Обильными снегопадами встретила Москва, столица нашей необъятной Родины, участников зимнего этапа Всесоюзной военно-патриотической игры «Зарница», прибывающих из самых отдалённых уголков. И Конотоп в стороне не остался, посылая туда же шестерых своих сыновей, с лыжами и руководителем сорока-с-чем-то-летнего возраста…
Зная, что жгут крепления, сделанного отцом годы тому, не подведёт, я с лёгким сердцем забросил лыжи на третью полку, разделся и залез на вторую, в том же купе спального вагона. Свет в потолке проводники уже выключили, но за окном тянулась 4-я платформа, отсвечивая коркой хорошо утоптанного снега, в поддержку света льющегося из дуговых ламп вдоль неё.
Наконец, от локомотива в голове поезда, донеслось бряканье сцепок — вагоны дёргали друг друга, один за одним. Эффект домино достиг и нашего, он брякнул, качнулся и, плавно ускоряясь, понёс… В Москву! В Москву!
Вечером следующего дня мы оставили свои лыжи в вестибюле громадной школы, скудно освещённой и пустой, за исключением группки жителей прилегающего микрорайона, которые пришли разобрать нас на ночлег, по своим гостеприимным квартирам.
Наутро гостеприимцы напоили меня чаем, и поспешили разойтись по своим работам, дав наказ своему сыну подросткового возраста отвести меня в ту же громадную школу, запертую на каникулы. По дороге, он настойчиво напоминал мене получше запоминать путь, чтобы вечером смог отыскать их квартиру, куда меня определили на постой оплаченный устроителями Всесоюзной игры.
Ели мы три раза в день в громадной столовой, неподалёку от громадной школы, окружённой громадными многоэтажками микрорайона. За исключением того дня, когда нас, вместе с лыжами, отвезли в Таманскую дивизию, в подмосковном лесу.
Там мы бежали в атаку по глубоким сугробам между молодых Елей, а солдат в землисто-серой шинели тоже бежал среди нас, улыбался и постоянно строчил из автомата Калашникова холостыми патронами, а стреляные гильзы автоматически разлетались в глубокий снег. Затем нас — в числе остальных двухсот «зарничников», прибывших в Москву на зимний этап, покормили обедом в солдатской столовой Таманской Гвардейской дивизии.
На следующий день, после затяжной экскурсии по городу, Конотопская группа прибыла на Красную Площадь, чтобы посетить Мавзолей Ленина с его мумией. Мы влились в густую очередь людей, продвигавшихся через площадь, и долго приближались к Мавзолею, а сумерки всё густели над скользкой чёрной брусчаткой, местами проступавшей сквозь снег. Ледяной холод каменной мостовой буквально пронизывал ступни, даже через подошву зимних ботинок, и я сильно замёрз.
Когда до Мавзолея оставалось метров пятьдесят, стало известно, что там закончился рабочий день, и мумию заперли на ночь.
Руководитель повёл нашу группу обратно через Красную Площадь, к сияющему яркими огнями зданию ГУМа, который продолжал ещё работать. Предложенный им тридцатиминутный обогрев казался недостаточным, чтоб мои ноги успели отойти от впечатлений с Главной площади страны, но окружающая суета и феерия освещения сказались на них благоприятно…
В вагоне метро, мчавшем нас в микрорайон гостеприимства, руководитель объявил, что «Зарница» кончилась, но у нас ещё один день в Москве, так что завтра с утра, мы уж точно пройдём через Мавзолей, а затем — рванём по магазинам!
Однако, выйдя наутро из квартиры гостеприимцев, я задержался в громадной столовой и, когда явился в громадную школу, мне сказали, что наша группа уже выехала дойти до Ленина. Описавший ситуацию сторож тоже уходил до пяти часов, и запер меня внутри здания — снаружи придавил мороз. И весь тот день я оставался узником обширной школы.
Удивительный факт. В столичных школах запирают даже классные комнаты! В комнате сторожа не оказалось ни бумаги, ни даже карандаша. Зато там стоял телефон.
