самое-пресамое
финальное произведение

Обильными снегопадами встретила Москва, столица нашей необъятной Родины, участников зимнего этапа Всесоюзной военно-патриотической игры «Зарница», прибывающих из самых отдалённых уголков. И Конотоп не остался в стороне, посылая туда же шестерых своих сыновей, с лыжами и руководителем сорока-с-чем-то-летнего возраста…

Зная, что жгут в креплениях, сделанных отцом годы тому, не подведёт, я с лёгким сердцем забросил лыжи на третью полку, разделся и залез на вторую, в том же купе спального вагона. Свет в потолке проводники уже выключили, но за окном тянулась 4-я платформа, отсвечивая коркой хорошо утоптанного снега в ответ на свет льющийся из дуговых ламп вдоль бетонной стены Завода КПВРЗ.

Наконец, от локомотива в голове поезда, донеслось бряканье сцепок — это вагоны дёргали друг друга, один за одним. Эффект домино достиг и нашего, он брякнул, качнулся и, плавно ускоряясь, понёс… В Москву! В Москву!

. .. .

Вечером следующего дня мы оставили свои лыжи в вестибюле громадной школы, скудно освещённой и пустой, за исключением группки жителей прилегающего микрорайона, которые пришли разобрать нас на ночлег, по своим гостеприимным квартирам.

Наутро гостеприимцы напоили меня чаем, и поспешили разойтись по своим работам, дав наказ своему сыну подросткового возраста отвести меня в ту же громадную школу, запертую на каникулы. По дороге, он настойчиво напоминал мене получше запоминать путь, чтобы вечером смог отыскать их квартиру, куда меня определили на постой оплаченный устроителями Всесоюзной игры.

Ели мы три раза в день в громадной столовой, неподалёку от громадной школы, окружённой громадными многоэтажками микрорайона. За исключением того дня, когда нас, вместе с лыжами, отвезли в Таманскую дивизию, в подмосковном лесу.

Там бежали мы в атаку по глубоким сугробам между молодых Елей, а солдат в землисто-серой шинели тоже бежал среди нас, улыбался и постоянно строчил из автомата Калашникова холостыми патронами, а стреляные гильзы автоматически разлетались в глубокий снег. Затем нас — в числе остальных двухсот «зарничников», прибывших в Москву на зимний этап, покормили обедом в солдатской столовой Таманской Гвардейской дивизии...

На следующий день, после затяжной экскурсии по городу, Конотопская группа прибыла на Красную Площадь, чтобы посетить Мавзолей Ленина с его мумией. Мы влились в густую очередь людей, продвигавшихся через площадь, и долго приближались к Мавзолею, а сумерки всё густели над скользкой чёрной брусчаткой, местами проступавшей сквозь снег. Ледяной холод каменной мостовой буквально пронизывал ступни, даже через подошву зимних ботинок, и я сильно замёрз.

Когда до Мавзолея оставалось метров пятьдесят, стало известно, что у него рабочий день закончился, и мумию заперли на ночь.

Руководитель повёл нашу группу обратно через Красную Площадь, к сияющему яркими огнями зданию ГУМа, который продолжал ещё работать. Предложенный им тридцатиминутный обогрев казался недостаточным, чтоб мои ноги успели отойти от впечатлений с Главной площади страны, но окружающая суета и феерия освещения сказались на них благоприятно…

В вагоне метро, мчавшем нас в микрорайон гостеприимства, руководитель объявил, что «Зарница» кончилась, но у нас ещё один день в Москве, так что завтра с утра, мы уж точно пройдём через Мавзолей, а затем — рванём по магазинам!

Однако выйдя наутро из квартиры гостеприимцев, я задержался в громадной столовой и, когда явился в громадную школу, мне сказали, что наша группа уже выехала с намерением дойти до Ленина. Описавший ситуацию сторож тоже уходил до пяти часов, и запер меня внутри здания — снаружи придавил мороз. И весь тот день я оставался узником обширной школы.

. .. .

Удивительный факт. В столичных школах запирают даже классные комнаты! В комнате сторожа не оказалось ни бумаги, ни даже карандаша. Зато там стоял телефон.

Из-за того, что прежде они живьём мне никогда не подворачивались, а только в виде бутафории на инсценировках Детского сектора, я решил научиться, что к чему.

В общем, не велика премудрость — сунуть палец в любую из 10 дырок по краю наборного диска, провернуть до упора и отпустить. Диск сам открутился в исходное положение. Так и продолжать, покуда в трубке не пойдут долгие гудки.

— Алло?

— Алло! Это зоопарк?

