Каждое утро Начальник Овощной Базы распределяет, кому, где работать. Пару раз мне досталась должность помощника бондарей.
Вся площадка перед их приземистой мастерской заставлена нуждающимися в ремонте бочками. Я вкатывал или втаскивал их волоком — в зависимости от степени увечья — в тесную комнату с верстаком. Два мужика в кепках и фартуках сбивали с потерпевшей железные обручи, и бочка рассыпа́лась кучкой гнутых дощечек, которые они именовали "клёпками".
Бондари их сортировали, отбрасывали безнадёжных, восполняли нехватку из запаса от прежних ремонтов. Они стругали "клёпки" и подгоняли одну к другой, собирали круглые днища из плоских обрезков, вставляли их с торцов возрождённой бочки и заново набивали обручи.
Конечно, я и раньше знал, что когда говорят «у него в голове не хватает клёпки», то смысл такой же, как если сказать «не все дома» или просто «чокнутый», но именно в мастерской с низким потолком, до меня полностью дошёл смысл выражения — ведь бочку без клёпки невозможно наполнить, как и чокнуто треснутый стакан.
Отходы я относил всё к тем же бездельным печкам во дворе, в которые, если присмотреться, вмурованы железные котлы.
Бондари работали не спеша, восстанавливали две-три бочки в день, и время рядом с ними тянулось очень медленно, зато в их мастерской приятно пахло древесными стружками…
Возле каменщиков пахло сырой землёй. Они работали в длинном подвале хранилища, клали вместо стены из брёвен — кирпичную. На них тоже были кепки и фартуки. Кепки такие же как у бондарей, но фартуки потолще, из брезента.
Мне очень хотелось попробовать класть стену, хотя бы немного. Старый каменщик позволил мне проложить один ряд. Он стоял в стороне и чему-то усмехался, хотя его хмурый напарник всю дорогу ворчал, что у меня не так всё выходит, как надо...
Мой напарник по подсобничеству, тоже ворчал всё время, но не на тему каменной кладки, а из-за того, что начальник — сука. От злости, что ему достался такой сука начальник, он увиливал от работы, на которую Начальник отправил нас двоих. Меня не колыхало, что он работает меньше моего, просто это неправильно, и я даже обрадовался, когда он отправился брать расчёт в конторе ОРСа.
А потом пошли огурцы. Они прибывали вагонами, составами, которые небольшой дизель-локомотив впихивал на территорию Базы по боковой ветке. В вагонах стояли ящики с огурцами, которые надо переправлять к тем печкам во дворе, в чьих котлах кипел пахучий рассол из укропа, а вокруг стояли шеренги пустых бочек, крышки сняты и опёрты на клёпки их стенок, в ожидании своей порции огурцов на засолку.
Здесь работала уже знакомая бабская бригада, но им уже некогда было точить лясы про «неё» и про «него». Они варили «узвар» под железными крышками котлов и разливали по бочкам, уже заряженным огурцами.
Меня не манила карьера кулинара, мне хватало должности истопника: поддерживать огонь в печах обломками разбитых ящиков и треснутых клёпок, которые приходилось доламывать топором, но не все. В общем, работа не конвейерная — когда надо подбрасывать, покричат, а потом иди и сиди дальше, пока не позовут.
Вот я и сидел на солнышке, во дворе без единой тени, в стороне от печей, где вообще жарища адская.
Чтобы скоротать время между зовами, на обломке плоской клёпки, выхваченном из кучи топлива, я отрабатывал аккорды шестиструнной гитары: ре-минор, ля-минор, ми-мажор.
Бабы смеялись от кипящих котлов: «Шо? Нашёл клёпку, шо тебе не хватала?» Но я не обращал внимания. Я брал си-септаккорд и думал о Натали́...
~ ~ ~
Когда тебе навстречу идёт по тротуару девушка с косыночкой на шее, которая однако завязана не как пионерский галстук, а пошире, и узел сдвинут на плечо, то сразу усекаешь, что эта девушка в теме насчёт шикарного стиля. И так сразу охота с ней заговорить, познакомиться, пойти рядом…. Но как заговорить-то? А вдруг отошьёт? И будешь себя чувствовать разжваканным помидором. Кому оно надо?