Из-за того, что прежде они живьём мне никогда не подворачивались, а только в виде бутафории на инсценировках Детского сектора, я решил научиться, что к чему.
В общем, не велика премудрость — сунуть палец в любую из 10 дырок по краю наборного диска, провернуть до упора и отпустить. Диск сам открутился в исходное положение. Так и продолжать, покуда в трубке не пойдут долгие гудки.
— Алло?
— Алло! Это зоопарк?
— Не-ет…
— А почему трубку поднял осёл?
(...тьфу! Даже и вспоминать противно...)
Вскоре после того, как сторож меня отпер, вернулась наша группа, и руководитель напомнил, специально для некоторых! — в моём лице, что утром мы уезжаем...
В квартире гостеприимцев я увидел «Двадцать Лет Спустя» Дюма, в их стеклянном шкафу для книг, и спросил, где продают такие. Хозяева начали объяснять, сколько надо пройти микрорайонных перекрёстков до книжного магазина, хотя он уже наверняка заперт… Но я всё равно пошёл.
Было темно и очень тихо. Отдельные снежинки, большие, пушистые, изредка стекали из темноты наверху. Я стоял перед стеклянной стеной запертого книжного магазина. Где-то из глубины доходил слабый свет дежурной лампочки. Непривычно сверхъестественная пустота окутывала всё вокруг бескрайней тишью… Потом запоздалый прохожий прошёл беззвучно, оставляя мелкие следы в мягком белом пуху на тротуаре, и я отправился обратно, в дом очень добрых чужих людей.
По телевизору шла «Вертикаль» с Владимиром Высоцким в роли альпиниста, которого не взяли подниматься на вершину.
~ ~ ~
Мы знали чётко, чего хотим — стать вокально-инструментальным ансамблем, потому что в СССР рок-групп и близко не было. Они оставались атрибутом капиталистического загнивающего Запада, тогда как в нашем Советском государстве, где нет эксплуатации человека человеком, рок-группы маскировались под вокально-инструментальные ансамбли, они же ВИА.
Песни про затерявшийся в памяти номер или о прокуроре, поднявшем свою кровавую руку на счастье и покой честного карманника, были всего лишь началом нашего большого творческого пути. Все те выскочки — «Поющие гитары» и «Весёлые ребята» — фактически, украли наши песни. Нам и никому другому следовало спеть про кольцо Сатурна для суженой и заделать «Цыганочку» со знобящим электрогитарным вибрато. Просто, пока мы разогревались перед стартом распевками на тему, что голубей он не покупал, а у прохожих шарил по карманам, они воспользовались, вылезли раньше нас.
Но мы не сдались...
На переменах, в двухэтажном здании «Черевкиной школы», куда опять перевели наш девятый класс, мы собирались у окна, на лестничной площадке между этажами, и музыцыровали.
Треугольная линейка из лёгкого металла, обычно применяемая для вычерчивания фигур в школьных тетрадках, ронялась на подоконник и превращалась в музыкальный инструмент, на котором Саша Родионенко, он же Радя, выстукивал ритмичный аккомпанемент для песен.
На моих вокальных данных, Чуба сразу и безоговорочно поставил крест. Проблема крылась не в голосовых связках, а в ушах — я просто-напросто не слышал в какую степь пою. Спорить с экспертом не имело смысла — Чуба заканчивал музшколу по классу баяна, ему слышнее.
У Влади, при проверке, диагностировался музыкальный слух, и даже наличие кой-какого голоса, только неясно, где тот сидит у него. Так что вокалистов осталось всего два — сам Чуба, и Радя. чтобы под зудливый стук треугольника петь в терцию про лунный свет и дорогую пропажу, на зависть мне и Владе...
Скорее всего, что при всём накале страстного желания, мы не продвинулись бы куда-либо дальше того подоконника, не появись в школе новая учительница пения, после зимних каникул. По имени Валентина.
