Бутыль #32 ~ О, Спорт! Ты — жизнь! ~

Дыхание выхрипывает обезумелый, рваный ритм бега.

Ум отключён, в эти мгновенья он ни к чему: рецепторы, мышцы, тело реагируют быстрее скорости мысли в этом беге сквозь заросли джунглей — уворачиваясь от ветки, выпрыгнувшей наперерез, перескакивая стволы бурелома, подхватываясь, после предательской кочки.

Он мчится, чтобы выжить, цена промедлению — жизнь.

Неважно кто он, сейчас важны только инстинкты — убежать, спастись.

Они хороши, инстинкты эти, наследие от бесконечных поколений предков по ходу миллионов лет.

Кто не убежал — наследства не оставил, не вписался в скрижали генофонда, так что — беги, Никто, беги!

Шшихк!... И деревья покатились кувырком. А?.. Что?

Гул биенья, хрип дыханья, мышцы рвутся в бег… Но откуда эта сеть опутавшая тело?

Всплеск паники, бесполезные рывки и... шум постороннего бега, всё ближе, по влажной почве сезона дождей…

Чужие ноги выскакивают перед глазами. Босые. Коричневые. Не видно, что выше колен…

С трескучим разрядом грома по темени, разлилась слепяще чёрная молния темени…

Отбегался…

. . .

Далёким гулом, от незримого горизонта наплывают сгустки звуков, кроканье птеродактиля... нет... человечья речь, но чересчур заторможена, слоги тянутся годами, сквозь мрак зажмуренных глаз и боль в темени, но, как ни странно, уже не в затылке...

– Г, д, е, я?

– Оклемался, Кеха? Красава! Ну, давай! Очнись! Времени нет.

Щель, меж насилу раздвинутых век, заполняет расплывчатое шатание склонённого лица. В щеках занялся жар от сдержанно размеренных оплеух: «А... ты... кто?»

– Вот этта ближе к телу. Молодец.– Оголённый торс поворачивает предплечье, где, без сюсюкальных виньеточек, но с уверенной неброскостью знающего себе цену, стоит: «Х-1».

– Атос? Но тебя же зеленуха… мне Х-2-й говорил.

– Во-1-х, тина, а не заленуха, а во-2-х, этого ещё не случилось, так что не забегай вперёд. И учти на будущее, раз я пока что жив, а ты ещё не повстречался с Крысом, на виртуальность не рассчитывай, братан, если с разгону вмандюришься в стену — так на ней и останешься, в виде наклейки, пока не соскребут.

– У меня чёт голова уже раскалывается.

– Эт с непривычки, полегчает. Только не вздумай опять затылком трахаться, это против правил. Если засекут, Они накажут так, что мало не будет.

– Опять они? А где Партос?

– А где ж ему быть? В Париже ж конечно. На Елисейских полях наш Партосуля... Вон отдыхает,– Хлопец Первый кивнул на голое тело в набедренной повязке, что безмятежно растянулось на песочке пола, под глухой стеной просторной камеры или, может быть, пещеры.

– Он тоже затылком трахал?

– Не-а. Это он от лилий тащится. Сейчас у него собеседование с Болон Йоктом, а если повезло, то на приёме у самой Авеликсы.

– Какие ещё нах.. ЛИЛИИ?!

– Да не ори, я слышу... Водные лилии, какие же ещё? При правильной дозе, от них улёт не хуже, чем от пейоте, секёшь? Добро пожаловать в Мезамерику, брателло!... Ладно, торжественную часть по́боку. Нам щас принесут треники и все дела. У этих Майа, каждое полнолуние, — матч по оламалистли, непременно и неотменимо. Тут главное — не проиграть.

– Почему мы?

– Мы — военнопленные, ещё не догадался? Команда гостей, типа.

Местные — все профи, здоровые быки, и дело туго знают. Правила простые — не дать мячу земли коснуться — типа волейбола, но без сетки; нельзя к мячу притронуться рукой, нельзя ногой ударить.

– Ахху… а... чем играть-то?

– А всем, что остаётся — бедром, плечом и можно головой, но нежелательно, мячики бывают до 7 кг. Вот только не знаю, кого мы будем представлять: богов или загробный мир.

У этих Майа всё так заритуалено и во что угодно — чихнёшь ты или пёрднешь — враз вкладывают глубокий религиозный смысл.

