Бутыль #7 ~ За землю платят кровью (Аяз Ниязи оглы Муталибов) ~

Пули, выпущенные из огнестрельного оружия в Кркджане (Азербайджанская окраина Степанакерта на склоне господствующей, западной высоты), долетали до перекрёстка чуть ниже здания театра.

Мы жили чуть выше, на съёмной квартире по улице Туманяна 23, и в подвале ближайшей пятиэтажки, на перекрёстке с улицей Лусаворича, между бетонных блоков фундамента я расчистил половину одного из подвальных отсеков, под убежище для моей семьи.

В начале освободительного движения, пока ещё имелся проезд в Армению, оттуда доставлялась помощь, в виде одежды, дефицитных продуктов питания и детских библий на Армянском.

Возможно, прибывали и другие виды помощи, однако о том лучше знать членам специально созданного комитета по распределению её среди населения Карабаха. Но первым делом, по прибытии, доставленные грузы временно складировались в подвале упомянутой пятиэтажки.

Такая предыстория привела к возникновению, в помянутом отсеке, свалки битых бутылок и следов крысячих комитетских пиршеств таких размеров, что ни у кого из аборигенных жителей здания рука не поднялась на столь устрашающий объём работ. Вот и пришлось Авгиевой конюшне комитета дожидаться моих очистных усилий (по наводке тёщи), поскольку иного выбора в подвале не предвиделось.

Но даже и мне эту задачу удалось исполнить лишь наполовину. Впрочем, высвобожденного пространства хватило для размещения жены с нашими детьми — двугодовалым сыном и семилетней дочерью от её первого брака — плюс пары незнакомых женщин, которым не нашлось места в переполненных отсеках-закоулках обширного фундамента.

Убежищем для тёщи и ещё десятка женщин и детей, из собственных домов прилегающего частного сектора, служила мастерская портного (который убрал из неё всё, кроме стен) в многоквартирной двухъэтажке, стоящей чуть выше перекрёстка.

Ну а я наотрез отказался покидать нашу однокомнатную, на первом этаже дома частных квартиросдатчиков, в которой стояла чугунная печка газового отопления.

. . .

Главным фактором борьбы за выживание в ту зиму, явилась добыча воды для питья, приготовления пищи, стирки... Магистральный трубопровод, подававший воду из загородной речки, был взорван в нескольких километрах от Степанакерта, а работники водоканала справедливо полагали проведение ремонтных работ, в местах открытых прицельному огню снайперов, актом самоубийства, тем более, что назавтра всё равно взорвут.

В отличие от блокадного Ленинграда, степанакертам не повезло иметь Неву под боком, а только несколько уличных кранов, куда, по трубам небольшого сечения, сбегала вода от природных источников на близлежащих склонах.

Многометровые шумные очереди подставляли свои вёдра под самотечную струю не толще большого пальца, бросались врассыпную и жались к стенам ближайших домов при очередном артналёте...

Лично я предпочитал выходить за водой с наступлением темноты, хотя и не питал надежд, будто орудийные расчёты прекратят работу, нет, обстрелы велись посменно, невзирая на время суток, однако ночью очереди за водой выглядели несколько короче.

По утрам я отправлялся на работу, хотя газета, естественно, прекратила выходить, и мне уже никто не предлагал переводить передовицы с Армянского.

Однако у меня имелась отмычка для дверного замка в комнату переводчиков, где насчитывались два окна, три стола, познавшие суровую правду жизни, о чём свидетельствовали глубокие отметины и шрамы в их столешницах, но всего два стула. Вот почему в случавшиеся иногда передышки от артобстрелов (Госсекретарь США наведывался, например, в Степанакерт через Агдам, а вскоре последовал вертолётный визит министра иностранных дел России), сотрудников газеты, кому взбрело вдруг заскочить в здание редакции (по многолетней привычке или просто от нечего делать), ожидал приятный сюрприз, что в здании хоть кто-то да и есть.

Дряхлая двухъэтажка редакции стояла в тени левого крыла 4-этажного, мавзолейно-угловатого, параллелепипеда Обкома КПСС, оборотясь ветхой спиной к соседу и широченной трибуне перед его фронтоном, над которой высился гранитный исполин — Вождь Октября, в пальто, но без кепки.

Когда завхоз «Советского Карабаха» завёл себе моду слишком рано запирать входную дверь висячим замком то, благодаря дружеским отношением со сторожем Рашидом, мне удалось снять слепок ключа на кусок пластилина, которым иногда играли наши дети, и изготовить вполне сносный дубликат — сказались навыки слесаря третьего разряда Конотопского Паровозо-Вагоноремонтного Завода — хотя без тисков это не так-то уж и просто.

На заметку любителям этнографии:

Да, «Рашид» не причисляется к набору исконно Армянских имён, однако заимствование их у ближних и дальних народов вполне в традициях Армянского этноса, лишь бы родители сочли имя благозвучным или правильным из политических соображений. Отсюда такое множество Артуров, Гамлетов, Офелий, Лаэртов, Дездемон, Джеймсов, Джоников (уменьшительное от «Джон») Карин и т. д., и т. п.

Учительницу географии 7-й школы, например, звали Аргентина Вараздатовна (это не кличка, а по паспорту).

