с ней я, на животе,— перевернуться не получалось из-за вздыбленных до упора плавок. Наши плечи чуть-чуть соприкасались.

Мои кореша растянулись на горячем песке (тоже на животах), примостив свои недальновидные головы на углы покрывала у нас в ногах… И — знойная тишь…

~ ~ ~

Конечно же, в следующие выходные на то место отправились только мы вдвоём…

И снова мы лежим бок о бок, на покрывале посреди жаркой тишины. Безмолвны, не шелохнутся в насторожённом ожидании длинные листья упругих Ив вокруг овальной полянки. Молчим и мы, как они, как беззвучный песок, и солнце замерло, склонившись к нам из неба.

Глаза мои крепко зажмурены, потому что у меня нет очков от солнца, но лучи всё равно просачиваются сквозь кровянисто-красный туман моих опущенных век и оборачиваются чёрной болью.

— Голова болит,— чуть слышно выговорил мой вдруг осипший голос.

Кровавый туман темнеет и мне становится невыразимо хорошо — она положила свою ладонь на мои веки. Не открывая глаз, я нахожу её запястье и, молча, стягиваю ладонь ниже, к моим губам. Я благодарно целую нежную мягкую ладонь, что унесла мою боль, и растворяюсь в неизъяснимой неге, лучше которой нет ничего на свете.

Но тут она приподнимается на локте и, склоняя своё лицо над моим, сливается губами с моими, и я узнаю́, что всё-таки есть что-то и получше, только этому имени нет.

...«поцелуй»??

Когда ты расплавлено таешь в купели встречных губ и тонешь в их необъятности и, вместе с тем, пари́шь в неописуемой выси… и ещё целый океан невыразимых ощущений… всего три слога: «по-це-луй» — для беспредельности, что безграничней мира? хмм, ну-ну…

Как бы там ни было, немало этих слогов сложили мы в тот день...

А когда мы уже шли к заводи для перевоза на обратную сторону, чтобы не упустить электричку, я остановил её в тесном Ивняке и поцеловал. Прощально. Дальше уже нельзя целоваться, там же не кондукторы.

Она ответила на поцелуй усталыми губами и, не глядя мне в лицо, сказала с грустью: «Глупенький, тебе ещё надоест это».

Я не поверил ей...

~ ~ ~

Огурцы вконец обрыдли. Уже чисто механически привычная рука ухватит, от нечего делать, один из верхнего ящика и, после пары откусоа, не глядя,— зашвыривает в ближайшие бурьяны на территории Овощной Базы.

Короче, я тоже сошёл с дистанции и отправился в контору ОРСа — рассчитываться за эти полтора месяца. Впервые в жизни держали мои руки такую астрономическую сумму: 50 руб. А на мопед хватит? У кого бы спросить?

Разговор с матерью снял все эти вопросы:

— Серёжа, школа начинается. Тебе нужна одежда. Туфли нужны — тебе и младшим. Сам знаешь, как нам приходится выкручиваться.

— Да есть у меня одежда! И я заранее говорил тебе, зачем иду на Базу.

— Те штаны, что я два раза уже перекрашивала? Это твоя одежда? В твоём возрасте стыдно в таком ходить.

Мустанг моей мечты! Прощай! Не мчаться нам с тобою по Проспекту Мира, обгоняя все те «Риги» и «Дёсны»...

* * *