самое-пресамое
финальное произведение

Чепа тоже бросил железнодорожный техникум и устроился на наш Экспериментальный Участок. И это правильно. Стипендию ему не платят, а когда выдадут диплом — зашлют, хрен знает куда, отрабатывать два года. Оно ему надо?

Так что три Орфея снова неразлучны. А Чуба работает в Вагоноремонтном, нашлась волосатая рука, чтоб его пристроить, работа плотника почище, чем у нас, и платят больше. Иногда встречаемся в заводе.

И мы продолжаем играть на танцах, даже когда Владя от души вмандячил молотком по пальцу, рубивши листовое железо зубилом. Потом две недели у нас был девятипалый соло-гитарист.

Клуб платит нам 36 рублей. Каждому. Мало вроде, а что поделаешь? Заикнулись директору, а он говорит, гитару вам купили за 150 рублей, для зарплаты фондов не осталось.

А гитара — полный улёт, «Иоланта» называется. Такая — аж лоснится, и звук в сто раз лучше наших самоделок по чертежам журнала «РАДИО». Те, рядом с алым блеском «Иоланты», смотрятся кусками крашеной фанеры.

Но вскоре меня с киномехаником Борисом Константиновичем послали в город Чернигов, за новыми инструментами с тамошней музыкальной фабрики, Сразу две гитары: бас- и ритм.

Павел Митрофанович поговорил в заводоуправлении, и меня освободили с работы на два дня, потому что в Чернигов путь неблизкий.

Мы там переночевали в гостинице, как командировочные, а в девять утра пришли на фабрику. Константин Борисович пошёл говорить с их руководством, а мне пришлось битых два часа ждать в коридоре.

Наконец, меня позвали проверить гитары: строят или как? А у тех даже футляров нет, и намного тяжелее «Иоланты».

Да, блестят, но лак на них чёрный. Сразу видно, что фабрика ещё не освоила электрогитарное производство или же у Бориса Константиновича фондов при себе не оказалось, чтобы купить что-то получше.

В общем, довольно-таки не фонтан гитары, а на фоне «Иоланты» вообще — дрова. Хотя потом, как привезли уже бесфутлярные инструменты в Конотоп, Чуба сказал, что бас-гитара ничего, сойдёт.

. .. .

В следующий понедельник Владя в раздевалке завёл агитацию, чтобы нам, Орфеям, получить освобождение от работы по состоянию здоровья. Надо идти в заводской медпункт с жалобами на колбасу, которую съели на свадебной халтуре.

Конечно, никакой свадьбы, ни халтуры не было, но говорить надо всем одно и то же. Мы нашли Чубу в Вагоноремонтном, и уже вчетвером явились в медпункт — очернять ни в чём не виноватую варёнку.

Врач нас даже не осматривал, а сказал всем сесть на стулья в коридоре, и послал медсестру в заводскую баню, принести жестяные шайки-тазики. Ну, притащила она эту жесть, расставили их рядочком у наших ног — по тазику перед каждым недужим Орфеем.

Зловещие приготовления увенчались ведром полутёплой воды, за которым она ещё раз сходила в баню, а потом, на наших глазах, сыпанула туда горсть марганцовки. Пока она выходила за кружками, вода в ведре побагровела лиловым цветом.

Врач снова выглянул из своего кабинета, и начал объяснять, что вот этот чернильный коктейль надо пить литрами, а потом засунуть два пальца в рот, до куда влезут, и пощекотать там корень языка — каждому свой, — что и станет спасением от явного пищевого отравления.

. .. .

Угрюмый вид жестяных шаек в ожидающих позах на полу, да и сам инструктаж, в котором нескрываемо сквозила садистская удовлетворённость, оказали чудодейственный эффект — у Чубы с Чепой кризис моментально миновал, и они поспешно отправились по своим рабочим местам.

Однако у меня с Владей оказался более тяжёлый случай. Мы стойко выдержали лечебную процедуру до конца, выбросили в тазики всё, чем позавтракали в то утро.

Врача впечатлило такое упорство, и он выписал нам освобождение до конца рабочего дня.

Мы переоделись из спецовок в чистое, и покинули завод через главную проходную. Вокруг нас топала толпа рабочих, в столовую на обеденный перерыв. Выходит, за все свои старания и муки, мы вырвали всего только четыре часа свободы.

Но что с нею делать, с так нежданно доставшейся свободой?

А завтра с утра — пахать, сука, пахать!

~ ~ ~

Директор Клуба, Павел Митрофанович, сказал нам, что Клуб покупает электроорган «Йоника», на котором с нами будет играть Леонид Кузько, как пятый Орфей…

У Лёхи были редеющие, но длинные рыжеватые патлы, в тон усам скобкой, как у Мулявина из ВИА «Песняры». Чтобы отвлечь внимание общественности от жёстко свёрнутого на́ сторону носа, — памятка давнего боя без правил.

Из-за этого носа, к нему прилипла кличка «Носорог», хоть он и обижался.

На семь лет старше нас, он всё же оказался чувак ничего. Меня и Владю пригласил к себе, послушать запись «Белого Альбома» Битлов на его магнитофоне.

Его отец, Анатолий Ефимович Кузько, учитель по классу баяна при Клубе, во дворе своей хаты построил двухэтажный дом для Носорога, из красного кирпича. На первом этаже гараж с воротами из листового железа, а на втором две комнаты и кухня.

А и умеют же люди жить с удобством!

Но гараж остался пустовать, потому что Кузько-старший так и не купил машину Лёхе. Он слишком уж по чёрному буха́ет, и потому жена Татьяна от него ушла. Вместе с годовалой дочкой...

