Бутыль #5 ~ Дороги, которые нас выбирают ~

29 лет это серьёзный срок, в Советском Союзе, из-за гуманности строя, больше, чем к 15 годам заключения не приговаривали, а сразу же переходили к высшей мере наказания — расстрелу.

За 29 лет, Никита Сергеевич Хрущёв, который рулил СССР-Империей с 1953 по 1964, построил бы в Советском Союзе не менее 1.45 Коммунизмов (почти полторы штуки), если бы дворцовый заговор в ЦК КПСС его не скинул, и не отправил проводить остаток жизни на персональной даче (без права выхода за ворота), а в Генсеки короновался Леонид Ильич Брежнев, и уже тот паханил дальше, с 1964 по 1982.

Какие же, на фоне изложенном выше, можно привести смягчающие оправдания моей волоките с производством ХР (он же «Хулиганский Роман», в который вылились, в дальнейшем, 11 пробных страниц отсебятины, а также без вести пропавший-канувший блокнот в серой обложке), растянувшейся на такой серьёзный срок?

Стечение и заковыристое переплетение всевозможно разных, но одинаково неблагоприятных обстоятельств, обусловили досадный залипон.

Начать с того, что я подписался на войну.

Выбор в те дни особой широтой не отличался, шла всего лишь одна война — в Афганистане (1979 – 1989), однако её империалистическая суть претила моему мировоззрению, так что я подписался на войну предстоящую, которая проистекла, отчасти, и из моей подписи тоже.

Первая война за независимость Карабаха...

. . .

Зайдя в деревенский клуб — практичное сооружение из бутового камня, которое служило церковью, пока с него не сняли крест, а внутрь добавили сцену и ряды фанерных сидений, чтобы туда   по вечерам сходились до десятка мужиков, поиграть в шахматы и нарды, да потрандеть непонятно о чём, поскольку Армянским я ещё не владел. Туда же, раз в месяц привозили индийские двухсерийные фильмы и, в результате, зал заполнялся до половины. Вот почему, при посещении очага культуры в достопамятный вечер, я удивился необъяснимой многолюдности.

Председатель сельсовета занимал стратегически выгодную позицию, за высоким бруствером фанерной трибуны на сцене, и выступал, опять-таки непонятно о чём. Его часто прерывали бурные ораторы из зала, которые на сцену не поднимались, а просто вставали со своих мест, чтобы стать слышнее, которых прерывали другие ораторы вставшие с других мест...

Шло общее собрание жителей деревни.

Десятиклассник Паргев с соседнего сидения (он же сын председателя) разъяснил мне, что население сошлось в клуб для сбора подписей. Муж директрисы Сурфик, Гриша, добавил, сквозь шум выступлений, что подписи нужны для выхода Нагорно-Карабахской Автономной Области из состава Азербайджанской Советской Социалистической Республики, потому что так дальше невозможно стало жить. Армяне, водители автобусов на маршруте Степанакерт-Агдам-Степанакерт, получают вдвое меньше, чем водители-Aзербайджанцы на маршруте Агдам-Степанакерт-Агдам.

Тут следует признаться, что в ходе предыдущей жизни водить автобус мне никогда не приходилось, почему-то. Однако моим отделением в стройбате командовал ефрейтор Алик Алиев (Азербайджанец), и я, попутно, дружил со штукатуром по имени Роберт Закарян (Армянин), из 3-й роты. Меня всегда отличало неразборчивое отношение к расовым различиям и отсутствие предубеждений по национальному признаку.

Жизнь вынудила углубиться в исторический аспект вопроса, что Нагорный Карабах (он же, при Советской власти, НКАО) спокон веков населялся Армянами, хачкары (**монументальные каменные кресты из монолитного камня/плиты, помимо Карабаха встречаются только лишь в Ирландии) и каменные же храмы и монастыри, возводившиеся с 4-го века от Р. Х., не дадут соврать.

А в начале 20-х 20-го столетия, когда 11-я Красная армия установила Советскую власть в Закавказье, Генсек Сталин передал Нагорный Карабах в состав Советского Азербайджана, на что имел имперские резоны, а возможно и личные мотивы...

К моменту моего прибытия, многие Армяне покинули Карабах, немало Азербайджанцев переселились в него. Двое, например, в деревню куда меня направило учительствовать степанакертское облоно (он же Областной Отдел Народного Образования),— Бяшир, лесничий, и его сын Эльдар, который развозил по деревням баллоны с газом, из райцентра. Появились даже деревни с чисто Азербайджанским населением.

