Бутыль #31 ~ Бороться и искать, найти и не сдаваться ~

В истории любой семьи наступает момент, когда всё смешивается даже и без Французской гувернантки, как в случае дома Облонских...

У нас, например, всё смешала более неотвратимая причина, которая неизбежно настигает любую семью: дети выросли.

Рузанна вышла замуж в Грецию, Ашот женился по месту жительства, и приступил выплачивать ипотеку за двухкомнатную на втором этаже — колея жизни на ближайшие декады определена.

В доме оставалась ещё Эмма, свежевыпущенная из двенадцатого класса средней школы, но основные функции и назначения нашей, отдельно взятой, ячейки общества состоялись, и пришла пора как-то немного тщательнее разобраться: а с кем конкретно проводилась жизнь.

Мне, в частности, была предъявлена моя катастрофическая неуживчивость с нормальными людьми (да ну на! при моей всесторонней вежливости, я вслух даже и не матерюсь на их нормальность! Терпимость к обойдённым — вот мой девиз по жизни, ибо они самый ущемлённый сегмент населения данной планеты и наиболее, увы, многочисленный); из-за чего я всегда был и остаюсь неспособным зарабатывать достаточно средств для поддержания семьи, а гожусь лишь на то, чтобы детей плодить (да качественных, тут не придерёшься), а потом даже и в ус себе не дую.

Ну и (пока не вскрылись мои не менее негативные, но коварно утаённые недостатки — вдруг и разом, всей своей шокирующей кодлой, и чтобы убрать с глаз долой объект изобличений) в конце августа 2013 я предстал пред ничего не подозревающие очи Карины, Зав. Народным Образованием Лачина и его района, с предложением своих услуг. Мне был предложен пост учителя в школе деревни Езнагомерь — за 50 км крутого бездорожья, что протянулось от моста таможни на границе с Арменией, всё выше и выше, вдоль долины реки Забух, а потом направо и ещё подъём, — до высоты в 2.5 км...

Последующие семь лет стали самым улётным приключением моей жизни. И тут меня поймёт любой мало-мальски знакомый с параллельными мирами…

. . .

Параллельного мира нет ни на одной, даже и контурной карте, которыми нас пичкали в школе. Его нет, и он не существует, пока туда не попадёшь.

В школе всё просто — глобус крутанул: вот Асунсьон, вот Новая Гвинея, а тут Гренландия, только и делов.

Реальность опрокидывает эту кажущуюся простоту...

Мне приходилось продираться под травами, которые в оставшемся за спиной мире едва ли будут по колено, а тут колышутся над головой.

Пересекая горные оползни, похожие на обездвиженный вдруг водопад из многотонных глыб, я видел себя глазами коршунов зависших в небе — муравьишка пробирается по навалу песчинок — осторожней! какие-то из громадин, с глухим стуком, пошатываются под ногой и х3 какой Муравьиный (но муравьиный ли?) Лев засел под толщей их навала.

Цветы... Поля неведомых, невиданных цветов, а если и виданных, то всё равно — поля, покрытые разливом их цветения.

Шершни... Ну скажем, шершни, величиной с кулак.

Или. Иду равниной. Да мне известно, что тут горы на высоте 2.5+ км, но я посреди равнины, которой нет конца, а горы вон, вдалеке... иду полдня, до изнеможения, и падаю лицом к небу, где нет ни гор ни равнин, а одно горячее солнце и пара коршунов, соприкасаясь кончиками крыл, они выписывают беззвучный круг, невидимый.

А как насчёт сугроба летом?

Конец июня, изнемогаешь от жажды, до деревни день пути, пластмассовый бутыль пуст, и вдруг — в глубокой рытвине с травой на крутых стенах — тебя дожидается снежный сугроб. Да потемневший от пыли, рыхлый, но из-под него журчит прохладой крохотный ручеёк, который не даст тебе сдохнуть…

Реки, у которых в затонах не видно, где кончается воздух и начинается вода, приходится догадываться, что, да — вон те камни это уже дно, украшенное водорослями самоцветно-драгоценных цветов, а противоположный берег так издевательски близок, но недостижим — обжигающе ледниковый поток уволочит тебя, вместе с твоим альпенштоком...

И всё вокруг переполнено жизнью, до краёв, она жужжит, насвистывает, шелестит, погромыхивает в облаках — где-то там, в далёких долинах, пониже твоих ботинок, а тут играет светом солнца и порывами ветра...

Неведомые дороги, вполне проезжие, только иногда приходится валуны обходить, в человечий рост… идёшь километр, за ним другой и — оборвалась дорога бесследно, дальше только на вертолёте... караванные пути из дальних тысячелетий…

Трёхмерная копия шедевра Верещагина «Апофеоз войны» из круглых белых валунов нагромождённых в пирамиду высотою с дом в 12 этажей…

А эти лица, морды, рыла, что торчат из скал? Фигуры исполинские на тронах…

Я не был пьян, и я всё помню, что видел в параллельном, не таком, который мне вбивали…

Но главное отличие иного мира от фальсифицированного — его неизмеримая безграничность, которую не встретишь среди гробниц Египта, ни на затхлых каналах Венеции, ни даже над бездной Великого Каньона, как нет его и в прочих прочно раскрученных туристических маршрутах, с будками хот-догов на пути следования, и предупредительными гидами в улыбках шире естественного.

