Бутыль #33 ~ А сначала… ~

Сначала мужики заключали пари: продержусь я 10 дней или таки до конца месяца?..

Но я уже знал, что обратного пути мне нет — вдоль дороги, плотной двухметровой стеной стояли трубчатые травы, а в поле у них за спиной, и на дальних склонах, ходили стада из коров и бычков, покуда к вечеру не прибредут обратно — под охраной конного пастуха — в деревню.

А когда у директора школы я спросил, про светлое пятно, что виднеется на дальних тумбах, он ответил — снег.

Снег в августе? Да ну, это ж не Эверест. Да снег, просто ущелье там до того хитро закручено, что солнцу не хватает лета его растопить...

Главный поставщик романтики в Езнагомери — это марахуг. Ещё его называют «волчья погода», однако не следует путать его с туманом, потому что он вовсе никак не клубится, а просто стоит себе. Стена из марахуга.

Самый первый раз, я в нём заблудился на 200-метровом отрезке между домом и школой, где уже проработал целый месяц. Правда, шла уже тёмная часть суток, и потому во лбу у меня горел фонарь-«налобник», на резинке.

Луч фонаря прореза́л аккуратный туннель с круглыми стенками, забитый белесой взвесью из частиц размером со снежинку, но они не падали. Чтобы привести те снежинки в движение, нужно повести головой и, по ходу перемещения светового туннеля, частицы движутся в том или другом направлении, но сам тоннель остаётся всё такой же: узкий, с мглисто-непроницаемыми стенками, по-прежнему перезаполненный всё той же светящейся взвесью.

Ха-ха! Двигался-то луч, а не «снежинки»! Обманули дурачка на четыре кулачка! Благодаря теории относительности.

Это как в детстве, если задрать голову к небу и смотреть лишь в падающий снег, то кажется, будто ты взлетаешь вертикально вверх, между неравномерно застывших в неподвижности снежинок.

Что же касается плотности влаги, зависающей внутри марахуга, она, в среднем такова, что будь на тебе акваланг, то ты бы запросто мог плавать, как Ив Кусто вокруг коралловых кусточков, а если ластов нет — ходи пешком, но лучше пережди, чтоб ещё хуже не заблудиться.

А ещё в Езнагомери: ветер, — затяжной, — неделями. В холодный сезон. И пурга тоже случается, недаром у мужиков мотоциклетные очки, если понадобится в коровник выйти сквозь всю эту секущую неразбериху.

. . .

Автобус — раз в неделю, по пятницам, но это только первые полгода, потом вовсе перестал ходить.

Водитель автобуса, Армен, живёт в Мошатаге, за 15-18 км ниже в долину, и ему делать прогон в 30+ км ради пары-двух пассажиров мало улыбается.

Пассажиров мало потому, что в деревне 12 семей и один учитель-бобыль, а бездорожье такое, что за один рейс два-три пассажира блюют, особенно дети, которым охота полакомиться мороженым в Лачине.

По дороге туда — завтрак выбросил, на обратном пути — мороженое. Прозу жизни на обочину, если успел выскочить, а не успел — вон спина пассажира перед тобой.

Так что первый год выдался самым трудным, потому что в деревне электричества не было. Ну не год, а так — год с небольшим...

Но сначала пришлось просить Ника Вагнера отвезти меня в Езнагомерь, к началу учебного года.

Он отвёз.

Но сначала пришлось найти в Степанакерте багажник, на крышу его «ниве», и тот нашёлся в реабилитационном центре им. Баронессы Кокс, благодаря директору Вартану.

В тот первый и последний перевоз на «ниве» Ника, в Езнагомерь мне удалось забросить провиант (крупу, макароны и т. п.), а также самый ходовой инструмент: лопата, лом, топор, пила и всякое помельче.

За один раз всего не увезёшь, а сварочный аппарат, болгарка, дрель остались на потом, всё равно деревня без электричества...

Однако и строительного материала тоже нет, вокруг лишь камни развалин да трава, ближайший лес — топать вниз, за семь километров, если понадобилась жердь или какая-то подпорка, но всё на своих двоих.

Но сначала пришлось найти жильё, вокруг ведь одни развалины, кроме 12 домов и их коровников.

Директор школы показал, что есть 13-й на самой верхотуре, но ключ дать постеснялся, хотя в Лачине зав. роно Карину заверял, что предоставит мне жильё.

Но сначала пришлось убеждать Ника, что «нива» сможет одолеть такой дикий уклон и взобраться к тому дому.

Он долго сомневался, но смог.

Сгрузил я крупы с инструментом на крыльцо, простился с Ником, тот уехал, и я зашёл...

Но сначала пришлось замок сорвать, висячий.

. . .

Захожу. Вправо от двери — котлован в метр глубиной, пол на дне земляной, бугристый — это кухня, а в спальню — прямо. Она на метр выше кухни, зато вровень с крыльцом, которое снаружи, и от него до спальни, к счастью, есть мосток.

