Чепа тоже бросил железнодорожный техникум и устроился на наш Экспериментальный Участок, и это правильно. Стипендию ему не платят, а когда выдадут диплом — зашлют, хрен знает куда, отрабатывать два года. Оно ему надо?
Так что три Орфея снова неразлучны. А Чуба работает в Вагоноремонтном, нашлась волосатая рука, чтоб его пристроить, работа плотника почище, чем у нас, и платят больше. Иногда встречаемся в заводе.
И мы продолжаем играть на танцах, даже когда Владя от души вмандячил молотком по пальцу, рубил листовое железо зубилом. Потом две недели у нас был девятипалый соло-гитарист.
Клуб платит нам 36 рублей, каждому. Мало вроде, а что поделаешь? Заикнулись директору, а он говорит, гитару вам купили за 150 рублей, для зарплаты фондов не осталось. А гитара — полный улёт, «Иоланта» называется. Такая — аж лоснится, и звук в сто раз лучше наших самоделок по чертежам журнала РАДИО. Те рядом с алым блеском «Иоланты» смотрятся кусками крашеной фанеры.
Но вскоре меня с киномехаником Борисом Константиновичем послали в город Чернигов, за новыми инструментами с тамошней музыкальной фабрики, сразу два: бас- и ритм-гитары. Павел Митрофанович поговорил в заводоуправлении, и меня освободили с работы на два дня, потому что в Чернигов путь неблизкий.
Там мы переночевали в гостинице, как командировочные, а в девять утра пришли на фабрику. Константин Борисович пошёл говорить с их руководством, а мне пришлось битых два часа ждать в коридоре.
Наконец, меня позвали проверить гитары: строят или как? А у тех даже футляров нет, и намного тяжелее «Иоланты».
Да, блестят, но лак на них чёрный. Сразу видно, что фабрика ещё не освоила электрогитарное производство или же у Бориса Константиновича фондов при себе не оказалось, чтобы купить что-то получше.
В общем, довольно-таки не фонтан гитары, а на фоне «Иоланты» вообще — дрова. Хотя потом, как привезли бесфутлярные инструменты в Конотоп, Чуба сказал, что бас-гитара ничего, сойдёт.
В следующий понедельник Владя в раздевалке завёл агитацию, чтобы нам, Орфеям, получить освобождение от работы по состоянию здоровья. Надо идти в заводской медпункт с жалобами на колбасу, которую съели на свадебной халтуре.
Конечно, никакой свадьбы, ни халтуры не было, но говорить надо всем одно и то же. Мы нашли Чубу в Вагоноремонтном и, вчетвером, явились медпункт очернять ни в чём не виноватую варёнку.
Врач нас даже не осматривал, а сказал всем сесть на стулья в коридоре, и послал медсестру в заводскую баню: принести жестяные шайки-тазики, которые потом рядком расставили у наших ног — по тазику перед каждым недужим Орфеем.
Зловещие приготовления увенчались ведром полутёплой воды, за которым она тоже сходила в баню и, на наших глазах, сыпанула туда горсть марганцовки. Пока она ходила за кружками, вода в ведре побагровела лиловым цветом.
Врач снова вышел из своего кабинета и объяснил, что это снадобье надо пить литрами, а потом засунуть два пальца в рот, насколько влезут, и пощекотать там корень языка — каждому свой,— что и спасёт нас от явного пищевого отравления.
Жуткий вид жестяных шаек, в угрюмом ожидании на полу, а также инструктаж, проведённый с нескрываемо садистским удовольствием, сработали как чудодейственное зелье — у Чубы с Чепой их кризис сразу миновал, и они поспешно разошлись по своим рабочим местам.
Но у меня с Владей оказался более тяжёлый случай, и мы стойко выдержали лечебную процедуру до конца, выбросили в тазики всё, чем позавтракали в то утро. Врача впечатлило наше упорство, и он выписал нам освобождение до конца рабочего дня.
Мы переоделись из спецовок и вышли через главную проходную в толпе рабочих, что топали в столовую на обеденный перерыв. Выходит, при всех наших стараниях и муках, мы вырвали всего лишь четыре часа свободы, но что с нею делать, с такой нежданной? А завтра с утра — пахать, сука, пахать!
~ ~ ~
Директор Клуба, Павел Митрофанович, сказал нам, что Клуб покупает электроорган «Йоника», на котором с нами будет играть Леонид Кузько, как пятый Орфей…
У Лёхи были редеющие, но длинные волосы рыжеватого оттенка, в тон усам скобкой, как у Мулявина из ВИА «Песняры», чтобы отвлекать внимание общества от жёстко свёрнутого на́ сторону носа, памятка от давнего боя без правил. Из-за этого носа, к нему прилипла кличка «Носорог», хоть он и обижался.
На семь лет старше нас, он всё же ничего оказался чувак. Меня и Владю пригласил к себе, послушать запись «Белого Альбома» Битлов на его магнитофоне.
Его отец, Анатолий Ефимович Кузько, учитель по классу баяна при Клубе, во дворе своей хаты построил двухэтажный дом для Носорога, из красного кирпича. На первом этаже гараж с воротами из листового железа, а на втором две комнаты и кухня.
А и умеют же люди жить с удобством!
Но гараж остался пустовать, потому что Кузько-старший не купил машину Лёхе, уж слишком он по чёрному буха́ет, и Татьяна, жена его, ушла из-за этого, вместе с годовалой дочкой.
Под звуки «Белого Альбома», Лёха дал нам полистать свой любимый «Учебник Судебно-Медицинской Экспертизы». Пожелтевшие от возраста страницы полнились чёрно-белыми фотографиями, с пояснительным текстом под каждой, как данный труп произошёл.