. . .

Билли…

Собака — друг? Неправда. Собака — часть тебя, вернейшая, такая, что не предаст, когда и сам ты от себя уж отказался.

Билли щенком был подарен Эмме, а когда он перерос интерьер двора, при доме-ровеснике Эммы, она попросила забрать пса в деревню.

Забирал его на «ниве» соседа Карена.

Остановка в Лачине, прикупить провизии, попутно. Выпрыгивает вслед за мной из машины.

Привязываю на поводке к заборным трубам. Ну подожди, ща приду, да.

Выхожу из супермаркета — он пляшет вокруг меня свою лезгинку.

Фирменный поводок из спец-магазина перервал надвое падла...

Или — зима, темень.

Выхожу из деревни на автобус, в Мошатаг, надо успеть к 9 часам, а идти 15 км. Небо затянуто, видимости ноль, но чую временами, что-то прошелёстывает в темноте.

Только возле Мекянда, после восьми самых волкоопасных километров — выныривает, но близко не подходит, знает, что виноват, ведь сказано было: сиди дома, охраняй, и он же типа как послушался и перепрыгнул обратно на подворье.

А что теперь? Мне срочно в Степанакерт. Купил ему печенья пачку на прощанье, автобус дверью — чыхк! прощай, придурок!

Через три дня попутными добрался в Мошатаг, а там сосед Армен на «жигуле». Повезло. Сусанна, магазинщица, говорит, тут какой-то пёс приблудный, я — во двор.

Так и есть!... Сука ты, Билли, хоть и кобель!

В машине места нет, Армен же тоже за провизией спускался. Засунули его в багажник, до Езнагомери ещё час пути, скули, жалуйся запаске в темноте, осознавай вину.

. . .

Билли, я виноват перед тобой своими тупыми попытками извести твою клептоманию.

Не понимал, что это ведь твоя природа, что ты охотник, вот и тащишь дичь — домашники с крыльца соседей, со мною поделиться. А мне теперь относить и извиняться, оно мне нада?

Охотник грёбаный...

Приходит детвора, канючат:

– Билли отпусти.

– Он наказан.

– Отпусти, он хороший, он больше не будет.

Дети его все любили, потому что он всё от них терпел, не рявкнет, не зарычит. А за фото в обнимку с Билли, как минимум, 20 лайков на Фейсбуке.

– Единственная собака в деревне, от которой никто не боится,– сказала Гаяне, жена Эдика.

Остальные собаки завидовали, всегда нападали, а он хоть и с матёрую овчарку, но такой мелкий на фоне этих волкодавов-гампров. Быстро убегал. Иногда догоняли. Приходил домой сочась кровью, еле передвигая лапами, искусанный в живот. Неделю отлёживался и снова выходил на дорогу, встречать меня из школы.

Одно название, что волкодавы, ночью, как волки подойдут к деревне, у себя по дворам забьются и лают в три-четыре-пять голосов всю ночь. Каждую ночь.

. . .

Потом Анна, жена Армена, зашла в школу на мой урок:

– Билли в нашем дворе убили.

Урок докончил. Куда теперь уж торопиться. Я ей верю...

Билли на снегу лежит оскаленный, глаза не смотрят.

Анна воссоздала подробности:

– Их двое было, Амбоин Питбуль и ещё один.

Питбуль, чемпион деревни в собачьих боях, когда мужики, от нехер делать, стравливают своих волкодавов. Питбуль, которого даже Амбо, его «хозяин», боится, и тот напал не в одиночку, а с шестёркой.

Во двор Анны зашла ничейная собака, нюхнула труп, завела причитальный вой:

– Откройтесь врата Валгаллы! Он храбро бился до самого конца!

Два мешка из-под цемента вместили тело Билли, верёвкой обвязал и поволок по снегу.

Когда тащил мимо источника, собаки из дворов округи подняли траурный вой.

– Он погиб молодым, но свободным! А вы как были псами, такими и останетесь!

Выволок за деревню, потом ещё, по склону, метров за сто. Сбросил меж стен развалины – землю даже ломом не уколупнёшь.

– Прощай, Билли!

. . .

Я виноват перед тобой и понимаю это. Такой понятливый весь из себя, да только с запозданием, когда понятливость уже ни к чему, когда уже не подбежишь, хлопая ушами, лапы мне на плечи не вскинешь, и не уткнёшь свой лоб ко мне в ладонь, чтобы погладил…

Но это всё потом, а сначала… Нет, не сейчас. Сегодня не могу.

Эх, Билли…

* * *