– А! Вспомнил! Майа это те, чей календарь в 2012 кончался, и всемирная толпа глобально ждали конца света. Но ты-то это всё откуда знаешь?

– Я тины нахлебался… Блин! Так за богов мы иль за преисподнюю?

– А разница большая?

– В принципе не очень, ну просто хотя бы знать заранее… Если проиграли за богов — отрежут голову, а за преисподнюю только сердце вынут всей команде, включая тренера.

– Дай угадаю: а тренер у нас — ты?

– А то!

. . .

Извне, через входной проём, послышались звуки приближения к этой просторной камере или пещере.

Вошла четвёрка коричневокожих Индейцев Майа, губы оттопырены молчаливо презрительным пирсингом из драгоценных камней всверленных в резцы верхней челюсти.

Двое — доставили груз явно спортивного инвентаря, остальная пара удерживают на плечах личное оружие, в виде увесистых дубин.

На песчаный пол сошвырнулись три комплекта головных уборов, нагрудные щитки (тоже три) типа хоккейных, но сплетены из прутьев, и три, вроде как, дуги тележной упряжи (однако без оглобель), выточенные из камня и покрытые искусной резьбой, распространяющей пронзительный запах корицы.

Поверх всего, шлёпнулись куски верёвок из манильской конопли.

– Не понял,– сказал Кеха,– эта вот херня с пёрышками за шлем конает? Я им чё — пернатый или тут гей-парад в натуре?

– Долбоёб,– наставительно пояснил тренер,– первые три минуты эти перья будут тебе удары смягчать.

– А потом?

– Потом тебе дойдёт, и сам начнёшь уворачиваться, на автомате.

– А хомут зачем?

– Показываю один раз. Щитки на пе́ред, от шеи вниз, так чтоб яйца прикрывались. Дугу — надвинул сзади, поверх почек, вперёд рогами. Спереди стянул верёвкой — должно плотно сидеть на бёдрах, а заодно верёвка станет плотней удерживать щитки, предохраняя способность размножаться. А перья, как ты уже догадался, сверху.

Снаружи донёсся заливистый трезвон, типа на ипподроме рысистых бегов или же в Большом Академическом театре.

– Последний звонок, пора полузащиту подымать.

– Х-2? Чем ты его подымешь? Он же — в хлам.

– Чем, чем... Шипом хвоста морского ската, вот чем. Вопрос только куда штыркнуть?

Из передних лохмотьев своей набедренной повязки, Атос извлёк что-то наподобие макательной ручки для письма: в полпальца толщиной, с грубыми зазубринами в чуть сплющенном острии.

– Постой! Он же токсичный!

– Ладно, песочком оботру.

Торопливо тыкая шипом морского кота в песок на полу камеры или пещеры, Х-1 попутно излагал:

– Его ща токо кропусканием подымешь… Традиционных точек всего три: язык, губы и пах. Чё предлагаешь?

Не дожидаясь ответа, он поблямкал ничего не подозревающими губами Х-2-го, в его блаженной отключке, и отрицательно покачал головой. Два пальца вдвинулись поглубже и вытащили наружу язык, между зубов, который, после недоверчиво внимательного осмотра, отпущен был втянуться вспять. Губы, с тихим причмоком, сомкнулись.

– Согласен, остаётся только пах. Эт как в иглоукалывании: главное — в меридианную точку угодить.

Он разгрёб обрывки набедренной повязки между ног безвольно распростёртого тела, прицелился шипом и, с криком «рота, падъём!», штыркнул.

– Уйбля-убля-ёбтва!!– взвопило взвившееся тело, выпучив из орбит ничего не понимающие глаза.

(«А ничё сибе как уже бегло шпарит»,– с завистью подумал Кеха,– «наблатыкался Партос по-мезамерикански».)

– Отставить базар! В ружьё!– орал тренер накладывая каменную дугу (как типа половинку тёсаного из камня халахупа) поверх шатко подрагивающего крестца Партоса, и засупонивая спереди верёвкой.

Затем, в мгновенье ока, и сам он облачился в стандартную экипировку игрока, чтобы дать последнее наставление команде:

– Ну, орлы, погнали! Пан или пропал!

Не в ногу, великолепная троица зашагала на выход из пещеры, а может даже и, скорее всего, камеры…

. . .

Игровым полем оказался широкий коридор между отвесных стен каменной кладки, но без потолка, а под открытым небом.