Она бы выглядела десятиклассницей, не будь на ней женской причёски, когда на голове сооружают как бы пухло-круглую подушечку из волос.
На уроках Валентина широко, откровенно, умело раздёргивала меха своего аккордеона и туго стискивала вспять и, чуть опередив бесконечный дребезг звонка на перемену, прятала инструмент в футляр, чтобы спешить с ним вместе на остановку трамвая, потому что вела пение ещё и школе № 12.
По мнению Валентины, мы запросто могли бы поехать на Областной Смотр Молодых Талантов в город Сумы, если хорошенько поработаем, потому что до назначенной даты осталось уж всего ничего.
Петь будут девушки из двенадцатой школы, под наше инструментальное сопровождение, надо только отрепетировать и выступить, как молодёжный ансамбль от Клуба КПВРЗ, потому что этот смотр не для школьников…
Всё решается секундально, если знаешь, за какие рога брать какого быка.
Репетиции проводились по вечерам, за сдвинутыми синими шторами кабинета Физики. В гитарную группу вошёл также один десятиклассник из двенадцатой, но с виду повзрослее.
У него с Валентиной были нескрываемо особые отношения, до того по-хозяйски укутывал он шарфом её шею после репетиций, а она так доверительно клала голову ему на плечо, шагая через темень длинного коридора на выход.
Девушки из школы № 12 явились на репетиции всего пару раз и не в полном составе, но Валентина успокоила, что свою партию они и так знают.
В генеральной репетиции, накануне выезда в Сумы, уже на сцене Клуба, вынырнул ещё один певец, крепко упитанный молодой человек неизвестно из какой школы, и из школы ли вообще, который пел соло:
"Здравствуй Русское поле,
Я твой тонкий колосок..."
Хор (из восьми девушек от школы № 12) исполнял молодёжно-патриотическую песню о том, что комсомольцы, прежде всего, думают о Родине, а уж потом о себе. Затем Саша Родионенко, он же Радя, полуречитативом выдавал песню Высоцкого про братские могилы. Чуба остался не у дел — нахрен баян при аккордеоне? Но и без него мы, наверное, неплохо смотрелись — строй стройных девушек (белый верх, чёрный низ) плотным полукругом полулебёдушек (низ-то чёрный) тянули шеи к паре микрофонов. Валентина, обвитая перламутром своего аккордеона, напыщенно важный Чепа, позади одиночного барабана на невысокой стойке, три гитариста с акустическими гитарами на бечёвках от головки грифа и — через плечо. А также Володя Лиман, на контрабасе.
Откуда взялся Лиман и почему без клички? Ниоткуда он не брался, а всегда тут и ошивался. Десятиклассник из нашей школы, живёт в конце Кузнечной, в хате рядом с вековой Берёзой. По весне из дерева сдаивают с десяток трёхлитровых банок берёзового сока. Но сок, конечно, не одному только Лиману, потому что это длинная кирпичная хата из четырёх квартир.
Отсутствие клички легко объясняется фактом, что его фамилия, сама по себе, звучит как блатная кликуха.
Что же касается контрабаса, то он — принадлежность эстрадного ансамбля Клуба. Не мог же Аксёнов сказать «нет» барабанщику из своего ансамбля.
Трудно предположить, что Вова Лиман умел играть или разбирался что к чему, на этом контрабасе. По-видимому, его желание влиться неповторимой звездой в ряды музиндустрии пылало не меньше моего.
Он присоединился к нам без всяких проб, а просто на генеральной репетиции припёр на сцену контрабас, с первого этажа.
Валентина попросила его играть на инструменте как можно тише, и пореже, не так часто, пожалуйста.
Однако рьяный Лиман, полнясь неукротимым рвением и пылом, к концу прогона номеров, до крови стёр два пальца правой руки — искусство жалости не знает к своим жертвам, но, чтобы было чем и дальше дёргать безжалостные струны, свои он раны изолентой замотал — ну, Контрабас, погоди!..
вверх-скок