Под звуки «Белого Альбома», Лёха дал нам полистать свою настольную книгу — «Учебник Судебно-Медицинской Экспертизы».

Пожелтевшие от возраста страницы переполнялись чёрно-белыми фотками. Под каждой пояснительный текст о происхождении данного трупа.

Лёха уже наизусть знал, где там про что. Он поделился своим любимым местом — страница с рядами мелких снимков (3 на 2 см, как на удостоверение) для демонстрации разницы между нетронутой девственной плевой и пробитой.

~ ~ ~

В обеденный перерыв перелазы через бетонную стену завода сокращали наш путь почти до километра, по сравнению, если топать через главную проходную. Так что обедать мы ходили в спецовках — на фиг трепать чистое о бетон стены?

Дома я подогревал суп или вермишель на керогазе, в отсеке на веранде, и относил еду на кухню, и уже там снимал спецовочные штаны и куртку, чтобы остаться в майке и трусах. Никого это нисколько не смущало, потому что в такое время дня дома — никого: родители на работе, сестра с братом в техникуме на занятиях.

Причиной моей полуодетости во время приёма пищи были десять добавочных минут, перед выходом обратно на завод.

Есть, конечно, можно и в спецовке, когда сидишь на табурете, но, пообедав, тереться потом в грязном об кресло или сложенный диван-кровать — это неправильно. Тем более десять минут.

В избыточные минуты я наяривал на гитаре и орал всякие песни для тренировки вокальных данных, которых у меня не было и нет.

Но я всё равно пел, да простит мне Беата Тышкевич, профессиональная Польская красавица, выдранная из цветного журнала и пришпиленная над диван-кроватью, рядом с чёрно-белой фоткой рок-группы «The Who». Да простят и они мне тоже.

Однажды я доголосился до того, что у меня вскочил член. Тогда я схватил со стола линейку, которую младшие забыли взять с собою в техникум, и замерял его длину.

Слесарное дело прививает уважительность к точному знанию…

~ ~ ~

В тот день, вернувшись с обеда, мы с Владей увидели Чепу на лавке Гнездовья мастеров на пару с Борей Сакуном, а рядом незнакомец в чистом. Но он не садился, а просто стоял около.

— Вот они, — сказал мастер, и незнакомец предложил нам и Чепе, включительно, пройти с ним.

Прощальная гримаса на лице Бори Сакуна дала понять, что мы имеем дело с правоохранительными органами, но не объяснила почему.

Мы последовали за атлетической фигурой в клетчатой рубашке. Был жаркий октябрьский денёк, поэтому мы тоже шли без курток, а в одних лишь футболках и спецовочных штанах.

Навстречу нам лениво брели задержавшиеся в столовке, на площади за воротами главной проходной. Всё, как всегда, обычной колеёй, и только мы выдернуты из заведённого течения жизни завода, и типа как отрезаны.

— Куда намылились, умники? — широко ухмыляясь, вопросил Пётр Хоменко из встречного потока рабочих, но уловив резкий разворот идущего впереди нас мужчины в чистом, вмиг стёр с лица добродушную весёлость и, не дожидаясь ответа, ускорил шаг в направлении Механического.

— Кто это? — бдительно спросил наш страж. Я ответил, что это мой наставник, и мы покинули завод через главную проходную.

Он сказал нам садиться в «Волгу» — сквозь яркие блики солнца на лобовом стекле, изнутри нам нервно улыбалось лицо Чубы. Клетчаторубашечник сел за руль, и отвёз в городской отдел милиции. Бок о бок с паспортным бюро.

За решёткой ворот городского отдела милиции оказался широкий двор, в периметре из одноэтажных зданий барачного типа. Там нас разделили и развели по разным зданиям, где разные люди начали задавать вопросы и записывать наши ответы.

Конечно, не всё записывалось дословно. Допрос Чепы, например, начинался так:

— Ты этого долбоёба знаешь?

— Какого долбоёба?

— Который вас привёз.

— Не. Не знаю.

— Это начальник городского уголовного розыска.

— Не. Не знаю.

А и как раз в этот момент меня допрашивал этот дол… ну, в общем… начальник розыска.

Сидит за столом, такой накачанный, волосы плотно облепляют череп, и спрашивает: кто вчера присутствовал на репетиции в комнате эстрадного ансамбля в Клубе… А кто последний уходил?.. А кто подходил к шкафу, в котором хранился такой дорогостоящий баян производства ГДР на четыре регистра?

Он безотрывно писал и писал, а когда телефон на его столе начинал звонить, дознаватель подымал трубку, и тиснул её к уху приподнятым плечом, как Марлон Брандо в том кино, где играет шерифа. И уже в такой перекособоченной позе катал дальше свои долбоёбские записи...

Когда со всех нас сняли показания, то вывели во двор и сказали, что мы свободны, и можем возвращаться на своё рабочее место…

. .. .

С улицы Ленина мы потопали вверх к Универмагу, а там свернули влево на Площадь Мира. Четыре Орфея в измазанных спецовочных штанах и старых линялых футболках…

По Проспекту Мира мы тоже шли не торопясь — рабочий день заканчивается в пять.

В районе Зеленчака мы малость побесились, прыгали друг на друга, как Мазандаранские тигры, и драли футболки одетые на голое тело. Пока не разодрали все четыре, от ворота и до пупа.

Ну и что? День солнечный и тёплый, так что мы просто завязали клочья узлами на животах и пошли дальше, как хиппари довольные жизнью.

А весь этот дурдом Чепа начал, потому, наверное, что у него грудь такая волосатая...

* * *