В конце дня выдалась минута покурить в беседке (кому хватило места сесть) и вокруг неё. Cтаршина четвёртой роты, мужик лет под сорок, с круглым добродушным лицом и тугим пузом, проходил мимо. Он остановился спросить откуда мы призывались. Наверное, просто хотел скоротать полчаса до отъезда — в пять часов всех старшин, прапорщиков и прочих командиров, и две пары женщин, из бухгалтерии при штабе части, отвозили в Ставрополь. На ночь в отряде из офицеров оставался лишь дежурный по части.
Один из нас, по имени Ваня, видя гуманное расположение человека в годах и погонах, спросил с подхалимской улыбочкой: «Товарищ старшина, а меня могут комиссовать за это?» Набычившись, он упёр указательный палец в широкий шрам на темени, что проступал в щетине обритых волос.
— Умник ёбаный, нашёл чем от армии закосить?— ответил старшина. — А хуй ты угадал!— Широкая и толстая ладонь благодушно хлопнула Ваню промеж лопаток.
От звучного шлепка Ваня прогнулся в обратную сторону и болезненно скривил рот: «Ой!»
Солдаты с готовностью засмеялись шутке старшего по званию…
А что касается тактических занятий, те мне даже понравились.
Все три взвода «учебки» построились в одну колонну и помаршировали из расположения части в поле рядом со свинарником ВСО-11.
Сержанты объяснили, что «вспышка» означает взрыв атомной бомбы, и нужно залечь, головой в направлении вспышки. Прозвучала команда «бегом марш!» и, когда вся колонна перешла на несуразную рысь, один из сержантов проорал: «Вспышка справа!».
С оживлёнными восклицаниями и вскриками, мы вразнобой повалились на траву. Учения повторилось несколько раз.
(...вечность спустя, когда мы уже сами стали «дедами», и ребята моего призыва вспоминали те «вспышка слева!», «вспышка справа!», как мытарство и измывательство над невинными «молодыми», я их не понимал… И до сих пор не понимаю. Бегать по летнему полю, кувыркаться в зелёной траве, когда есть на то охота и силы — это ж в кайф!
"Как молоды мы были!
Как молоды мы были!"…)
~ ~ ~
После неустанной, интенсивной, учёбы, требующей беззаветной отдачи всех физических, моральных и умственных сил на протяжении незабвенных четырёх дней, мы приняли Воинскую Присягу (хоть до сих пор не знаю у кого, но министерству обороны виднее) и стали военнослужащими Вооружённых Сил Союза Советских Социалистических Республик.
Нет, мы не стискивали никакого автоматического, ни даже холодного оружия, традиционно украшающего этот торжественный ритуал в Советской армии. Мы просто по очереди выходили из строя в затоптанной траве, чтобы приблизиться к столу на дорожке чёрно-рыхлого асфальта, поднять со столешницы листок с текстом Воинской Присяги, прочесть вслух и положить обратно.
Затем поставить подпись в другом листке (лейтенант покажет где именно), вернуться в строй, сделать оборот «крууу-гом!» (нет, без команды, чтоб никого не сбить с темпа), и встать лицом к длинной стене барака из силикатного белого кирпича в кладке «на ребро».
Позади стола, лицом к нам, спиной к стене, стояли два офицера. Если кто-то по ходу приёма Военной Присяги не вполне справлялся с печатным текстом, особо и не придирались, лишь бы добубнил и поставил свою закорючку, где скажут.
В завершение торжества, лейтенант спросил нет ли у кого из присутствующих медицинского образования. Спустя несколько секунд сдержанного недопонимания и замешательства в рядах, молодой солдат сделал шаг вперёд и доложил, что помогал фельдшеру в медпункте своего села. Его отделили для прохождения службы в четвёртой роте, как и трёх профессиональных водителей из нашего призыва.
(...о, сколько раз в последующие два года я крыл себя наираспромногоэтажным матом, что на вопрос старлея не сделал шаг вперёд и не доложил о трёх годах упорной подготовки для поступления в медицинский вуз на отделение нейрохирургии!..)
Затем нам объявили, кому, где служить. Я попал в первую роту, роту каменщиков. Штукатуры распределялись во вторую и третью роты. Четвёртая являлась местом прохождения службы водителями и прочим контингентом заковыристого назначения.
Нас развели в бараки по принадлежности и передали командирам наших «молодых» взводов, которые указали свободные койки в кубриках пустой и тихой казармы, потому что в такое время дня личный состав роты работает на строительных объектах в городе…
~ ~ ~
Во всей живой природе вряд ли найдутся звуки гадостнее, чем тысячекратно проклятая команда «рота! падйом!»
(...забегая вперёд, я должен покаяться — будучи дневальным и выждав, когда стрелки в большом остеклённом квадрате часов над тумбочкой образуют идеально вертикальную прямую, я делал глубокий вдох и вопил самым мерзопакостнейшим голосом, на какой только способен:
— Рёть-ааа падь-оооом!
Око за око. Ухо за изнасилованное ухо...)
