самое-пресамое
финальное произведение

Каждое утро Начальник Овощной Базы распределяет, кому и где работать. Пару раз мне досталась должность помощника бондарей.

Вся площадка перед их приземистой мастерской заставлена недужими бочками, нуждающимися в ремонте. Я вкатывал или втаскивал их волоком — в зависимости от степени увечья — в тесную комнату с верстаком. Два мужика в кепках и фартуках сбивали с потерпевшей железные обручи, и бочка рассыпа́лась в бессвязный ворох гнутых дощечек, они же, в их терминологии, — "клёпки".

Бондари их сортировали, отбрасывали безнадёжных, восполняли нехватку из запаса от прежних ремонтов. Они стругали "клёпки" и подгоняли одну к другой, собирали круглые днища из плоских обрезков, вставляли их с торцов возрождённой бочки и заново набивали обручи...

Конечно, я и раньше знал, что выражением «без клёпки в голове» тебе хотят сказать, что у кого-то «не все дома» или тот кто-то, короче говоря, — «чокнутый». Однако именно в мастерской с низким потолком, до меня полностью дошёл смысл этих слов — ведь бочку без клёпки невозможно наполнить, как и чокнуто треснутый стакан...

Отходы я относил всё к тем же бездельным печкам во дворе, в которые, если присмотреться, вмурованы железные котлы.

Бондари работали не спеша, восстанавливали две-три бочки в день, и время рядом с ними тянулось очень медленно, зато в их мастерской приятно пахло древесными стружками…

. .. .

Возле каменщиков пахло сырой землёй. Они работали в длинном подвале хранилища, — взамен стены из подгнивших брёвен выкладывали кирпичную. На них тоже были кепки и фартуки. Кепки такие же как у бондарей, но фартуки потолще, из брезента.

Мне очень хотелось попробовать класть стену, хотя бы немного. Старый каменщик позволил мне проложить один ряд. Он стоял в стороне и чему-то усмехался, хотя его хмурый напарник всю дорогу ворчал, что у меня не так всё выходит как надо...

Мой напарник по подсобничеству, тоже ворчал всё время, но не на тему каменной кладки, а из-за того, что начальник — сука.

Злясь, что ему достался такой сука начальник, он увиливал от работы, на которую Начальник отправил нас двоих. Меня не колыхало, что напарник работает меньше моего, просто это неправильно, и я даже обрадовался, когда он в сердцах отправился брать расчёт в конторе ОРСа.

. .. .

А потом пошли огурцы. Они прибывали вагонами, составами, которые небольшой дизель-локомотив впихивал на территорию Базы по боковой ветке. Вагон от вагона не отличить, в каждом одна и та же картина: молчаливые штабеля ящиков с огурцами, на высоту плеч. Теперь их надо перетаскивать во двор, к печам, в чьих котлах кипит пахучий рассол из укропа.

Вокруг печей — шеренгами — пустые бочки. Крышки вынуты и опёрты на клёпки в круглых стенах, в ожидании своей порции огурцов на засолку.

Здесь работала всё та же бригада баб. Однако им уже некогда точить лясы про «неё» и «него». Слишком заняты. Они варят «узвар» в железных котлах, разливают по бочкам, уже заряженным огурцами.

. .. .

Их живой пример не зародил во мне особой тяги в кулинарную карьеру. С меня хватало должности истопника — поддерживать огонь в печах обломками разбитых ящиков и треснутых клёпок. Некоторые приходилось доламывать топором, однако нечасто.

В общем, работа далеко не конвейерная — когда надо подбрасывать, покричат, а потом иди и сиди дальше, до следующего зова.

Вот я и сидел на солнышке, во дворе без единой тени, подальше от печей, где вообще жарища адская.

Чтобы скоротать трудовую незанятость (пока не позовут) я практиковался брать шестиструнные аккорды на огрызке клёпки, выхваченной из общей топливной кучи: ре-минор, ля-минор, ми-мажор.

Бабы смеялись от кипящих котлов: «Шо? Нашёл-таки клёпку, шо тебе не хватала?»

Но я не обращал внимания. Я брал си-септаккорд, и думал о Натали́...

~ ~ ~

Когда тебе навстречу идёт по тротуару девушка с прозрачной косынкой на шее, которая однако завязана не как пионерский галстук, а узлом пошире. Причём он сдвинут на плечо. То уже сразу усекаешь, что эта девушка в теме насчёт шикарного стиля. И так сразу охота с ней заговорить, познакомиться, пойти рядом….

