Элеонора Николаевна, номинальная глава Детского сектора, поехала с нами, под видом номинального худрука Молодёжного ВИА. В одной из своих блузок с рюшечками крахмальной белизны, и с брошью-камеей под воротничком. А и — кто бы сомневался! — серёжки-хвостики неизбежно телипались на своём законном месте.
В Сумы мы выехали утренним дизель-поездом. Ожидая пока его подадут на посадку, я поразился видом наших гитар, составленных как пирамида из винтовок Мосина на утоптанном снегу перрона первой платформы. От них веяло — нет, скорее, сквозило даже — какой-то пронзающей обнажённостью…
. .. .
Областной дворец культуры гудел как улей, кипения — невпроворот, молодых — битком. На каждом этаже снуют, гудят, жужжат слетевшиеся показать себя таланты.
Нас завели в отдельную комнату, где два человека с блокнотами, прослушав номера, поставили нам птичку на участие в гала-концерте, назначенном на пять пополудни.
Во всех соседних комнатах, не менее полным ходом, шли прослушивания и репетиции. В одной из них, впервые в жизни, я услышал и застолбенел от мяучащих вибрато живой электрогитары. Вау! Вау! Вся комната переполнялась могуче-плывучими звуками...
Мы сходили в недалёкую столовую, где я подпал под чары Светы Василенко, одной из хористок от школы № 12. На обратном пути во Дворец культуры, я шёл как на привязи к её свободному боку, потому что другой бок захватила её долговязая подружка, и держала под руку. Хорошо хоть тротуар попался достаточно широкий для троих.
Наша процессия сопровождалась тупым уханьем. К нему примешивался дебильный и якобы безадресный хохот моих друзей, шагавших за спиной. Нет, это меня ничуть не отрезвило.
Во время заключительной репетиции, Света забила меня окончательно. Из тесного строя чёрно-белых хористок, она бросала на меня взгляд за взглядом своих блестящих, чуть подведённых тушью глаз только затем, чтоб тут же скромно опустить их в пол или выразительно устремить к пустому потолку…
Не единожды меня уже предупреждали авторы различных книг, что красотки стреляют глазками под стать ковбоям с Дикого Запада, но мне и не снилось, что их пальба сражает наповал.
После репетиции, до концерта оставалось ещё два часа, и я подошёл к Свете с приглашением сходить в кино. Она замялась и начала сомневаться — идти или не идти? Хотя её подружка, которая оказалась не такой уж и долговязой (да, высоковата, но вполне милая девушка своими человеческими качествами), поддержала моё предложение, уговаривая Свету пойти, конечно, а почему нет, а?
Даже совместные усилия не смогли одолеть робость её скромности. Однако в конце концов, моя брутальная настойчивость добилась от неё решительного «нет», и я свалил с простреленной сердечной сумкой.
Уже при смерти, добрёл я до кинотеатра, где серебристый свет экрана погрузил меня в волшебный мир Франции XVII-го века, с Жераром Филипом и Джиной Лолобриджитой в фильме «Фанфан-Тюльпан». Они меня реанимировали. Сообща. Но главным образом (на 88 % ), — её декольте.
. .. .
Как прошло наше выступление на гала-концерте? С моим слухом, где потоптался не медведь, а стадо буйволов, не мне судить. Однако когда три гитары дзенькают аккорды в унисон, трудно различить чья не строит.
Изолента на искалеченных пальцах Лимана смягчала ду-думканье контрабасных струн. Барабан Чепы не слишком выделялся, он вместо палочек приглушённо стучал джазовыми щётками Эстрадного Ансамбля. Аккордеон Валентины, прокатываясь туда-сюда по её энергичной фигуре, покрывал случаи певческих непопаданий в тональность, и прочие огрехи.
Думаю, что в целом наши номера смотрелись молодо, свежо, задорно, и (короче, Склифасофский!) — всё, как и положено при правильном патриотизме...
После концерта автобус завода КПВРЗ, поджидавший нас у Дворца культуры, полностью оправдал присутствие номинальной Элеоноры на Областном Смотре.
По пути в Конотоп, все занялись метанием многозначительных взглядов на меня и Свету, хотя в салоне мы сидели через проход и к тому же почти диагонально.
Девушки хора перепели все песни, где есть намёки на очи, что сводят с ума, а также «Светик месяц, Светик ясный...» Света огрызалась, а мне было пофиг, но малость неловко.
. .. .
На следующий день в школе, Володя Гуревич сто раз повторил тупую шутку, что наши конкуренты в КВН (школа № 12) меня завербовали в свой стан. Всякий раз повтор остроты завершался его затяжным громким смехом.
А на одной из перемен Толик Судак из нашего класса, ни с того ни с сего, начал вещать, что Света Василенко — дочка начальника отделения Вокзальной милиции, и один раз пришла в свою школу в затруханной спермой юбке.