Всего этого тогда я не знал, но на вопрос Гриши — подпишу ли? — ответил утвердительно, ведь речь шла о праве народа на самоопределение. Оно такое же основополагающее, как свобода собраний (гм!), настолько же святое, как свобода вероисповедания (гм-гм!), не менее неотъемлемое, чем свобода слова (кто-нибудь меня заткнёт, в конце-то концов? У меня уже «гым-гымы» кончились!)…

Вот таким я был наивным идиотом, и поставил свою подпись среди множества других...

Четыре года спустя, я подтвердил её своим участием в референдуме о провозглашении Нагорно-Карабахской Республики.

В тот день Степанакерт бомбардировали даже без перерыва на обед, но я всё равно пошёл в здание театра, и поставил птичку «за» в бюллетене. И даже сегодня, докатившись до статуса беженца, о том не жалею, потому что такое моё свободное мнение.

Однако, по порядку…

. . .

Спустя месяц, в клубе снова состоялось собрание жителей деревни, на этот раз для сбора помощи жертвам спитакского землетрясения в Армении (сила толчков в эпицентре 10 баллов из 12 возможных по шкале, 25 тысяч погибших, 514 тысяч остались без крова, 140 тысяч получили инвалидность).

Я сдал 2 руб. 50 коп., больше не мог, мне и самому предстояло ещё дожить до получки. Учитель биологии Шакарян — внешне вылитый сенатор Древнего Рима — начал бухтеть, что «капек ни нада!» Пришлось окоротить его патрицианскую заносчивость плебейским замечанием, что я не ему даю, а на 50 коп. можно купить 2 буханки хлеба пострадавшим... Копейки приняли.

В феврале начались массовые митинги на площади Ленина в Степанакерте, за выход Карабаха из состава Азербайджана и переподчинение его Армении. Облисполком НКАО направил ходатайство об этом в Москву, Баку и Ереван. Международные нормы на тот момент предполагали именно такой порядок цивилизованного решения подобных случаев. Наверное, и сейчас существуют какие-то нормативы на эту тему, но к чему забивать голову тем, на что так основательно забито...

Из анекдотов того периода:

«Разгребают завалы рухнувших зданий в Спитаке. Автокран выдёргивает из груды обломков бетонную плиту перекрытия, под ней чудом уцелевший мужик, спрашивает: «Карабах уже наш?»—«Нет, ара, нет...»—«Ну так бросай плиту обратно нахер!».

Смешно, нет? А я видел, как смеялись…

Смеялись уже после резни Армянского населения в городе Сумгаит, 27 - 29 февраля 1988.

Об этом не могу писать. Физиологический ступор. Руки обвисают, а горло стиснуто, чтоб не скатиться в бессмысленно младенческий скулёж. Наверно, возрастное уже…

Войска Советской империи не вмешивались трое суток. Три дня и три ночи позволяли творить несказуемое. Чтобы всем уголкам и автономиям многонационального Союза дошло — у нас такие вопросы не решаются снизу, и воткни международные формы им же в нормы…

Брызги крови жертв сумгаитских погромов — крови ни в чём не повинных, обыкновенных, просто людей, как ты и я, которых истязали, насиловали, убивали только за окончание «-ян» в их фамилии — достигли высших эшелонов Советского руководства, испятнали их галстуки и холёные хари, Но тем не привыкать, им такое — что Божья роса.

Крики жертв...

нет... не могу...

Когда армейские подразделения вошли в город для разгона озверелых банд, 276 военнослужащих получили синяки и прочие телесные повреждения.

На несколько месяцев установилось затишье, шёл обмен многотысячными потоками беженцев между Арменией и Азербайджаном: Армяне из Баку — в Армению и в Карабах, Азербайджанцы из Армении — в Азербайджан. Взаимопротивоположное перемещение народов.

. . .

Год спустя, поддавшись общему духу бурного времени, я женился и мигрировал в Степанакерт, вить семейное гнёздышко на кратере раскочегаренного вулкана.

Работа изолировщиком на прокладке газопроводов к отдалённым уголкам Карабаха носила разъездной характер, так что сын Ашот родился в моё отсутствие.