Совсем другое дело, если знаешь, что стильную девушку зовут Наташа Григоренко, и ты даже пытался кружить её в бальном вальсе под баян Володи Гуревича, он же Ильич.
— Привет, Наташа! Как дела?
— О, Серёжа! Тебя не узнать! Вообще-то, в двенадцатой школе меня все зовут «Натали́».
Мы случайно шли в одинаковом направлении, и я проводил её до угла улицы, на которой она жила, улица Суворова, напротив срединного въезда на Базар.
(...или всё ж таки она первой окликнула на том тротуаре? Ведь чтобы так круто повязать косынку нужно быть не только шикарной, но и решительной тоже...)
Как бы там ни было, но следующий шаг сделал я. Может не слишком сразу. Через неделю или две... Или всё-таки через месяц? Неважно! Главное, что я сделал этот шаг, вернее, очень даже решительный прыжок...
Радя и я ехали на задней ступени трамвая на Посёлок, прохлаждались встречным ветерком. И когда вагон тадахкал вдоль Базара, я вдруг зачем-то повернул голову и заглянул в промелькнувшую за дорогой улицу Суворова. Особых причин туда смотреть у меня не было, но недалеко от угла две девушки играли в бадминтон. Конечно, я сразу же узнал прямые длинные волосы Натали́.
— Пока, Радя!— И я соскочил на полном ходу, не отвечая на его «куда?»
Да, точно, это она. Вторая девушка тоже оказалась знакомой — наша бывшая одноклассница, Наташа Подрагун, которая, как и Натали́, перешла в двенадцатую ради Физико-Математического уклона.
Конечно, я тут же забалаболил насчёт случайно мимо, вечерней лошадью в Одессу, даю уроки дрессировки воланчика. И тут — ну это ж надо как совпало! — из-за угла выруливает Радя. Ещё один случайный прохожий. Явно спрыгнул тоже, не доезжая до остановки у школы № 13, хотя собирался навестить своего дедушку.
Наташа Подрагун скоро ушла, потому что я и Радя так мало с ней общаемся, из-за того, что она толстая. Натали́ пригласила нас во двор своей хаты, где был стол, вкопанный в землю, а на нём кипа Чешских журналов Film a Divadlo. И пока я увлёкся рассматривать в нём картинки из вестернов, Радя перехватил разговорную инициативу.
Но тут из соседского огорода просвистели два комка сухой земли, правда, с недолётом. Натали́ крикнула пацану, что скажет его родителям. Но Раде этого показалось мало, и он побежал к забору шугануть малолетку, а может, хотел повыделываться своей спортивной выправкой, как-никак два года в ДЮСШ ходит, на волейбольную секцию.
Наверное, Натали́ стало жалко десятилетнего Отелло, или же Радя, несмотря на физическую подготовку, примял какой-то из картофельных кустов своей пробежкой через огород, но пока он наезжал на пацана своей лекцией старшего товарища, Натали́ пригласила меня заглянуть к ней в четверг, потому что у неё ещё много таких журналов. Так мы начали встречаться — я и Натали́.
Пожалуй, правильнее будет сказать, что это Натали́ со мной встречалась, потому что я понятия не имел, как это делается. Я просто приходил на улицу Суворова 8, в назначенный день, здоровался с её матерью, садился на диван и листал очередной журнал Film a Divadlo. А и умудряются же люди такие журналы доставать! Где?
Потом её отец приезжал с работы, на мотоцикле с коляской. У него был такой же круглый подбородок как у Натали́, и он разрешал выйти погулять до десяти, но не позже половины одиннадцатого. И мы выходили.
Она много говорила, но не ради пустой болтовни, как некоторые. Натали́ стала моим просветителем. Несмотря на долгие годы запойного чтения, я ещё столько всего не знал…
Что самые классные конфеты — это «Грильяж», только в Конотопе их не продают. За ними надо в Москву ехать или в Ленинград, да и там не сразу найдёшь… Что самый вкусный бутерброд — это намазать хлеб маслом, а сверху тонко нарезанный помидор и яйцо вкрутую, а хлеб должен быть чёрный, конечно… и что самый хриплоголосый певец в мире — это Луи Армстронг.
По её наводке, я взял в библиотеке книжку стихов Вознесенского. Я знал, где она стоит на полках, но всегда проходил мимо, за то, что стихи. Так вот что значит настоящие стихи!
вверх-скок