За подобные выпады в адрес возлюбленной надо не сходя с места вызывать на дуэль. Однако на уроках Физкультуры, Толик по росту стоял первым в строю. Он был крепким хлопцем из Подлипного и всё всегда знал, потому, наверное, что его мать преподавала Математику в школе № 13. Так что я просто помалкивал, как будто меня это никак не касается, и неподвижно ненавидел блондинные завитки волос и полусонный взгляд мутно-голубых глаз судачящего Судака.
Вскоре объединённый Юношеский Ансамбль принял участие в концерте Клуба, после которого я даже и не рыпнулся провожать Свету домой.
Что убило мою любовь? Монотонная шутка и громогласный смех Володи Гуревича, или компромат на юбку от всеведающего Судака?
Правду сказать, самый тяжкий удар нанёс факт проживания Светы на улице Деповской, которая тоже неблагоприятный район для посторонних влюблённых. Вадик Глущенко, он же Глуща, однажды проводил девушку до её хаты на Деповской, а потом его остановила шобла из десятка рыл, сбили с ног и понесли на носаках, а шоб понимал — любовь зла.
. .. .
— Самое главное — закрыть голову руками, а дальше как-то уже и не доходит, шо тебя ногами месят, — делился он впоследствии жизненным опытом, полученным ни за что ни про что.
~ ~ ~
Зима затянулась из-за настолько небывалого снегопада, что улицу Нежинскую пришлось прогребать бульдозером. На пути из школы домой, вместо того, чтоб идти по расчищенной дороге, я предпочёл скакать с глыбы на глыбу, в торосах сдвинутого к заборам снега. Забаву горного козла пришлось оставить из-за резкой боли в паху и отрезок, оставшийся до хаты, я одомашненно добрёл, ступая в отпечатки тракторных траков.
Вечером мать, встревожившись моими стонами, потребовала показать, что там у меня не так. Я отказался, и отец сказал: «Ну мне-то можно, я тоже мужик».
Мошонка распухла до размера чайной чашки и была твёрдой на ощупь. Отец нахмурился, а когда мать спросила из кухни: «Так что там?», он ответил, что меня надо показать врачу…
Это жутчайший вечер моей жизни — агония отчаяния и ужаса продлившаяся за полночь.
Утром, укорочено болезненными шагами, я пришёл с матерью в железнодорожную поликлинику, рядом с Вокзалом. В регистратуре мне выдали бумажку с номером очереди к врачу. В коридоре с гулким эхом, мы сели на стулья возле кабинета специалиста.
Когда пришёл мой черёд, пряча глаза от матери, я пробормотал, что, мол, если что, так я согласен на операцию, лишь бы всё стало как надо.
Врач оказался женщиной, но то ли белый халат придал ей статус мужика или же страх утратить то, не знаю что, лишил меня стыдливости. Она сказала, что это растяжение, и нужно делать спиртовые компрессы. За два дня мошонка вернулась в прежние очертания, и я забыл панические страхи…
. .. .
Седьмого марта Владя принёс в школу миниатюрную бутылочку с коньяком. Мы распили его втроём, по глотку каждому. Во рту стало тепло, и мы смеялись громче и чаще, чем обычно, но ничего подобного блаженству от вина на дне рожденья Влади.
С уроков нас распустили пораньше, ведь это предпраздничный канун Женского Дня и, пока я дошагал до хаты, всё совершенно выветрилось, оставив только тяжесть в голове. Чтоб освежиться, я залез на крышу хаты, потому что отец уже неделю делал мне мозги посбрасывать оттуда снег.
Верхушки четырёх труб, едва выступавшие над снеговым заносом, помогли сориентироваться, где наш участок крыши. Она на хате уклонистая, и уже под конец работы мои валенки поехали по жести, и я упал в узкий палисадник.
Приземление прошло удачно — на обе ноги, в глубокий сугроб, но в сантиметре от моего бедра, сквозь сугроб вытарчивал ряд стреловидно запиленных штакетин заборчика на границе с двориком Турковых. Их увидав, я — обмер.
. .. .
В конце марта к нам в класс пришла врачебная комиссия — взять допризывников на учёт, а заодно и проверить. Пока девушек увели в другую комнату для какой-то специальной лекции, врачи сказали нам раздеться, показать им спину, сажали на стул перед собой и стукали резиновым молоточком под коленкой, замеряли рост и проводили осмотр члена.
В моей карточке допризывника, в графе полового развития, поставили отметку N.
Когда комиссия ушла, Толик Судак объяснил, что N означает «нормально», и всем ребятам поставили такую же, кроме Саши Шведова, а девушки (которые вернулись после лекции), откуда-то о том узнали, и теперь шепчутся между собой, хихикают с намёком.
вверх-скок
(...в те безвозвратно канувшие времена — ни дотянуться, ни дозваться, ни искупить — я не ведал ещё, что источник моих горестей, радостей, как и... и всяческого остального, — в той недосягаемой сволочи, в непостижимо далёком будущем, которая нагло укуталась в мой спальный мешок и растянулась сейчас в одноместной палатке, на моей истомлённой дневным переходом спине, и слагает вот это письмо, посреди тёмного леса на краю света, под неу́молчный плеск реки, что зовётся нынче Варандой…)