Пол спальни из грубо-тёсанных горбылей, надо смотреть где ногу ставишь, желательно не в щель (их там уйма), но есть железная койка, без сетки, правде, зато вон и матрас — на полу валяется.

Я его поднял, чтоб вынести и выбросить, так как дырявый, а из дыры мыш вывалился; на меня глянул недовольно, что ото сна его отрываю и — брык! в ближайшую половую щель.

Нет, не "юркнул", а лениво так, через локоток, не подымаясь на ноги, плюхнуться изволили…

В общем, полная избушка на курьих ножках, только из камней, и крыша проволокой обвязана, чтобы предстоящие ветра не унесли, как у лесника в соседней деревне — утром глаза продрал, а над головою — небо...

Так что зимовал я в чуме.

Из Степанакерта плёнку привёз, автобусом, и сделал чум на три-четверти спальни, с фанерной дверью, но чтобы плотно закрывалась и ветер из щелей не досаждал. Для реставрации койки пришлось решётку выдернуть из ближайшей развалины, вполне вписалась вместо сетки. И я даже газовую печку привёз, Иранского производства, а к ней баллон на 20 литров, но газ в ней зажигал лишь по субботам, когда вино пил при свечах, под Луи Армстронга:

What a wonderful world! —

из плеера на батарейках, что Ашот мне подарил.

Телефон, для зарядки, пришлось коллегам по школе отдавать, регулярно. Они приезжали на работу из двух соседних деревень, где свет имелся, и заодно же привозили с собой половину учащихся школы.

. . .

В средней школе Езнагомери насчитывалось 24 ученика на все 12 классов, но распределялись дети не поровну, а всячески, и на некоторые классы учеников не оставалось. Ну а имеющиеся классы приходилось объединять, допустим, 8-й с 11-м , если в них по одному ученику. Так районо требовал.

Половину всех учащихся поставляла именно наша деревня, а заодно и меня, директора, а также Анаит, учительницу младших классов, она же, по совместительству, жена Карена, мать Спартака, Мариам и Андраника.

Отапливались классы и учительская дровами в жестяных печках. Дрова из сараюшки во дворе, что заполнялся на субботниках для старших классов.

Отопление работало лишь в безветренную погоду, а при ветродуе огонь с гудением и дымом пёр обратно, успешно превращая помещения в газовые камеры. Однако учебный процесс блюлся как положено, от звонка до звонка кашляй, но сиди...

. . .

Хлеб лаваш я покупал в Лачине, по 50 штук, развешивал на кухне листы ДВП, на нитках закреплённых в балки потолка, и раскладывал по ним листы лавашей, а когда высохнут прятал в ящик, надёжный, куда мышам не пролезть.

Перед употреблением, сушёный лаваш нужно полотенцем обернуть и побрызгать для увлажнения водой, которая придаст ему чарующе съедобную мягкость, и — приятного аппетита!. Ну, может, и не совсем уж мягкий, но всё ж съедобный.

Жить было интересно — одна проблема за другой, не решишь, не выживешь...

Зима закончилась 28 апреля...

Летом я строил себе дом из развалины, торчавшей ближе всех к источнику, который на всю деревню один. Воду до моего первоначального места жительства приходилось таскать на высоту девяти этажей, без всяческих ступеней, по крутому склону, а когда обледенеет, всё равно туда же, но уже зигзагами. И этот опыт помог мне сделать правильный выбор: какую из развалин возрождать.

В ней имелись почти четыре стены и обваленные столбики от двух окон и двери. Их пришлось восстановить и добавить перемычки из армированного бетона, поверх которых поднять стены до общей всем им высоты.

Внутри я положил ещё одну, продольную, стену и получились: кухня, с двумя окошками и входной дверью, и глухая спальня. Всё вместе 18 кв. м.

Балки и доски для потолка и крыши, опять-таки я привозил из Степанакерта (водитель грузовика запросил 80 тыс. драм), всё б/у, но выбирать не приходилось.

А жесть для крыши я собирал, как грибы, по всей деревне, её там много валялось...

Вся эта местность была когда-то Красным Курдистаном, тут Курды жили. Однако в конце 20-х Азербайджан эту автономию отменил, курдов переписали Азербайджанцами и паспорта выдали. Так что теперь потомкам «Красных» Курдов слово «курд» ругательное слово, как и в Турции, а Турция Азербайджану — Старший Брат, по госориентации.

При обзоре деревни с ещё более высокого тумба, я насчитал домов 150 с коровниками вместе, но при этом пару раз сбивался.

Во время войны за независимость боёв тут не было, жители убежали через Кельбаджар, потом пришли нищие мародёры грабить брошенную нищету, а мародёры побогаче пригнали технику — раскопать и увезти водопровод, таким образом в деревне остался только один источник за 50 метров от моей новостройки.

Впоследствии, когда я возле дома сделал бассейн на 3 тонны с кафельной облицовкой, внутри жестяной халабуды утеплённой пенопластом с ковролином, то подключал к источнику резиновый огородный шланг и за ночь, самотёком, бассейн наполнялся.

