Элеонора Николаевна, номинальная глава Детского сектора, отправилась с нами, как официальный руководитель Молодёжного ВИА, в одной из своих блузок с рюшечками крахмальной белизны и с брошью-камеей под воротничком. И — кто бы сомневался!— серёжки-хвостики неизбежно покачивались на своём законном месте.
В Сумы мы выехали утренним дизель-поездом. Ожидая пока его подадут на посадку, я поразился видом наших гитар, составленных как пирамида из винтовок Мосина, на утоптанном снегу перрона первой платформы. От них веяло — нет, скорее сквозило даже — какой-то пронзающей обнажённостью…
Областной дворец культуры гудел, как улей, где молодых талантов — битком. На каждом этаже снуют, гудят, жужжат, слетевшиеся показать себя на Смотре.
Нас завели в отдельную комнату, где два человека с блокнотами, прослушав номера, поставили нам птичку на участие в гала-концерте, назначенном на пять пополудни.
Во всех соседних комнатах, не менее полным ходом, шли прослушивания и репетиции. В одной из них, впервые в жизни, я услышал и застолбенел от мяучащих вибрато живой электрогитары. Вау! Вау! Вся комната переполнялась могуче-плывучими звуками...
Мы сходили в недалёкую столовую, где я подпал под чары Светы Василенко, одной из хористок от школы № 12. На обратном пути во Дворец культуры, я шёл как на привязи к её свободному боку, потому что другой бок захватила её долговязая подружка и держала под руку.
Нашу процессию-на-троих сопровождало тупое уханье и, якобы, безадресный, дебильный хохот моих друзей, шагавших за спиной. Нет, это меня ничуть не отрезвило.
Во время заключительной репетиции, Света забила меня окончательно. Из тесного строя чёрно-белых хористок, она бросала на меня взгляд за взглядом своих блестящих, чуть подведённых тушью, глаз только затем, чтоб тут же скромно опустить их в пол или выразительно устремить к пустому потолку…
Не единожды, меня предупреждали авторы различных книг, что красавицы умеют стрелять глазками, но я и предположить не мог, что эти выстрелы сражают наповал.
После репетиции, до концерта оставалось ещё два часа, и я подошёл к Свете с приглашением сходить в кино. Она замялась и начала сомневаться — идти или не идти? Хотя её подружка, которая оказалась не такой уж и долговязой (да, высоковата, но вполне милая девушка своими человеческими качествами), поддержала моё предложение, уговаривая Свету пойти, конечно, а почему нет, а?
Наши совместные усилия не смогли сломить сомнений Светы, но, в конце концов, своей настойчивостью я таки добился от неё решительного «нет» и отошёл с простреленным сердцем.
Я оставался при смерти до самого кинотеатра, где серебристый свет экрана погрузил меня в волшебный мир Франции XVII-го века, с Жераром Филипом и Джиной Лолобриджитой в фильме «Фанфан-Тюльпан». Они меня реанимировали.
Как прошло наше выступление на гала-концерте? С моим слухом, где потоптался не медведь, а стадо буйволов, не мне судить. Однако когда три гитары дзенькают аккорды в унисон, трудно различить чья не строит.
Изолента на искалеченных пальцах Лимана смягчала ду-думканье контрабасных струн. Барабан Чепы не слишком выделялся, он, вместо палочек, приглушённо стучал джазовыми щётками эстрадного ансамбля. Аккордеон Валентины, прокатываясь по её энергичной фигуре, покрывал случаи непопадания в гармонию и прочие огрехи.
Думаю, что в целом всё это выглядело свежо, задорно, молодо и — самое главное!— с неподдельным патриотизмом...
После концерта автобус завода КПВРЗ, поджидавший нас у Дворца культуры, полностью оправдал присутствие Элеоноры Николаевны на Областном Смотре. По пути в Конотоп, все бросали многозначительные взгляды на меня и Свету, хотя мы сидели вовсе не рядом.
Девушки хора перепели все песни, где есть намёки на очи, что сводят с ума, а также «Светик месяц, Светик ясный...» Света огрызалась, а мне было пофиг, хотя и неловко.
На следующий день в школе, Володя Гуревич сто раз повторил тупую шутку, что наши конкуренты в КВН, школа № 12, меня завербовали в свой стан, завершая каждый повтор остроты своим громким продолжительным смехом.
А на одной из перемен Толик Судак из нашего класса, ни с того ни с сего, начал вещать, что Света Василенко — дочка начальника отделения милиции, и один раз пришла в свою школу в затруханной спермой юбке.
За подобные выпады в адрес возлюбленной, следует вызывать на дуэль. Однако на уроках Физкультуры, Толик по росту стоял первым в строю. Он был крепким хлопцем из Подлипного и всё всегда знал, потому, наверное, что его мать преподавала Математику у нас в школе. Так что я просто стоял, как будто меня это никак не касается, и молча ненавидел блондинные завитки волос и полусонный взгляд мутно-голубых глаз Толика Судака.
