Бутыль #20 ~ Бой без правил ~

Всё поле зрения, от края и до края, заполнила шероховато-пористая поверхность, возможно ровная, в общих чертах, однако относительно, если не слишком придираться, или же смотреть из некоего далека, а не с такой близи.

Как при любой чрезмерности, упёршийся, почти вплотную, взгляд далёк от восхищения поверхностью крупноблочных каменных квадратов облицовки глухой стены. Вертикальная старина. Измызганная долгими годами погодных прихотей, сюрпризов и капризов. Дряхлая реликвия. Давно уже так тут не строят.

Ещё не оглянувшись даже, всё так же погружённый в скудную двухмерность возникшей, буквально ниоткуда, плоскости перед самым носом, он уже знал, знал наверняка, что позади него — улица, а по ту сторону двустороннего движения неугомонных потоков автотранспорта, по-над тротуаром тянется стеклянная полоса высоких окон бара «Пан Или Пропал».

Неровный нервный шум машин, несущихся у него за спиной, лишь подкреплял эту уверенность.

Однако оттягивая момент убедиться в своей правоте на все сто, он не обернулся, а только вскинул руки, не спеша, на высоту плеч, и приложил раскрытые ладони к тёсанной глади, которая, сблизи, не так-то уж гладка.

Да, древняя, но твёрдая. Как и ожидалось.

Выщербина, всколупнутая пулей в камне, на высоте его сердечной сумки — ещё одно свидетельство: именно здесь ушёл он от погони, теряясь в неторопливом снегопаде. Пуля не смогла догнать... каменный блок преградил ей путь.

До или после того мига, когда та же самая плита не смогла остановить его?

Прошла ли пуля сквозь него бегущего к стене — где-то ещё посреди дороги — или ударила в преграду после, когда он уже растворился в камне?

Без бутылки или, на худой конец, Исаака Ньютона тут не разберёшься…

Но Исаак Ньютон непьющий был. И, кстати, неплохие подавал надежды, пока не трахнуло его тем яблочком по темечку, из-за которого забросил все бредовые идеи, переметнулся в ороговелый материализм, за что и «Сэра» получил.

Да, в тот момент он мчался сломя голову, но сейчас, без погони по пятам, зачем же голову ломать в одиночку? Ведь есть поддержка зала или звонок другу:

— Алло! Сэра Айзека можно? Это программа «Кто Хочет Стать Миллионером». А вы? Ах, дворецкий. А он? Ах, пьёт кофий в своём кабинете. Ну мы перезвоним...

. . .

– Уйите аколо байети! Уй тате ла ой!

Неумолкающе галдящая свора малолеток обступила его со всех сторон. Бедуины тротуаров, землепроходцы пустырей.

Сняв руки со стены, он делает оборот кругом.

Ну так и есть, ведь он же знал: во-он — «Пан Или Пропал», через дорогу.

А вблизи, со всех сторон — пары огромных глаз. Иссиня-черный взблеск неугомонных прядей — прямых, волнистых, дымчато кудрявых. Испытующие взгляды из-под густых волос, все обращены к нему, ставят диагноз о степени интоксикации у подвернувшейся «овечки». Смуглокожие тощие детские руки дёргают, тянут: отсюда, оттуда, то в очередь, то сразу все — за полы простого синего сюртука, без эполетов.

Сукно не первой младости, но держит, не расползлось под втрёпами и дёргами неугомонной мурашни с их громогласно назойливой тарабанщиной...

А вот вам, царственной походкой, нарисовалась королева муравейника:

– Лаши бучи ромалэ, лаши бучи!

Цыганка замахивается на их рой, чтобы сложилось впечатление, будто она их как бы типа отгоняет. При этом, уголок её цветастой шали мягким охлестом, ластясь, касается его правой кисти. Невзначай, конечно.

Детвора послушно отступает от обложенной добычи, все отшатнулись, подались назад, но хоровод их суетни и близко не разомкнут, они тут, на подхвате.

Их голоса не умолкают, но сплетаются, льются, слипаются в неразборчивый гул или, может, напев. Переходят на ритм «Гипнопедии» и, исподволь, убаюкивают, скандируя невесть что. Что-то тягуче-вязкое.

– Ой, красавец... нелёгкой ты дорогой шёл... враги-недруги плохое умышляли, заточили тебя накрепко, но ты цел остался... а где болит, там перестанет... а и ждёт тебя путь дальний, опасный, к девице красной…– заводит она свою часть в привычной партитуре процесса переключки клиентуры в остолбенелую загипнотизированность.

– Дай руку: Эсма погадает... Эсма не соврёт, она всё видит... руку дай — бесплатно погадаю, красавец.

Слегка припухшие веки её глаз, навидавшихся всего и всякого, чуть приспускаются, устало, мягко: «делай как я, осоловеем вместе…»

– Всё будет хорошо, красава, только не сразу... руку дай, научу что делать нада...»

– Что было — знаю, что будет — знать не хочу. А лучше спой-ка что-нибудь, кудрявая.

Глаза Цыганки исподлобились под прядью чёрных, с проседью, волос, привычно льющийся речитатив прервался.

Хор бэк-вокала, что струил усыпляющий фон, заспотыкался, перестал канючить, сбитый с панталыку отсутствием неприметных дирижёрских установок их корифейки, которую его ответ хлестнул, словно пароль: заветный, самый главный, из времён почти полузабытых… Пароль, вызубренный назубок в самом начале карьеры, вдруг прозвучал тут, не с глазу на глаз, а в присутствии целого зала...

– Знаешь, да не всё, младень, а знать-то ой же как охота...