Днём нельзя. Хотя рогатая и лошадиная живности могли напиться из каменного корыта под трубой источника, к нему же часто подъезжали жители с канистрами и бочками, на своих "нивах" или тракторах. Шланг на единственной трубе препятствовал наполнению их ёмкостей, но ведь не только мне нужна вода для стирки и прочих нужд.

Жителями являлись переселенцы из Армении, поскольку закон официально запрещал Карабахцам селиться там, чтобы не произошёл отток и без того поредевшего населения НКР.

Вот почему из Карабаха (кроме меня) в деревне оказались только двое: Арам, на основании, что женат на дочери одного из Армянских переселенцев, и Артур, у которого имелась жена в Степанакерте, но он сюда пробрался нелегально, потому что всю жизнь был пастухом.

Арам иногда переживал на тему этнографии, спрашивал: это Армянская деревня или Курдов?

Кладбище на тумбе у околицы — мусульманское, однако среди развалин я находил уцелевшие хачкары из прошлых столетий. Слишком неподъёмная масса воспрепятствовала, чтобы пустить их в кладку стен, вот и завалялись. Опять же в Цицернаке (ниже Мошатага) Армянский храм стоит, строился с 10 по 12 века, Реймский Собор во Франции весьма напоминает...

Оно тебе надо? Живёшь и живи себе, ходи за бычками тестя, да с женой балуйся, покуда охота есть.

Но позже Арам со своей семьёй отделился в дом повыше источника, после ремонта, конечно.

. . .

Так что жести в развалинах хватало, хотя, по большей части, струхлая, приходилось из её листов нарезать пригодные куски, и я неплохо освоил профессию жестянщика. Дом сам покрыл и мастерскую, чьи стены предоставила развалина коровника.

Хотя, возможно, Азербайджанцы, которые уже не Курды, там овец держали.

Не говоря уже про сугубо жестяную халабуду над бассейном, и 60 метров акведука из того же материала.

Участок вокруг дома был просторный, с трёх сторон за каменной стеной, кое-где разваленной, чтобы свиньи получали прямой доступ к четвёртой стороне — к овражку, по которому бежал ручей от источника.

Проломы я, конечно, заложил, свиньи пообижались, но начали ходить в обход на грязевые ванны от кровососных насекомых...

На берегу овражка, в пределах участка, я огород развёл: чеснок, помидоры, картошка, для севооборота, а выше по течению ручья, где у него берега вулканического происхождения, возвёл плотину. Три года ушло на сооружение, потому что перекрыть плотиной русло, по которому постоянно бежит вода — это непростая гидротехническая задача.

А когда плотина начала работать, тут уже и понадобился жестяной акведук на стойках, потому что огород внутри участка, на дальнем его конце.

Ну подвал ещё добавил для хранения урожая, прачечную и душ, а ванна, вырезанная из пластмассовой цистерны на 400 л (куплена в Горисе), отдельно, в утеплённой халабуде, и туалет отдельно, во дворе, но с сиденьем из пенопласта.

Над овражком росли три яблони — наследство от Курдов, нет, скорее уже, от Азербайджанцев. А виноград, который я сажал, так и не прижился за 4 года попыток, хотя меня предупреждали, что это невозможно в данном климате высоты.

Но слива принялась.

. . .

Так стал я куркулём, кулацким отродьем, особенно когда в халабуде начал хлебный спирт гнать, но по субботам продолжал пить только вино — это у меня уже рефлекс такой, от Луи Армстронга.

Нет, спиртом я не торговал, а для любопытства просто и последующей переработки его в абсент, раз уж сделан подвал для хранения.

И за ремонт всего, что соседки приносили (мужики стеснялись: типа ж они и сами могли бы, просто некогда) платы я не брал, а чисто символические пару литров молока, для поддержания традиций сословных ремесленников.

Спальню оштукатурил полностью и латексом покрасил, чтобы мыши сквозь кладку древних стен визиты не устраивали, потом пришлось и кухню.

Оконные рамы опять-таки строгал из всякого б/у, но стёкла привозил из города — стеклорез из меня никакой.

Полы покрыл ламинатом, а всю мебель, за исключением стола, табурета и стула, посадил на круговоротные колёсики, для удобства влажной уборки — в одну половину комнаты мебель перегнал и, в её остальной части, пол полностью открыт, шваркаешь шваброй без помех…

Очень немало успеваешь сделать за семь лет...

. . .

Ашот один раз привозил в деревню своим внедорожником: жену, Гаянэ, и Сатэник с Эммой.

Арам с женой пришли. Посидели, отметили событие. Наутро мои уехали.

Жалко внедорожника, ещё один такой пикник и будет ему гроб на колёсиках...

Дом выглядел маленьким, по сравнению с площадью участка, но бо́льшего мне и не надо, он для меня служил трамплином для выхода в параллельный мир, откуда я возвращался усталым как собака, а увидал его два окошка под ржавой крышей и — приятно. Вот уже и дома.

Хорошо, когда есть, куда возвращаться из параллельных миров...

* * *