По оба конца его 50-метровой длины располагались дополнительные площадки, но намного шире, хотя и покороче, с таким же, втоптанным до грунта, дёрном.

В целом, спортивная арена напоминала опрокинутую Римскую единицу или же Украинскую прописную «i», но тоже в лежачем состоянии.

Поверх шестиметровых коридорных стен неистовствовала толпа болельщиков, чьи вопли прореза́л разноголосый оркестр свирелей, цевниц и сопелок, слитным исполнением бессмертного хита:

I’d rather be a sparrow than a snake, yes I would if I only cou-ou-ould…

– А чё эт они все голяком, в одних тюрбанах? – заозирался Кеха вверх.

– Одежду и дорогие украшения прозакладывали у букмекеров, делая ставки на исход матча, а на горожанок особо не заглядывайся, то всё телесные трико от Тайно Грёбаной Виктории.

А вон тот долбодон в перьях птицы квецал, посредине, местный король Каломте, но скоро его сменит его вдова, Кавиила, и станет царицей Чичен Ицы, ну а пока тут главный он, и рефери он же.

– Отрыгается заглотанная тина?

– Ага, но только в общих чертах, без деталей. Приёмы игры придётся перенимать у команды противника… Ладно, по ходу разберёмся.

– А чё эт за колесо торчит в стене, вон наверху, чуть ниже зрителей, тоже каменное и с дыркой. О! И в стене напротив тоже!

– Забудь, ими не пользуются — архитектурное излишество в память о Героях Близнецах, вон их рожи вываяны на торцах твоей дуги. Тот что слева однажды в такую же дырку засадил и — Game Over, сразу же You Win!, но простым смертным такое не под силу...

Им приходилось перекрикивать гвалт шумной толпы и трели свирелей на стенах.

По вытоптанному до почти голой глины грунту, подбежали два Индейца с ведром и кистью и, без объяснений, разрисовали тела команды Хлопцев белыми параллельными линиями, где только позволяли плетёные щитки и каменные дуги.

– Сука не везёт!– выкрикнул тренер. – Мы за богов сегодня!

От противоположной площадки в конце коридора, вальяжной трусцой приближалась команда местных бычар, уже раскрашенных в жёлто-чёрную полоску.

Без жеребьёвки, разыгрывать мяч досталось команде хозяев поля. Рефери в дорогостоящем плюмаже им явно со стены подсуживал...

Для начала, те повыпендривались перепасовкой полуметрового в диаметре мяча, от бедра одного к бедру другого игрока. Инокентий раскрыл рот в заворожённом восхищении, чтоб так хип-хопить — двадцать лет учиться надо!

Затем центровой получил передачу слева, для обработки чуть подкинул над собой (бедром сука!) и, резко крутанувшись на все 360, саданул мяч правым концом дуги, что вытарчивала у него по бокам, вперёд.

Пушечное ядро жёсткого чёрного каучука мгновенно увеличилось до планетарного размера, заслонив всё поле зрения уже такой знакомой Кехе чернотой — до боли, блин, знакомой…

. . .

Потом его поднимали руки товарищей и ставили на ослабелые в коленях ноги.

Он видел их кричащие без звука рты, как в немом кино.

Молчали и трибуны, а только плавали, туда-сюда, вместе с кисейно-прозрачными полосками облачков… там в... в небе…

Дальнейшее Инокентий помнит слабо. Каучуковая порка.

Каждый удар шмякал до кости. Щитки не спасали, он чувствовал, как и под ними начинают набрякать кровоподтёки.

Порой всплывало вялое самоутешение, что с отрезанной головой синяки болеть перестанут.

Однако голова, как тренер и предупреждал, уже сама собой отдёргивалась от со свистом летящего мяча, рефлективно...

В какой-то момент он понял, что — всё, он больше не может, что мёртвые сраму не имут и, к очередному ядру, повернулся задом…

Вжжззз!....

И каучуковый шар ударил в камень дуги над обёрнутой к нему жопой, оттуда срикошетил в стену, а затем плавно, как в замедленной съёмке, подплыл и скрылся в мемориальной дырке вмурованного колеса…

. . .

– Да не брыкайся ты уже,– недовольно пробурчала Майа, обернулась к нему круглым (не каучуковым) задом и уснула дальше.

Сдерживая кряхтящий стон истолчённого, как на Ходынском поле, тела, Иннокентий осторожно выдохнул:

– Ххууу…

* * *