– Ладно, прекратим бесполезную полемику, давай зайдём с позиций чистого экспериментализма.– Его рука ныряет под борт недозастёгнутого сюртука и возвращается обратно, уже стиснутой в кулак, с профессиональной сноровкой ныряльщика за жемчугом.

Глаза Эсмы инстинктивно перескакивают проверить: нет ли широкого ножа в его второй руке, чтоб раздвигать перламутровые створки?

Нет. Причём ведь даже и волоска не замочил. Ушлый ублюдок...

Пальцы иллюзиониста медленно раздвигаются, словно коронообразный венец подвижно-длинных лепестков морской анемоны актинии.

На ладони прожорливой хищницы, словно приманка в насторожённом капкане, взблеск серебряного кружка.

– Пиастры! Пиастры!– без репетиций, но слаженно, вскрикивает хор сопровождения.

(Почему-то с картавинкой, как будто им тут кастинг фильма «Ленин в Високосном Году».)

– Донг-донг, дражайшая! Чистый восьмерик. Уходит в приз тому, кто без подготовки угадает моё имя.

– Тьфу!– Сплюнула гадалка негодующе.– Утопленников грабишь!

Но он вовремя отдёрнул свой мокасин из шкуры опоссума, явно ручной работы, с пряжкой из тоже Испанского серебра до монетарной реформы 1497 года.

– Мы все, гражданочка, не без изъянов, как доказывает в своём труде м-р Чарльз Дарвин, а также неуклонный валовой доход поставщиков банановых изделий...

По трибунам ажиотажно взбеленившихся болельщиков прокатывается оглушительный, слитно-пронзительный свист Цыганчат, крики «буу!» и возгласы «хватит трандеть! мочилово давай!».

Неуловимые Мстители спешно проводят сборку пулемёта «максим» на своей тачанке.

Нахрапистый будёновец Яшка Цыганков, размашисто свингуя своими чёрными, как смоль, кудрями, выпрягает из оглоблей загнанных нахер лошадей.

Рабочие сцены Колизея уволакивают дохлятину за хвост, семеня и оставляя в песке арены лунки носками своих пуантов, по ходу классической подтанцовки Маленьких Лебедей, мурлыча, вместо сопровождения, под свои римские носы:

Спрячь под лошадку

Сюрприз-шоколадку!

... из солидарности со струнной секцией оркестра, которая бастует пятый день за повышение оплаты при исполнении концертов Шнитке, плюс литр спирта... каждому... кто выжил исполняя... чтобы смог вернуться в человеческий облик и лоно семьи... в...

Тем временем, Лех Валенса (пока ещё электрик), Кеосаян Первый (уже режиссёр) и левантийские ростовщики-менялы неудержимо, как...

Но, впрочем, довольно — вернёмся-ка в эпицентр—

– А потрогать можно?

– Чувствуйте себя моей гостьей, Кармен Пансовна, но в пределах 12+, мне ни к чему проблемы с архимандритами Чечни.

Словно пинцетом из небрежно недополированных ногтей, монета снята с перекрестья Линии Судьбы и Линии Ума (которая опять, блять, в самоволке), протёрта уголком упоминавшийся уже шали, выплетенной в Меленках, до укрупнения в Павловский Посад, куснута пластмассой вставных челюстей, после чего Эсма хотела снова сплюнуть, но, для приличия, сглотнула.

Последовала краткая пауза, в продолжении которой она стояла выпятив язык, как начинающий комик стенд-апа в попытке завоевать симпатии публики показом вернякового способа втереться в шоу-бизнес через Русский куннилингвус и, полуприкрыв глаза, вслушивалась в слышимое только ею, кивала головой и повторяла: «даже так?», «агаа!»

Но вот, наконец-то, исчерпались грёбаные психотропные уловки её пассивной агрессии и — в оглушительной тиши замершего, в предвкушении, зала — она наносит финальный puñalada от Хозе из оперы Бизе:

– Кешка дуррак! Кешка дуррак! (Причём без малейшей грассации).

Оппонент впал в грогги от кратких, но столь мощных серий.

– Йэк!– ёкнул он утробно селезёнкой.– Она твоя — забирай.

– Люблю честные сделки,– задорно протореодорила матадорка, туго уматывая свой трофей, а вместе с ним и звание Чемпионки Мира, во всё ту же шаль, но уже в другой её угол, на этот раз производства села Усово, до объединения во всё тот же Павлов Посад.

Посреди вертлявых завихрений и восторженных подскоков своих верных фанатов и малолетних сотрудников, она покидает ринг, а ахху… ошеломлённый, то есть... противник, уже покинутый даже его секундантами, стоит приткнувшись задом в ту же стену, в которую совсем недавно упирался руками, а возможно даже рогом…

(– Да, леди и джентльмены, даже в нашем продвинутом мире, опыт всё ещё откровенно даёт по мозгам молодым выскочкам…

До новых встреч в изливах эктоплазмы! С вами был Васёк де Вассюки, подписывайтесь на наш канал!..)

Послышалась поспешливая рысь. Черноволосый пацанёнок вприпрыжку подбежал к одинокой, опёртой на стену фигуре.

Давно не мытая ручонка подёргала широкую штанину, на уровне своей кудрявой головы:

– Дядь, а дядь?– И, задрав лицо ко всё ещё не вполне осмысленному взгляду побеждённого, дорапортовал:

– Эсма сказала сказать, что Майа ждёт, ты не тяни, а то мало не будет.

Коленки в штанах вдруг ослабли, но стена не дала свалиться. Его челюсть поехала, как створка у Епифановны, только не вверх, а книзу, к широкому вороту сюртука. Глаза уставились вслед убегающему, в ритме басановы — скок-да-скок-ии скок-да-скок-ии:

Ah, por que estou tão sozinho?.

— гонцу...

* * *