самое-пресамое
финальное произведение

Из кожи вон лезешь, выкладываешься без остатка, изнемогаешь в усилиях дотянуться до цели и, когда она победно достигнута, всё, что тебе остаётся — просто жить дальше… Пожалуй, это самое трудное.

«Куда ж нам плыть?»— поэтически вопрошал ещё Пушкин, а Чернышевский перефразировал вопрос в безыскусную прозу: «Что делать?»

(музыка В. Сакуна, на стихи С. Огольцова)

Я отправился попытать счастье в Киевском госуниверситете им. Т. Шевченко. Повёз мой школьный аттестат туда, на отделение Английского языка. Безграничная, надо признать, наглость, с учётом объёма моих знаний — пара вызубренных грамматических таблиц в конце учебника English для 8-го класса.

Однако "удача сопутствует смелым", и весь долгий путь от Конотопа до Киева — четыре часа электричкой — я сидел рядом с Ириной Кондратенко, самой красивой девушкой из моих бывших одноклассниц.

Бархат бровей над чёрными озёрами глаз, длинные чёрные волосы и вообще всё делало её такой красивой, что я к ней никогда и не пытался подкатить — такая не для простого смертного, зачем мечтать о невозможном? И вдруг — ух-ты! — четыре часа совместной езды, бок о бок, на одном сиденье, в бесконечной беседе.

Ирина тоже ехала куда-то поступать, а жить у каких-то родственников и, уже знакомая с городом, подсказала каким трамваем ехать мне от вокзала до университета…

Потолки там поражали невиданной высотой, дойдёт и тупому: тут дают высшее образование.

В деканате я сдал свой аттестат и справку об отличном состоянии здоровья, а мне сказали адрес студенческого общежития. Всего час езды троллейбусом.

Заведующая общежитием, а возможно просто дежурная, что выдавала мне постельное бельё, в обмен на мой паспорт, оказалась отъявленной расисткой, прям ку-клукс-клановка какая-то.

Этот вывод напросился сам собою, когда пара молодых Северных Вьетнамцев появилась в её кабинете (или, возможно, складском помещении), вслед за мной, и они попросили у неё клеёнку для стола в своей комнате.

Но она их грубо оборвала: «Какую тебе ещё килиёнку?! Сам ты килиёнка! Иди отсюда!»

И они удалились, такие печальные, щуплые, робкие на фоне этой дебелой Украинской расистки. А я подумал — а сама-то ты сможешь произнести слово «клеёнка» на Вьетнамском языке?

Впрочем, не стоит торопиться с умозаключениями без наличия привходящей информации об общей ситуации. Может, здесь расизмом и не пахнет.

Нельзя же со 100%-ной гарантией отрицать возможность, что эта, да, миниатюрная, но наглая парочка явились уже в пятый раз за сегодня, с разнузданным требованием ещё одной (уже пятой) клеёнки от пожилой Украинской труженицы, или же что это уже пятая, за её трудовой день, пара Северных Вьетнамцев пришли вымогать очередную клеёнку у неё, придавленной тяжкой работой и тем, что эти азиаты все на одно лицо. Как сговорились, Ватсон!

Со мною в комнате оказался ещё один абитуриент на отделение Английского языка, только он уже отслужил армию. На следующий день мы вместе поехали в университет на ознакомительно-подготовительную лекцию, где он до того бегло болтал на Английском с ознакомительно-подготовительным лектором, что я чувствовал себя как на Областной Олимпиаде по Физике, где все всё знают и друг друга понимают, и только я один, как пень пнём из Пномпеня.

И поэтому после лекции я пошёл в кабинет декана и забрал свои документы. Не помню, что я им наплёл, потому что нелегко признаться, что я струсил и поднял лапки вверх, даже не попытавшись.

По пути в общежитие за паспортом, хлынул такой ливень, что иногда от остановки до остановки троллейбусу приходилось добираться вплавь.

Дождь смоет все следы…

Четыре часа электричкой до Конотопа прошли в унылом молчании. Малодушным трусам не полагаются никакие Ирины, тем более, которые Кондратенко...

~ ~ ~

В Конотопе любые сложные вопросы решаются сходу. Куда? Да, туда же, куда и все.

Чепа уже два года отучился в Железнодорожном техникуме, над тоннелем Путепровода. Владя и Чуба сдали документы для поступления туда же. Вопрос «куда?» решился до меня, мне оставалась прямая дорожка абитуриента в Конотопский Техникум Железнодорожного Транспорта, без вариантов.