— Не-ет…

— А почему трубку поднял осёл?

Вскоре после того, как сторож меня отпер, вернулась наша группа, и руководитель напомнил, специально для некоторых! — в моём лице, что утром мы уезжаем…

В квартире гостеприимцев я увидел «Двадцать Лет Спустя» Дюма, в их стеклянном шкафу для книг, и спросил, где продают такие. Хозяева начали объяснять, сколько надо пройти микрорайонных перекрёстков до книжного магазина, хотя он уже наверняка заперт… Но я всё равно пошёл.

. .. .

Было темно и очень тихо. Отдельные снежинки — большие, пушистые — изредка стекали из темноты наверху. Я стоял перед стеклянной стеной запертого книжного магазина. Где-то из глубины сочился рассеянный свет дежурной лампочки. Непривычно сверхъестественная пустота окутывала всё вокруг бескрайней тишью… Беззвучно прошёл за спиной запоздалый прохожий, прокладывая мелкий след в белом пуху на тротуаре, и я отправился обратно, в дом очень добрых чужих людей.

По телевизору шла «Вертикаль» с Владимиром Высоцким в роли альпиниста, которого не допустили штурмовать вершину.

~ ~ ~

Мы чётко знали чего хотим — стать вокально-инструментальным ансамблем, потому что в СССР, принципиально, рок-группы не существовали. Они оставались атрибутом капитализма, признаком загнивающего Запада. И потому в нашем Советском государстве, где нет эксплуатации человека человеком, рок-группам пришлось прикидываться вокально-инструментальными ансамблями, для краткости — ВИА.

Песни про телефонный, затерявшийся в памяти номер или о прокуроре, поднявшем окровавленную руку на счастье и покой честного карманника, являлись только лишь началом нашего большого творческого пути. Та пара наглых выскочек, — «Поющие гитары» и «Весёлые ребята», — фактически, украли наши песни. Нам, нам! И никому другому готовила судьба исполнить песню про доставку кольца Сатурна для суженой, и заделать «Цыганочку» со знобящим электрогитарным вибрато. Просто, пока мы разогревались перед стартом распевками на тему, что голубей он не покупал, а у прохожих шарил по карманам, они воспользовались, вылезли суки раньше нас.

Но мы не сдались...

На переменах, в двухэтажном здании «Черевкиной школы», куда опять перевели наш девятый класс, мы собирались у окна, на лестничной площадке между этажами, и музыцыровали.

Треугольная линейка из лёгкого металла, какими пользуются чертя фигуры в школьных тетрадках (кому делать нечего), ронялась на подоконник, и превращалась в музыкальный инструмент, на котором Саша Родионенко, он же Радя, выстукивал ритмичный аккомпанемент для песен.

. .. .

На моих вокальных данных, Чуба сразу и безоговорочно поставил крест. Проблема крылась не в голосовых связках, а в ушах — я просто-напросто не слышал в какую степь вою. Спорить с экспертом не имело смысла — Чуба заканчивал музшколу по классу баяна, ему слышнее.

У Влади, при проверке, диагностировался музыкальный слух, и даже наличие кой-какого голоса, только неясно, в какой части анатомии тот у него сидит. Так что вокалистов осталось только два — сам Чуба, и Радя, чтобы под зудливый стук треугольника петь в терцию про лунный свет и дорогую пропажу, на зависть мне и Владе…

. .. .

Скорее всего, даже при всём накале страстного желания, мы так и не продвинулись бы куда-либо дальше подоконника, не появись в школе новая учительница пения, после зимних каникул. По имени Валентина.

Она бы выглядела десятиклассницей, не будь на ней женской причёски, когда на голове сооружают как бы пухло-круглую подушечку из волос.

На уроках Валентина широко, откровенно и умело раздёргивала меха своего аккордеона и туго стискивала вспять, и, чуть опередив бесконечный дребезг звонка на перемену, прятала инструмент в футляр, чтобы спешить с ним вместе на остановку трамвая, потому что вела пение ещё и школе № 12.

По мнению Валентины, мы запросто могли бы поехать на Областной Смотр Молодых Талантов в город Сумы, если хорошенько поработаем, потому что до назначенной даты осталось уж всего ничего.

Петь будут девушки из двенадцатой школы, под наше инструментальное сопровождение, надо только отрепетировать и выступить как молодёжный ансамбль от Клуба КПВРЗ, потому что этот смотр не для школьников…

Всё решается секундально, если знаешь, за какие рога брать какого быка.

. .. .

Репетиции проводились по вечерам, за сдвинутыми синими шторами кабинета Физики. В гитарную группу вошёл дополнительный десятиклассник, из двенадцатой, но с виду повзрослее.