После первой ночи в казарме первой роты, из всех моих личных принадлежностей в тумбочке кубрика, где я спал, осталась лишь наполовину початая пачка лезвий «Нева», ценою 25 коп., когда нетронутая.
Утрата зубной щётки с пастой и станка безопасной бритвы не ввергла меня в такую депрессию, как пропажа 30 коп. из кармана штанов, ночевавших на табурете в центральном проходе — тех копеек мне хватило бы на две пачки «Примы»… Вспомнились днепропетровские, что стреляли бычки в беседочной яме «учебки»...
Старательно и плотно укутав матрас моей постели одеялом (иначе дежурный сержант сдёрнет нахер и потребует перезастелить), я охомутал шею армейским вафельным полотенцем, как и все вокруг, и покинул казарму в общем потоке цвета хаки в направлении сортира.
Над каждым из десяти очок кто-то тужился в глубоком приседе перед стоящей над ним очередью, в составе из двух-трёх ожидающих, и даже к жёлобу мочестока, длиною во всю стену, не сразу получалось протолпиться. С теснотой мешался шум струй, пердежа и обмена новостями за минувший день.
— Так он чё? готовый был?
— Сам знайиш.
— Поймали?
— А хуй его знает. Ищут.
— Поймают.
— Сам знайиш.
У корыта умывальника перетиралась та же новость, но уже с подробностями.
К восьми часам, дежурные сержанты повыгоняли «молодых» и «черпаков» из своих рот на плац, провели общую зарядку, сводили на завтрак и снова построили личный состав неплотными рядами, в пять шеренг, на плацу, кроме «дедов», которые на всю эту хуйню забили уже по полной и казармы покидали только в столовую.
~ ~ ~
Без малого восемь, «козёл» командира батальона и маленький автобус с офицерами и бухгалтершами затормозили у ворот.
Командир батальона, он же Комбат, его заместитель по политической части, он же Замполит, и начальник штаба, он же Начштаба, прошли на край плаца, посередине, возле правого угла столовой. Прибывшие офицеры возглавили ряды соответствующих рот, бухгалтерши обогнули угол третьей роты в направлении казармы четвёртой роты — половина того барака отведена под штаб ВСО-11, просто вход с обратной стороны.
Утренний развод начат. Дежурный по части — локоть правой руки поднят на высоту плеча, плотно стиснутые пальцы выпрямленной кисти той же руки на три сантиметра не дотягиваются до козырька фуражки — докладывает старшему в троице старших офицеров, что период его дежурства в Военно-строительном Отряде № 11 обошёлся без происшествий и нарушений воинской дисциплины.
Начштаба приказывает «два шага вперёд!» и «кругом!» двум солдатам третьей роты. Они оказываются лицом к построению. Вчера эти двое нарушали воинскую дисциплину на строительных объектах в городе. Майор объявляет меру наказания — десять дней ареста на гауптвахте, каждому.
Седовласый Комбат, ворочая из стороны в сторону роговой оправой очковых стёкол, толкает обличительную речь.
Эта жемчужина ораторского искусства, как и прочие его шедевры, за пределами какого-либо постижения из-за хронической течи в мозгах, что позволяет ему доспотыкаться не далее, как до середины текущего предложения, оттуда следует скачок на следующее, тоже до половины, эбио-ма...— скрутила бы извилины любому дешифратору: эт чё было-то, а? сложноподчинённые без главных членов вообще? новоотрытый апокриф зачина Слова о полку Игореве?
По асфальту дорожки за спиной Комбата, надвигается Отдельная рота хавать свою ха́вку в столовой. Им этот утренний развод вообще похуй, они — отдельная рота с подчинением более высокому командованию. Напрямую. Они — сантехники.
Наконец, Замполит оповещает Комбата, что ну хватит уже. Комбат выдаёт пару бессвязно-заключительных «эби-о-бля» и утихает. Дежурный офицер сдаёт дежурство другому офицеру на следующие 24 часа.
Новый помощник заступившего на дежурство офицера принимает поясные ремни от нарушителей дисциплины, и те бредут в направлении проходной КПП, чтобы их заперли «на губу»: каморка с обитой жестью дверью без единого окошка, но с нарами для лежания.
Начштаба приказывает остальным военнослужащим «напраа-ВУ!» и шагом марш на свои рабочие места. Мы выходим за ворота, где нас уже ждут грузовики. Комбат встрепенулся — обрывок какого-то предложения, который выскользнул, когда он был ещё не совсем уже, плюхнулся обратно в подполковничьи нейроноокончания: «Так, этта… эби-о-бля!..»
А вот хýя тебе, мудозвон! Развод кончился! Мы уже грузимся в грузовики — прыжок ногой в покрышку, руки ухватываются за борт, перемахнул поверх и — проскакивай дальше, чтоб следующий попрыгунчик не втаранился тебе в спину. Поехали!
Ворота остались позади, слева бегут прогоны белой стены между белыми столбиками кладки. Ничего, что сидеть не на чем — мы держимся за борта и друг за друга, мы в город едем!
вверх-скок