Даже Анатолий Мелай оказался там же, хотя до армии он уже закончил этот техникум. Теперь пристроился туда же на неясную должность лаборанта, а до начала учебного года просто гулял по коридорам в синей спецовке, типа как бы занимается электропроводкой, но главным образом пел.

Анатолий оказался завзятым фанатом ВИА «Песняры», которые недавно сделали «Тёмную ночь» в Кремлёвском Дворце Съездов.

Не, ты прикинь, а? Всё то старичьё из Политбюро Центрального Комитета в первом ряду — Брежнев, Суслов… э… кто там ещё?. Подгорный… а чуваки во всю врубают гитару с ревером!. Ну и вокал, конечно, у них охренéнный — раскладки на четыре голоса:

"Тёмная ночь

Разделяет, любимая, нас..."

И Анатолий, запрокинув лицо в оспинках на память о прыщавой юности, заполняет гулкую пустоту коридора одной из тех четырёх партий раскладки.

А почему нет? Вокруг лето, занятий нет, даже вступительные экзамены ещё не начинались, а тем более, что на нём синяя спецуха и — главное — армия позади. Уже полностью состоявшийся чувак.

"Скрыпять мое лапти,

Як иду до тэбэ!."

Он обещал замолвить словечко экзаменаторам, как бывший студент и нынешний коллега, однако из Орфеев-абитуриентов поступила только одна треть — Чубу с Владей отсеяли, и те поступили рабочими на Завод КПВРЗ…

~ ~ ~

Посреди августа мы сделали предложение директору Клуба, Павлу Митрофановичу, от которого он не смог отказаться: мы будем играть на танцах в Парке КПВРЗ. Бесплатно…

В каждом из трёх Конотопских парков — Городской, Лунатик, Заводской — имелась танцплощадка. Каждая представляла точный слепок с любой из двух остальных — вертикально стоячая полусфера оркестровой раковины охватывает сцену метровой высоты, обращённую к широкому кругу бетона в кольце двухметровой ограды из труб, тоже стоймя.

Доступ внутрь обеспечивает калитка, снова-таки из вертикально-трубчатой решётки, диаметрально противоположная сцене. Даже окрашены все три ограды одной и той же серой «серебрянкой». Единственное отличие в том, что на трубах Городского Парка Отдыха краска облупилась не так тоскливо.

Мать вспоминала, что в пору девичества она ходила в Парк Завода на танцы, потому что летом там играл духовой оркестр. Но потом всё как-то заглохло, и, в тёплый сезон, молодёжь Конотопа начала ходить кругами (не вальсировать) по аллеям Площади Мира, уминая расплёванную по асфальту шелуху семечек.

Круг за кругом… Год за годом…

Но вот пришёл тот судьбоносный вечер воскресенья и пробудил от комы танцплощадку Заводского Парка. Со звоном рухнули оковы ржавой цепи с висячим замком. Калитка со скрипом распахнулась, и через круг бетона покатил возок на резиновом ходу, влекомый нами в направлении сцены.

Обычно этим возком киномеханики перевозили пару жестяных цилиндрических коробок с катушками киноленты, из Клуба в Парк, для сеанса в летнем кинотеатре. Однако в то историческое воскресенье он вёз пирамиду динамиков и усилителей различной величины, словно громоздкий кубовидный стог в охранительном кольце наших подталкивающих рук.

Мы начали устанавливать и подключать аппаратуру, щёлкать, втыкать, проверять гитары резким взбряком аккорда-двух, пробежкой по струнам в крутом риффе. Резкое эхо несло эти бздыни вспять, отражёнными жалкой, многоквартирной двухэтажкой, по ту сторону метровой кладки заборчика вокруг Парка.

Вместе с эхом примчался выводок околопарковой пацанвы и, не решаясь войти в распахнутую калитку, стали скапливаться в аллее, за палисадом из железных труб.

Вот напыщенно чинный Чепа устанавливает «кухню» ударника, бу́хает педальной колотушкой в брюхо большого барабана, прихлопывает брязгом «хэта», бряцает по «крэшу».

Завершающая проверка микрофона: « Ряссь! …Ряссь-два!.»

Сухим стуком палочки о палочку, Чепа задаёт темп. Раз-два! Раз-два-три-четыре!.

Пагнаааали!!.

Так вершилась смена эпох в одном, отдельно взятом, Конотопском парке...

* * *