Бутыль #37 ~ Ибо всё возвращается на круги своя ~

Арам был — сама уважительность: называл меня полным титулом, «Дядь Сирож», и горячо клялся, что даже вовсе не слыхал моей деревенской клички «Цогл», которую при мне никто не озвучивал, хотя она мне чем-то даже нравилась.

Но и я не подавал виду, что мне не слишком по душе его излишняя шумливость, присущая людям не совсем уверенным в себе.

Однако в тот день, он пришёл ко мне на подворье непривычно тихий и, в прогоне обычных деревенских тем: какой мудак новый председатель (тот вообще-то жил безвылазно в Лачине, но числился жителем нашей общины), сколько телят из деревенского стада порезали вчера волки в «тумбах», когда пастушествовал Амбо, и кому он теперь будет отдавать своими, а также новости ближайших деревень, — держал он себя с какой-то непонятной полуулыбкой, а когда стал спрашивать про мои дальнейшие планы: что дальше намечаю строить, и сколько уже в подвале литров спирта, мне даже почувствовалась в нём небывалая прежде ко мне снисходительность.

Как-то свысока. Как будто знал уже...

Эмма в то утро проснулась рано, а не в одиннадцать, как всегда, по воскресеньям, и была во дворе, когда начались эти странные «бухи», она стояла на крыльце, на солнышке, и уже знала, но не хотела догадаться и спросила маму, а Сатэник, посуровев лицом, сказала:

– Это война, Эмма.

Бомбили Степанакерт.

Мама сказала Эмме спуститься в подвал под кухней.

По улицам носились обезумевшие машины, не различая цветов светофора.

Люди бежали, вскрикивали. Куда? Кому?

Пыль и дым криво карабкались в синее небо.

Началась третья карабахская война.

Полуторамесячная странная война. Война беспилотниками против автоматов легендарного Калашникова.

Война, в которой генералы приказывают оставить укрепрайон и отойти. Ну командиры ж знают, да. Манёвр такой, наверно. Для стратегии.

Затем бросают в атаку на оставленные позиции до тех пор, когда бросать уже некого.

А после, премьер награждает генералов званиями «Герой Нации», за чёткое исполнение поставленной задачи.

Полковник по кличке Чёха, упрямый как карабахский осёл, довёл Премьера до того, что пришлось по телефону позвонить, так тот ответил: «Шли письменный приказ». Нигадяй праативный...

Приказа так и не получил, за всю войну не сдал ни метра, но и Героем Нации не стал...

Два батальона выводились в чисто поле, оборонять подступы к Степанакерту.

Там и простояли треть войны, даже без лопат, чтоб выкопать окопы. Без пищи, кроме сухих макарон.

Над ними пролетали беспилотники, с грузом кассетных бомб на город, но ни разу ничего не сбросили.

Повезло.

А на другом краю войны, четверо суток безвылазно задыхались в смраде, собственном и своих боевых товарищей.

Эти суки беспилотники инфракрасными лучами даже ночью вычисляют, из позы присевшего по нужде бойца, наличие блиндажа неподалёку.

. . .

Война, в которой Армия Армении участия не принимала, предоставив Армии НКР (на 40% составленной из граждан призывавшихся в Армении), совместно с местным ополчением, противостоять объединённым Азербайджано-Турецко-Израильско-Сирийско-Тунисским военным усилиям, согласуясь со стратегическим директивами из Еревана.

Война, при упоминании которой в вечерних теленовостях, лица ереванцев хмурнели, брови сдвигались, поскольку город-миллионник, Ереван, украсился рекламными картинками мальчиков одетых в камуфляжку и одного солдата, что разинул рот, чтобы не лопнули перепонки при выстреле его пушки (на тот момент он уж давно был взорван беспилотником, вместе со своим орудием, но Yerevan-City продолжал жить, как и прежде, для него Карабах оставался такой же тьмутараканью, как для понаехавшей Москвы Сапожковский район Рязанской области, кроме тех, чьи сыновья призвались для прохождения срочной службы в НКР).