У него с Валентиной были откровенно особые отношения, до того по-хозяйски укутывал он шарфом её шею после репетиций, а она доверительно укладывала свою голову на его плечо, шагая во мгле длинного коридора на выход.

Девушки из школы № 12 явились на репетиции всего пару раз, и не в полном составе, но Валентина успокоила, что свою партию они и так знают.

В ходе генеральной репетиции, накануне выезда в Сумы, уже на сцене Клуба, вынырнул ещё один певец, крепко упитанный молодой человек неизвестно из какой школы, и из школы ли вообще, который пел соло:

"Здравствуй Русское поле,

Я твой тонкий колосок..."

Хор (из восьми девушек от школы № 12) исполнял молодёжно-патриотическую песню о том, что комсомольцы прежде всего думают о Родине, а уж потом о себе. Затем Саша Родионенко, он же Радя, полуречитативом выдавал песню Высоцкого про братские могилы.

Чуба остался не у дел — нахрен баян при аккордеоне? Но и без него мы, наверное, неплохо смотрелись — строй стройных девушек (белый верх, чёрный низ) плотным полукругом полулебёдушек (низ-то чёрный) тянули шеи к паре микрофонов.

Сбоку от них — Валентина, обвитая перламутром своего аккордеона.

В глубине сцены напыщенно важный Чепа, позади одиночного барабана на невысокой стойке, и три гитариста с акустическими гитарами на бечёвках: от головки грифа и — через плечо — за спину, по-ба́рдовски.

А также Володя Лиман. С контрабасом.

Откуда взялся Лиман и почему без клички? Так ему браться вовсе даже не понадобилось. Ниоткуда. Он тут и ошивался, всю дорогу. Десятиклассник из нашей школы, живёт в конце Кузнечной. В той хате рядом с вековой Берёзой. По весне из дерева сдаивают с десяток трёхлитровых банок берёзового сока. Но сок, конечно, не одному только Лиману, потому что это длинная кирпичная хата из четырёх квартир.

Отсутствие клички легко объясняется фактом, что его фамилия сама уже по себе звучит как блатная кликуха.

Что же касается контрабаса, то он — часть инвентаря Эстрадного Ансамбля Клуба КПВРЗ. Не мог же Аксёнов сказать «нет» барабанщику из своего ансамбля.

Трудно предположить, что Вова Лиман умел играть или разбирался что оно к чему, на этом контрабасе. Хотя видать — видал, не без того.

По-видимому, его желание влиться неповторимой звездой в ряды музиндустрии пылало не меньше моего.

Он присоединился к нам без всяких проб, а просто на генеральной репетиции припёр на сцену контрабас. Из комнаты Эстрадного Ансамбля на первом этаже.

Валентина попросила его играть на инструменте как можно тише, и пореже, не так часто, пожалуйста.

Однако рьяный Лиман, полнясь неукротимым рвением и пылом, к концу прогона номеров, до крови стёр два пальца правой руки — искусство жалости не знает к своим жертвам.

Чтоб всё же было чем и дальше дёргать безжалостные струны, свои он раны изолентой замотал — ну Контрабас, погоди!..

~ ~ ~

Элеонора Николаевна, номинальная глава Детского сектора, поехала с нами, под видом номинального худрука Молодёжного ВИА. В одной из своих блузок с рюшечками крахмальной белизны, и с брошью-камеей под воротничком. А и — кто бы сомневался! — серёжки-хвостики неизбежно телипались на своём законном месте.

В Сумы мы выехали утренним дизель-поездом. Ожидая пока его подадут на посадку, я поразился видом наших гитар, составленных как пирамида из винтовок Мосина на утоптанном снегу перрона первой платформы. От них веяло — нет, скорее сквозило даже — какой-то пронзающей обнажённостью…

. .. .

Областной дворец культуры гудел как улей, где молодых талантов — битком. На каждом этаже снуют, гудят, жужжат слетевшиеся показать себя на Смотре.

Нас завели в отдельную комнату, где два человека с блокнотами, прослушав номера, поставили нам птичку на участие в гала-концерте, назначенном на пять пополудни.

Во всех соседних комнатах, не менее полным ходом, шли прослушивания и репетиции. В одной из них, впервые в жизни, я услышал и застолбенел от мяучащих вибрато живой электрогитары. Вау! Вау! Вся комната переполнялась могуче-плывучими звуками...