Наизусть зная, где там что, Лёха поделился своим любимым местом — ряды мелких снимков (3 на 2 см, как на удостоверение) для демонстрации разницы между нетронутой девственной плевой и пробитой.
(...очень подозреваю, что из-за того учебника любые порнографические издания ввергают меня в ужас. Нет, кроме шуток, трепещу: а ну как переверну страницу «The Playboy» и — въеду в убийство с помощью портновских ножниц, и кольца их торчат мне под нос, из глубины вспоротой грудной клетки, или же удавленник на перекладине табуретки, тут уж не угадать...)
~ ~ ~
В обеденный перерыв перелазы через бетонную стену завода сокращали нам путь на полкилометра, по сравнению с тем, если топать через главную проходную. Так что обедать мы ходили в спецовках — зачем обтрёпывать чистое о бетон стены?
Дома я подогревал суп или вермишель на керогазе, в его отсеке на веранде, и относил еду на кухню, а там уже снимал штаны и куртку спецовки, и оставался в майке и трусах. Никого это не смущало, потому что в такое время дня дома никого — родители на работе, сестра с братом в техникуме на занятиях.
Причиной моей полуодетости во время приёма пищи служили десять добавочных минут, перед выходом обратно на завод. Есть можно и в спецовке, если сидишь на табурете, но тереться в грязном об кресло или сложенный диван-кровать — это неправильно.
В избыточные минуты я наяривал на гитаре и орал всякие песни для тренировки вокальных данных, которых у меня не было и нет. Но я всё равно пел, да простит мне Беата Тышкевич, профессиональная Польская красавица, выдранная из цветного журнала и пришпиленная над диван-кроватью, рядом с чёрно-белой фоткой рок-группы «The Who», да простят и они мне тоже.
Однажды я доголосился до того, что у меня вскочил член, я схватил со стола линейку, которую младшие забыли взять с собою в техникум, и замерял его длину.
Слесарное дело прививает уважительность к точному знанию…
~ ~ ~
Однажды вернувшись с обеда, мы с Владей увидели Чепу на лавке Гнездовья мастеров в компании с Борей Сакуном и незнакомцем в чистой одежде, который просто стоял рядом.
— Вот и они,— сказал мастер, и незнакомец предложил нам, не исключая и Чепу, пройти с ним.
Прощальная гримаса на лице Бори Сакуна давала понять, что мы имеем дело с правоохранительными органами, но не объясняла почему.
Мы последовали за атлетической фигурой в клетчатой рубашке. Был жаркий октябрьский денёк, поэтому мы тоже шли без курток, а в одних лишь футболках и спецовочных штанах.
Навстречу нам лениво брели задержавшиеся в столовой на площади, за воротами главной проходной. Всё как всегда, обычной колеёй, и только мы выдернуты из заведённого течения жизни завода и, как бы, отрезаны.
— Куда намылились, умники?— с широкой ухмылкой вопросил Пётр Хоменко из встречного потока рабочих, но уловив резкий разворот идущего впереди нас мужчины в чистом, вмиг стёр с лица добродушную весёлость и ускорил шаг в направлении Механического цеха, не дожидаясь ответа.
— Кто это?— бдительно спросил наш страж. Я ответил, что это мой наставник, и мы покинули завод через главную проходную.
Он сказал нам садиться в «Волгу» — сквозь яркие блики солнца на лобовом стекле, изнутри нервно улыбалось лицо Чубы — и отвёз в городской отдел милиции, рядом с паспортным бюро.
За решёткой ворот городского отдела милиции оказался широкий двор, в периметре из одноэтажных зданий барачного типа. Там нас разделили и развели по разным зданиям, где разные люди начали задавать вопросы и записывать наши ответы. Конечно, не всё записывалось дословно. Допрос Чепы, например, начинался так:
— Ты этого долбоёба знаешь?
— Какого долбоёба?
— Который вас привёз.
— Не. Не знаю.
— Это начальник городского уголовного розыска.
— Не. Не знаю.
И как раз в этот момент меня допрашивал этот дол… ну, в общем… начальник розыска. Сидит за столом, такой накачанный, волосы плотно облепляют черепную коробку, и спрашивает: кто вчера присутствовал на репетиции в комнате эстрадного ансамбля в Клубе… А кто последний уходил?. А кто подходил к шкафу, где хранился такой дорогостоящий баян производства ГДР на четыре регистра?
Он безотрывно писал и писал, а когда телефон на его столе начинал звонить, дознаватель подымал трубку и тиснул её к уху приподнятым плечом, как Марлон Брандо в том кино, где играет шерифа, и уже в такой перекособоченной позе катал дальше свои долбоёбские записи...
Когда со всех нас сняли показания, то вывели во двор и сказали, что мы свободны и можем возвращаться на своё рабочее место…
С улицы Ленина мы потопали вверх к Универмагу, а там свернули влево на Площадь Мира. Четыре Орфея в измазанных спецовочных штанах и старых линялых футболках…
По Проспекту Мира мы тоже шли не торопясь — рабочий день заканчивается в пять.
В районе Зеленчака мы малость побесились, прыгали друг на друга, как Мазандаранские тигры, и драли футболки одетые на голое тело. Пока не разодрали все четыре, от ворота и до пупа.
Ну и что? День солнечный и тёплый, так что мы просто завязали клочья узлами на животах и пошли дальше, как хиппари довольные жизнью.
А весь этот дурдом Чепа начал, наверное потому, что у него грудь такая волосатая...
вверх-скок