Ещё через полгода, в августе, в Москве случился путч ГКЧП. Программа «Время» показала с полдюжины чиновных рож, сплочённых плечом к плечу за одним столом, кто-то из них зачитывал указ населению, что демократия отменена, и будем жить теперь, как нас всю жизнь учили — выполняя планы пятилеток, начертанные очередным съездом КПСС.

Утром, в знак протеста, я отказался выехать на трассу газопровода, и написал заявление в отдел кадров СМУ-8: «...данное строительно-монтажное управление — контора государственная, а работать на государство ГКЧП я не желаю...»

Начальник СМУ-8, Самвел Акопян, посмеялся и — подписал.

Через день ГКЧП лопнул, а безработный я — целиком переключился на строительство дома нашей семьи, на шести сотках участка, выделенного горисполкомом на склоне оврага позади роддома.

Когда кладка стен достигла метровой высоты, начались обстрелы Степанакерта из Шуши и Ходжалу. Били «Алазанями», но за последующие пару месяцев я всё равно поднял стены на высоту в 2,7 метров, и залил бетонный «пояс» поверх них, потому что цемент, песок и арматурные каркасы были завезены предварительно, а также проложен водопровод, через полдюймовую трубу сечением в 12.5 мм.

Деньги за плиты перекрытия тоже были уже уплачены, но Комбинат Стройматериалов № 12 не исполнил договор, никогда, по разным независящим причинам.

Простой из-за отсутствия плит длился около месяца. Предприятия города останавливались, одно за другим, и, для заполнения безделья, пришлось вплотную заняться «Улиссом».

Тёща подметила, что я умею писать, и пристроила меня в редакцию областной газеты «Советский Карабах», где она работала уборщицей, из-за совпадения фамилий — её и главного редактора, который был уроженцем деревни Арав, как и она. Как-то оно так совпало всё.

. . .

По должности, мне полагалось делать пиьменные переводы с Армянского. Будучи двуязычной, газета «Советский Карабах» выходила на Армянском ежедневно, а раз в неделю, по субботам, печатался Русский дайджест, отражавший, для отчёта Старшему Брату, о чём писали сотрудники органа за истекшие семь дней.

И только вот не надо строить подозрений, будто моя должность была полной фикцией, а также примером клановщины по тёщиной протекции. Отнюдь! За два года в деревенской школе, я прошёл все программные учебники Армянского языка и литературы, начиная с азбуки.

Изучать любой язык по учебникам проще, чем через его же разговорный вариант, потому что имеешь время взвесить, поразмыслить и — догадаться о чём толкует текст; тебя не оглаушивает нон-стопный таратор.

Вместе с тем, меня не покидало недоуменное недовольство тем, что окружающие редко улавливали смысл моих фраз, старательно вытуженных по образцам, представленным в учебниках. Несколько позже, мне таки дошло, что Армянский и Карабахский Армянский далеко не один и тот же язык.

Зато в газете я чувствовал себя, как рыбка, выпущенная порезвиться в знакомом аквариуме — все статьи на Армянском из учебников!

С первых же дней, с трудолюбивой плодотворностью я переводил всё, что подвернётся — от передовиц до литературной критики. Однако труд мой остался неоплаченным, поскольку город осадили и вели обстрел уже армейской артиллерией, вместо метеорологических ракет «Алазань», хотя и теми продолжали бить по наземным целям, вместо разгона туч, грозящих градом. Они летели бесприцельно, на кого Бог пошлёт.

Горожане ушли жить в подвалы. Под пятиэтажками в основном. Участились отключения электричества, но вскоре его догадались и вовсе выключить. Жизнь подземелий освещалась керосиновыми лампами и свечками. Парафин сгоревших шёл на кустарную отливку новых, более мелких свечечек, довольно, следует признать, корявых. Но в скудном освещении есть свои плюсы — не так заметен возраст щетины, которой ты оброс...

Газ так и не отключили, потому что магистральный трубопровод после Степанакерта подымался в Шуши, где, после резни в марте 1920, проживало, практически и этнически, чисто Азербайджанское население, которое нельзя было оставить зимой без отопления.

Самый пронзительный отчёт о событиях весны 1920, создал Осип Мандельштам своим стихотворением «Здесь в Нагорном Карабахе, в древнем городе Шуше...».

Нет, он не являлся очевидцем резни, однако, десять лет спустя, бродил по безмолвным улочкам сожжённых Армянских кварталов Шуши. Упомянутое произведение Мандельштам сложил уже после той прогулки.

Поэты, они не только будущее прозревают…

* * *