Прогрессивно информированное мировое сообщество возмущалось, между двумя прихлёбами пепси или пива, перед своими мониторами, а после кликало подробности бракоразведения певицы Гуги или на братскую могилу, раскопанную в погребе ничем не примечательного ранчо в штате Техас, а прочие даже и не переключались со своих Х-сайтов и/или репортажей с матчей по бейсболу.

Члены команды КВН «Московские Армяне» жизнерадостной стайкой выбегали на сцену Театра Советской Армии в 1/4 финала этой любимой всеми нами игры. Еврей-Азербаджанец из Баку поднимал карточку с баллами для оценки их остроумных шуток...

"Жизнь, да",– говаривала моя тёща, Эмма Аршаковна, пока ещё была здесь...

Прибывшие из России блоггеры (да были и такие), в касках сверхпрочного образца и громоздких бронежилетах, с трепетом души воспевали, прямо из окопов на передовой линии фронта, общечеловеческие качества Армянского Солдата.

Француз-корреспондент, заскочивший с мимолётным визитом в глубокий тыл, за 150 км от Карабаха, со своим узлом пушистых локонов, небрежно собранных на затылке, обиженно пояснял своему смартфону: «putain de maison de fous»…

Немногочисленных Армянских добровольцев из стран СНГ, министерство обороны Армении отправляло обратно, откуда явились.

А кто ухитрялся добраться в Карабах без спросу, тех отправляло восвояси местное командование, подчинённое Еревану.

Добровольцы испытывали чувство законного негодования, но оставались в живых.

Особо упёртые, не понимающие глобальных требований текущего момента, сливались с местным ополчением какой-нибудь из деревень, порой им удавалось на день-два сорвать сроки согласованных планов, но затем ситуация возвращалась в намеченную колею…

Возможно, даже из тех упрямцев кто-то выжил и, 30 лет спустя, на своём смертном одре, сможет сказать: «Да я был там тогда!»

Все мы помним знаменитую взбодряющую речь Мэла Гибсона, перед битвой шотландцев с превосходящими силами Британских поработителей в «Храбром Сердце».

Нет ну скажи: классный боевик, а?

Иногда вот думаю, смогли бы все римские легионы противостоять батальону десантников, вооружённых модернизированными Автоматами Калашникова, целых 45 дней?

. . .

Деревня опустела, мужиков помоложе отправили на фронт, кроме Армена, отца семерых детей.

Детвору (кроме детей Армена) увезли в Армению, на родину переселенцев.

Из 12, жизнь продолжалась в 3-4 домах.

Кратко появился директор школы, который дезертировал и приехал угонять своё стадо в Армению.

С горизонта накатывала канонада, день ото дня всё слышнее...

Я возил тачкой землю, засыпал заднюю стену мастерской земляным валом, чтобы дожди не заливали: чем-то же надо заняться.

Тачка хорошая, двухколёсная, сам делал, как и жестяной ящик склёпанный для этой операции.

Затем садился за ПК и переводил роман Пинчона.

Молодец Томас, достойно сделал стоящую вещь.

. . .

Потом Мельсик пришёл: с пучком какой-то травы домашнего соления, в глаза не смотрит, вернее смотрит, но не глазами, а полной пустотой, говорит: «Он во всей деревне только тебя уважал».

Мельсик — это отец Арама.

У меня на ужин рис был, хлеб. Мы пили спирт двойной возгонки, но опьянеть не получалось.

Тридцать лет тому, в первую войну, Мельсик был федаином, а в эту самочинно явился в расчёт орудия, при котором воевал Арам и, вместе с сыном, отступал, с боями, от Физули до Амараса.

Пушка хорошая, дальнобойность на 20 км, только не видно куда попадает.

Когда-то била по Рейхстагу.

В Карабахе таких орудий было только шесть, у Амараса беспилотники добили последнюю...

Мельсик спокойно всё рассказывал, ровно, без малейших эмоций.