Но как заговорить-то? А вдруг отошьёт? И будешь себя чувствовать типа жвакнутого помидора. Кому оно надо?

Совсем другое дело, если знаешь, что стильную девушку зовут Наташа Григоренко, и ты даже пытался кружить её в бальном вальсе под баян Володи Гуревича, он же Ильич.

— Привет, Наташа! Как дела?

— О, Серёжа! Тебя не узнать! Вообще-то, в двенадцатой школе меня все зовут «Натали́».

Мы случайно шли в одинаковом направлении, и я попутно проводил её до угла улицы, на которой она жила. Улица Суворова, напротив срединного въезда на Базар.

. .. .

Я и Радя ехали на задней ступеньке трамвая курсом на Посёлок. Прохлаждались встречным ветерком. И когда вагон тадахкал вдоль Базара, я вдруг зачем-то повернул голову и заглянул в промелькнувшую за дорогой улицу Суворова.

Особых причин туда смотреть у меня не было, но там случайно и неподалёку от угла две девушки играли в бадминтон. Конечно, я сразу же узнал прямые длинные волосы Натали́.

— Пока, Радя! — И я соскочил на полном ходу, оставив безответным его: «Куда?»

Да, так и есть — она. Вторую девушку тоже представлять не надо — бывшая одноклассница нас обоих, Наташа Подрагун. Она вместе с Натали́, перешла в двенадцатую школу ради Физико-Математического уклона.

Что и говорить, — я тут же врубил трынди-брынди насчёт случайно мимо, вечерней лошадью в Одессу, даю уроки дрессировки воланчика.

И в этот момент — ну это ж надо как совпало! — из-за угла выруливает Радя. Ага! Ещё один случайный прохожий. С учётом краткого отрезка времени, — тоже спрыгнул, не доезжая до остановки у школы № 13. Хотя вроде как собирался типа деда своего проведать.

Наташа Подрагун скоро ушла, потому что я и Радя так мало с ней общаемся, из-за того, что она толстая. Натали́ пригласила нас во двор своей хаты, где стоял стол, вкопанный в землю, а на нём кипа Чешских журналов Film a Divadlo. И пока я увлёкся рассматривать в нём картинки из вестернов, Радя перехватил разговорную инициативу.

Но тут из соседского огорода просвистала пара комков сухой земли, правда, с недолётом. Натали́ крикнула пацану, что скажет его родителям. Но Раде этого показалось мало, и он побежал к забору шугануть малолетку. Ну, а может, хотел повыделываться своей спортивной выправкой, как-никак два года в ДЮСШ ходит, на волейбольную секцию.

Наверное, Натали́ жалко стало Отелло-пятиклашку, или же Радя, несмотря на физическую подготовку, примял какой-то из картофельных кустов своей пробежкой через огород.

Во всяком случае, пока он наезжал на пацана своей лекцией старшего товарища, Натали́ пригласила меня заглянуть к ней в четверг. Потому что у неё ещё много таких журналов.

Так мы начали встречаться — я и Натали́.

. .. .

Наверное, правильнее сказать, что это Натали́ со мной встречалась, потому что я понятия не имел, как это делается. Я просто приходил на улицу Суворова 8 в назначенный день. Здоровался с её матерью. Садился на диван, и листал очередной журнал Film a Divadlo. У них дома таких журналов было до фига и больше.

А и откуда только люди умудряются такие журналы доставать?!

Потом отец Натали́ приезжал с работы, на мотоцикле с коляской. У него был такой же круглый подбородок, в точности дочкин, и он разрешал ей выйти погулять до десяти. Но не позже половины одиннадцатого. И мы выходили.

Она много говорила, но не ради пустой болтовни, как некоторые. Натали́ стала моим просветителем. Несмотря на долгие годы запойного чтения, я ещё столько всего не знал…

Что самые классные конфеты — это «Грильяж», только в Конотопе их не продают. За ними надо в Москву ехать или в Ленинград, да и там не сразу найдёшь…

Что самый вкусный бутерброд — это намазать хлеб маслом, а сверху тонко нарезанный помидор и яйцо вкрутую, а хлеб должен быть чёрный, конечно…

И что самый хриплоголосый певец в мире — это Луи Армстронг.

По её наводке, я взял в библиотеке книжку стихов Вознесенского. Я знал, где та стоит на полках, но всегда проходил мимо, за то, что стихи. Так вот что значит настоящие стихи!

* * *