Вскоре объединённый Юношеский Ансамбль принял участие в концерте Клуба, после которого я даже и не дёрнулся провожать Свету домой. Что убило мою любовь? Монотонная шутка и громкий смех Володи Гуревича, или компромат на юбку от всеведающего Судака?
Правду сказать, самый тяжкий удар нанёс факт проживания Светы на улице Деповской, которая тоже неблагоприятный район для посторонних влюблённых. Вадик Глущенко, он же Глуща, однажды проводил девушку до её хаты на Деповской, а потом его остановила шобла из десятка рыл, сбили с ног и понесли на носаках, шоб понимал — любовь зла.
— Самое главное,— закрыть голову руками, а дальше как-то уже и не доходит, шо тебя ногами месят,— делился он впоследствии жизненным опытом, полученным ни за что ни про что.
~ ~ ~
Зима затянулась из-за такого небывалого снегопада, что улицу Нежинскую пришлось прогребать бульдозером. На пути из школы домой, вместо того, чтоб идти по расчищенной дороге, я предпочёл перепрыгивать с глыбы на глыбу, в торосах сдвинутого к заборам снега. Забаву пришлось бросить из-за резкой боли в паху и отрезок, оставшийся до хаты, я покорно ступал в отпечатки тракторных траков.
Вечером мать, встревожившись моими стонами, потребовала показать, что там у меня не так. Я отказался и отец сказал: «Ну мне-то можно, я тоже мужик».
Мошонка распухла до размера чайной чашки и была твёрдой на ощупь. Отец нахмурился, а когда мать спросила из кухни: «Так что там?», он ответил, что меня надо показать врачу…
Это жутчайший вечер моей жизни — агония отчаяния и ужаса продлившаяся за полночь.
Утром, укорочено болезненными шагами, я пришёл с матерью в железнодорожную поликлинику, рядом с Вокзалом. В регистратуре мне выдали бумажку с номером в очереди к врачу. В коридоре с гулким эхом, мы сели на стулья возле кабинета специалиста.
Когда пришёл мой черёд, пряча глаза от матери, я пробормотал, что, мол, если что, так я согласен на операцию, лишь бы всё стало как надо.
Врач оказался женщиной, но то ли белый халат придал ей статус мужика или же страх утратить то, не знаю что, лишил меня стыдливости. Она сказала, что это растяжение и нужно делать спиртовые компрессы. За два дня мошонка вернулась в прежние очертания, и я забыл панические страхи…
Седьмого марта Владя принёс в школу миниатюрную бутылочку с коньяком. Мы распили его втроём, по глотку каждому. Во рту стало тепло, и мы смеялись громче и чаще, чем обычно, но ничего подобного блаженству от вина на дне рожденья Влади.
С уроков нас распустили пораньше, ведь это предпраздничный канун Женского Дня и, пока я дошёл до хаты, всё совершенно выветрилось, оставив только тяжесть в голове. Чтоб освежиться, я залез на крышу хаты, потому что отец уже неделю делал мне мозги посбрасывать оттуда снег.
Верхушки четырёх труб едва выступавшие над снеговым заносом помогли сориентироваться, где наш участок крыши. Она на хате уклонистая, и уже под конец работы мои валенки заскользили по жести, и я упал в узкий палисадник.
Приземление прошло удачно — на обе ноги, в глубокий сугроб, но, в сантиметре от моего бедра, сквозь сугроб вытарчивал ряд стреловидно запиленных штакетин заборчика перед двором Турковых. Их увидав, я — обмер.
(....в те безвозвратно канувшие времена—не дотянуться, не дозваться, не искупить—я не ведал ещё, что все мои горести, радости и всякое такое прочее, исходят от той недосягаемой сволочи, в непостижимо далёком будущем, которая растянулась сейчас на моей спине и слагает вот это письмо, в одноместной палатке, посреди тёмного леса на краю света, под неумолчный плеск реки, которую нынче зовут Варанда...)
В конце марта к нам в класс пришла врачебная комиссия с проверкой допризывников. Пока девушек увели в другую комнату для какой-то специальной лекции, врачи сказали нам раздеться, показать им спину, сажали на стул перед собой и стукали резиновым молоточком под коленкой, замеряли рост и смотрели члены.
В моей карточке допризывника, в графе полового развития, поставили отметку N.
Когда комиссия ушла, Толик Судак объяснил, что N означает «нормально» и всем ребятам поставили такую же, кроме Саши Шведова, а девушки, которые пришли, когда мы уже поодевались обратно, откуда-то о том узнали и теперь вон шепчутся и хихикают между собой, с намёком.
вверх-скок