Или такое вот вполне заурядное (и тоже по паспорту): Чапаев Ваникович Григорян — не каждому дано понять, что «Чапаев» — это имя, ну а дальше, всё как положено: отчество (папу звали «Ваник» — уменьшительное от уменьшительного «Ваня») и, в завершение,— следом фамилия.

А зацени конструктивизм, проявленный при составлении довольно распространённого в Армении имени: В(ладимир)+И(льич)+Лен(ин), скобки сокращаем и остаётся «Вилен».

Женщине по имени «Электрификация» пришлось всю жизнь откликаться на сокращённое — «Эля» (а и неплохо звучит, между прочим, скажи?).

Или взять хотя бы историю возникновения имени моей свояченицы. Свекровь её матери (моей тёщи) гостила у родственников в Москве, и ей там приглянулось слово из прозвучавшей радиопостановки про Жанну Д’Арк из Орлеана (радиопостановка это сериал, но только по радио, дело-то было в 50-е, и до телевидения СССР тогда ещё не развился. Факт входа телевизоров в Американский быт в 30-х, ещё одно доказательство, что Запад начал загнивать раньше нашего), которое она и попросила записать для неё на бумажке.

Моя тёща не смогла отказать своей свекрови, когда родила свою первую дочь. Ну и чем плохо, спрашивается: «Орлеана Александровна»?

Хотя и суеверия тоже примешиваются, так например, если дети в семье рождаются квёлыми или умирают в раннем возрасте, надо поставить мусульманское (чаще всего турецкое) имя и — помогает, потому что верят, будто должно помочь.

Отсюда сторож по имени Рашид, с его постоянно радостной улыбкой квадратными зубами.

Мне встречался пацанёнок Эльчибей (имя из фамилии воинствующего президента Азербайджана в 90-х), шустрый и крепенький.

. . .

С утра, семья сходилась на квартиру для завтрака, а если шёл обстрел, я относил в подвал чайник воды, вскипевшей на газовой плите, после чего отправлялся проведать семьи остальных двух дочерей тёщи (в подвалах их пятиэтажек), и передать хлеб, испечённый их матерью накануне, в духовке газовой плиты нашей однокомнатной квартиры.

Взамен передавалась баночка сливок или варежки Ашоту, из которых кузен его уже вырос... (да пока ещё великоваты, но вполне мужского кроя и расцветки).

Обычный внутрисемейный кругооборот, понятный тем, кто застал эпоху дефицитов...

А затем, с чувством исполненного долга и крахмальным поскрипыванием чистой совести, я снимал висячий замок с двери редакционного здания, и запирался изнутри на задвижку, потому что завхоз переживал на тему пишущих машинок с Армянским и Русским шрифтами в комнатах второго этажа.

Переводческая находилась на первом и, когда редакционную дверь снаружи дёргали, мне недалеко было пойти посмотреть (пару раз в неделю) кого там принесло и чего ради.

Ну, скажем, машинистке Сильве рассказали ложный слух, будто редакция сгорела от «Алазани», она пришла и убедилась, что это брехня. И тут же, на радостях, Сильва решила забрать тапочки, из ящика в столе под её машинкой, на всякий, ей в них печатать удобнее.

Или же посторонний ветеран графомании (за щетиной не разобрать, но под восемьдесят как минимум) явился со свёртком «материала» подмышкой. Он приготовил его для газеты, которая уже два месяца, как перестала выходить. Ну а куда гулять бедняжке, если все газетные киоски или разбиты, или заперты? В глубоком пылу творчества, он этого не заметил...

При слишком близких взрывах, здание подпрыгивало и...

с прощальным звяком, роняли окна на пол осколки своего стекла...

Я сгребал их веником и подсоблял Рашиду забивать пустые оконные рамы виниловой плёнкой, из запасов завхоза. От сторожа разило винищем, и он матерно жаловался своему молотку на уборщиц, которые совсем перестали являться для исполнения их служебного долга.

Я молча пропускал мимо ушей обличительные речи агитатора — как-то не тянуло догадываться: в чей огород метят подстрекательские камешки...

. . .

Вообще-то от «Алазани» больше грохота, чем эффективности: кладку стен толщиной в 40 см пробить ей не удавалось. Да, наружную сторону искрошит, внутри стена пойдёт трещинами, однако же не насквозь. Ну а если в окно влетит или через балконную дверь, тогда конечно — да, перегородкам не устоять, квартира — всмятку; да и халабуду древне-деревянной застройки разворотит до основания.

Зато по ночам, выйдя за водой, я имел возможность любоваться чарующим зрелищем их полёта — чисто эстетически — жёлтая ленивая комета дугообразно падает из Шуши на город, следом другая (но обе слишком высоко над головой,  меня точно не достанут), а с земли, навстречу их пламенеющему полёту, торопливо длинные стежки трассирующих очередей из автомата — сбить... Толку никакого, но сюрреализм картинки завораживает.

А после того, как Степанакерт покинули не только войска особого назначения, но и гарнизон обычной Советской армии, его принялись бомбить ракетными установками «Град», и тут уж ничего не скажешь — мощь.

Прямое попадание пары ракет оставило от трёхъэтажного крыла горисполкома (в котором находилась телестудия) невысокие холмики битого камня и специфический запах горелой резины, то ли от от взрывчатки, то ли от погребённой внутри руин аппаратуры…

* * *