Командир батареи разрешил ему оставаться, раз сын тут, и даже слушал его советы, но всё равно погиб.

Им же сверху видно куда ударить и как. От всей батареи только трое в живых остались, один из них Мельсик, но без ранений, как остальные два.

Арам погиб на его глазах, метров за сто. Пушку ставили и тут — взрыв.

Мельсик подбежал, начал переворачивать труп сына, как тридцать лет тому ворочал товарищей-федаинов.

Два осколка убили Арама: один сквозь сердце, второй через висок до шеи. Ничего, наверно, не почувствовал.

. . .

Скоро вечер. Окна кухни настежь. Мельсик сидит осунувшись потемнелым лицом, глаза пусты.

Перечисляет ошибки тактики и стратегии, что когда из Гадрута население вывезли, не стало кого защищать, чтобы дальше сражаться.

Колонна пустых автобусов пришла из Армении, и Командушчи (да, тот самый) кричал в мегафон, чтобы люди поскорее грузились.

Премьер его прислал, как представителя с авторитетом.

– Как в ту войну Турки от нас бежали, так и мы теперь от них... На дороге столько «калашей» валяется.

Мельсик отвёз сына 33-х лет и похоронил в родной деревне (он не знал, что её предусмотрено сдать), потом вернулся в Езнагомерь — угонять стадо Арама в Армению, куда уже уехала его вдовая невестка Амест, с двумя детьми дошкольниками.

Наутро, он мне сказал, что подписана капитуляция.

. . .

Три дня спустя, я принял горячую ванну и в 10:17 покинул Езнагомерь. Дверь запирать не стал, чтобы мародёры зря не ломали. Всё-таки «евро», жалко же, за 100 км из Степанакерта привозил.

На двухколёсную тачку примотал мешок со свитерками, что когда-то мне вязали дочки и Сатэник, ещё рюкзак с литровой бутылью абсента и парой туфлей, парой джинсов и печенья пачкой, а поверх всего гитару тоже привязал. Всё остальное осталось позади, даже трёхтомник Солженицина с его автографом.

А спирт я уже успел раздать. Это – свято...

Так что, с лёгкой душой и не слишком тяжёлой тачкой, двинул я вперёд, не оглядываясь, мимо дома Анны и Армена, который год всего как построен, на гранты из Диаспоры ради их семерых детей.

Армен всё ещё разбирал жестяные профнастилы и брусья крыши, чтобы вывезти в Армению, к своим, уже эвакуированным, детям...

Через перевал правее Ишхан-Сара, в 15:48 следующего дня, уже без тачки, но всё ещё с мешком, рюкзаком и гитарой, я пришёл в безлюдно тихий вестибюль мэрии Сисиана (Армения) с квадратными часами на стене. 47 км от Езнагомери.

По пути Сатэник звонила, ругала, что 4 дня недоступный, говорила, что наш район сдан по капитуляции, и нечего мне Турков дожидаться, они не станут спрашивать мою национальность.

. . .

Ещё через два дня, поздно вечером, я прибыл в Степанакерт на такси из Еревана, через Варденис, прежде чем миротворцы передали то шоссе Азербайджану (как было условленно), и поразился отсутствию разрушений. На главной улице, например, всего один магазин разбит. Ни одно правительственное здание не пострадало.

Всё как договорено. В Шуше, над городом, Азербайджанская армия, в Степанакерте — машины миротворцев, под красивыми трёхцветными флагами.

В горсовете-мэрии шумливым очередям пенсионного возраста раздают коробки беженского пайка от Красного Креста: крупы, конфитюр, зубные щётки, 2 кг муки, и ещё тушёнка.

Во двор дома, которому исполнилось 25 лет, упал всего один осколок кассетной бомбы... но эта пакость на всё более и более мелкую картечь разрываются: стекло спальни — как бы пулей прострелено, и шифер на крыше пробит, пришлось потом заплату ставить силиконом…

Ода Онемению Чувств

* * *