Мы сходили в недалёкую столовую, где я подпал под чары Светы Василенко, одной из хористок от школы № 12. На обратном пути во Дворец культуры, я шёл как на привязи к её свободному боку, потому что другой бок захватила её долговязая подружка, и держала под руку.

Нашу процессию-на-троих сопровождало тупое уханье и якобы безадресный, дебильный хохот моих друзей, шагавших за спиной. Нет, это меня ничуть не отрезвило.

Во время заключительной репетиции, Света забила меня окончательно. Из чёрно-белого тесного строя хористок, она бросала на меня взгляд за взглядом своих блестящих, чуть подведённых тушью глаз только затем, чтоб тут же скромно опустить их в пол или выразительно устремить к пустому потолку…

Не единожды, меня предупреждали авторы различных книг, что красавицы умеют стрелять глазками, но я и предположить не мог, что эти выстрелы сражают наповал.

После репетиции, до концерта оставалось ещё два часа, и я подошёл к Свете с приглашением сходить в кино. Она замялась и начала сомневаться — идти или не идти? Хотя её подружка, которая оказалась не такой уж и долговязой (да, высоковата, но вполне милая девушка своими человеческими качествами), поддержала моё предложение, уговаривая Свету пойти, конечно, а почему нет, а?

Наши совместные усилия не смогли сломить сомнений Светы, но, в конце концов, своей настойчивостью я таки добился от неё решительного «нет», и отвалил с простреленным сердцем.

Уже при смерти, добрёл я до кинотеатра, где серебристый свет экрана погрузил меня в волшебный мир Франции XVII-го века, с Жераром Филипом и Джиной Лолобриджитой в фильме «Фанфан-Тюльпан». Они меня реанимировали. Сообща. Правда, на основные 88 % — её декольте.

. .. .

Как прошло наше выступление на гала-концерте? С моим слухом, где потоптался не медведь, а стадо буйволов, не мне судить. Однако когда три гитары дзенькают аккорды в унисон, трудно различить чья не строит.

Изолента на искалеченных пальцах Лимана смягчала ду-думканье контрабасных струн. Барабан Чепы не слишком выделялся, он вместо палочек приглушённо стучал джазовыми щётками Эстрадного Ансамбля. Аккордеон Валентины, прокатываясь туда-сюда по её энергичной фигуре, покрывал случаи певческих непопаданий в тональность и прочие огрехи.

Думаю, что в целом всё это выглядело свежо, задорно, молодо и — самое главное! — пылало правильным патриотизмом...

После концерта автобус завода КПВРЗ, поджидавший нас у Дворца культуры, полностью оправдал присутствие номинальной Элеоноры на Областном Смотре.

По пути в Конотоп, все бросали многозначительные взгляды на меня и Свету, хотя мы сидели совсем не рядом.

Девушки хора перепели все песни, где есть намёки на очи, что сводят с ума, а также «Светик месяц, Светик ясный...» Света огрызалась, а мне было пофиг, хотя и неловко.

. .. .

На следующий день в школе, Володя Гуревич сто раз повторил тупую шутку, что наши конкуренты в КВН (школа № 12) меня завербовали в свой стан, завершая каждый повтор остроты своим громким продолжительным смехом.

А на одной из перемен Толик Судак из нашего класса ни с того ни с сего начал вещать, что Света Василенко — дочка начальника отделения милиции, и один раз пришла в свою школу в затруханной спермой юбке.

За подобные выпады в адрес возлюбленной, следует вызывать на дуэль. Однако на уроках Физкультуры, по росту, Толик стоял первым в строю. Он был крепким хлопцем из Подлипного и всё всегда знал, потому, наверное, что его мать преподавала Математику в школе № 13. Так что я просто помалкивал, как будто меня это никак не касается, и неподвижно ненавидел блондинные завитки волос и полусонный взгляд мутно-голубых глаз Толика Судака...

Вскоре объединённый Юношеский Ансамбль принял участие в концерте Клуба, после которого я даже и не рыпнулся провожать Свету домой.

Что убило мою любовь? Монотонная шутка и громкий смех Володи Гуревича, или компромат на юбку от всеведающего Судака?

Правду сказать, самый тяжкий удар нанёс факт проживания Светы на улице Деповской, которая тоже неблагоприятный район для посторонних влюблённых. Вадик Глущенко, он же Глуща, однажды проводил девушку до её хаты на Деповской, а потом его остановила шобла из десятка рыл, сбили с ног и понесли на носаках, а шоб понимал — любовь зла.

. .. .

— Самое главное — закрыть голову руками, а дальше как-то уже и не доходит, шо тебя ногами месят, — делился он впоследствии жизненным опытом, полученным ни за что ни про что.

* * *