По исполнении первого задания нестроевой службы, мы построились перед входом в четвёртую роту для разбивки на три взвода, каждый под командованием отдельного сержанта. Сержанты составили списки своих коммандосов, сверили их с общим списком у старшего лейтенанта, он же старлей, и приступили к муштре новобранцев.
Во всех трёх взводах отрабатывалась одна и та же команда.
— Взвоод! Строица!
— Взвоод! Раазайдись!
— Взвоод! Строийся!
— Взвоод! Раазайдись!
— Взвоод! Стройсь!
— Взвоод! Раазадись!
Мы исполняли команды, отгоняя голод предвкушением, потому что небольшая группа новобранцев уже была отряжена в столовую — готовить столы для приёма пищи. И наконец: «Строиться на обед!»
— Шагоом… арш!
. .. .
В отличие от Клуба, где нужно подниматься на три ступени по крыльцу к его двери на уровне пологого пола, в столовой, после двери без крыльца, надо спускаться на столько же, чтоб оказаться в просторном зале, заполненном столами в двух плотных каре́, разделённых центральным проходом из конца в конец зала.
По бокам каждого стола тянулись лавки равной с ним длины, гладко-коричневой окраски и достаточной прочности для удержания веса десяти переступивших через лавку и севших сверху, бок о бок, едоков.
Тёмно-серый гладко шлифованный пол бетонной «мозаики» наполнял помещение отражённо-невнятной гулкостью, подобно великанским залам ожидания на крупных железнодорожных станциях.
Вдоль всей левой (от входа) стены длились две дощатые ступени, позволяя взойти к трём окнам с доступом в помещения за пределами общего зала. Крепкая полка-подоконник в обивке оцинкованной жестью, выступала из-под них на полметра и, подобно ступеням, не прерывалась на протяжении всей левой стороны зала.
Первым в ряду над подоконником шло небольшое окошко хлеборезки, по большей части запертое ставенкой в жестяной обивке.
Следующее — метровой высоты и протяжённостью в четыре метра, что исключало применение ставен — являло панораму кухни с широкими никелированными цилиндрами котлов и паром, прущим из-под их полуотвинченных крышек. Сквозь пар похаживала пара солдат-поваров облачённых в армейские штаны, шлёпанцы на босу ногу и майки под полурасстёгнутыми белыми курточками в жёлтых пятнах сковородного жира. На голове одного из поваров сидел приплюснутый берет из белой ткани, гнездившийся там (что мог бы определить даже профан в орнитологии) не первый месяц.
Завершающее — также лишённое ставен, хоть и вдвое уже, всего лишь двухметровое — окно выходило в посудомойку, полную клубов тумана гуще, чем в фиордах Норвегии и непрерывного плеска горячей воды, бьющей из нескольких кранов сразу в длинное жестяное корыто с грудами эмалированных мисок, кружек и копнами алюминиевых ложек, в процессе их помывки.
Дальняя, противоположная входу стена — глухая, крашенная, как и всё в пределах ВСО, в практичный траурно-болотный цвет — отделяла столовую от Клуба.
В правой стене, высоко над полом, тянулась сплошная полоса стекла в столярке неоткрываемых фрамуг.
. .. .
Расставленные на столах миски (когда-то белой, но уж давно покоцанной эмали) помечают соответственные места посадки на лавках. 20 алюминиевых ложек свалены компактной кучкой по центру стола в лужицу натёкшей с них воды, чтоб каждый едок мог выхватить себе одну.
Рядом с ложками возложен увесистый черпак и группа плотно сдвинутых к друг другу эмалированных кружек (тоже 20) не первой молодости, в боевых отметинах от свалок и колотилова в корыте посудомойки.
Рядом — два с половиной поперечно раскроённых «кирпича» серого хлеба, на мятом алюминиевом подносе, которые тоже распадаются на ровно двадцать кусков...
Повара принялись швырять пятилитровые эмалированные кастрюли, они же «бачки», на подоконник под окном раздатки, и что-то неразборчиво орать.
Первый армейский обед начался.
От окна раздатки принесли борщ для разливания по мискам тяжёлым черпаком. Данная еда оказалась очень красной и обжигающе горячей. Поскольку на протяжении всего обеда военнослужащий пользовался одной и той же миской, борщ следовало доесть, чтобы получить второе, либо же сразу отказаться и ждать, пока дежурный солдат принесёт «бачок» второго с жидкой перловой кашей, за которой в армейском обиходе устоялось погоняло «кирзуха».
. .. .
Каша тоже оказалась жидкой и такой же горячей как борщ. Компот, разлитый по кружкам из подмятого жизнью алюминиевого чайника, горячим не был, но всё-таки жидким. Колодезный гул суматохи на железнодорожном вокзале служил фоном чавканью и прихлёбам.
Временами (правда не ежедневно) мирную симфонию животной кормёжки прорезала громкая брань метнувшего и скулящее звяканье кружки летящей, вприпрыжку и с росплесками, по полу центрального прохода.
Ничего страшного! Просто солдат заметил, что ему досталась кружка с изъяном, — посудина изношена за пределы возможности удерживать в себе налитое, и он выразил своё негодование по поводу текущего обстоятельства, поскольку согласно освящённой временем тюремной традиции, пользование дырявыми приборами — прерогатива и, вместе с тем, метка петуха, чьи дыры используют другие заключённые, даже если он не гомосексуалист, а опущенный без учёта его ориентации на воле.
После еды, орудия персонального насыщения надлежало отнести к окну посудомойки и оставить в кучах или грудах подобного же на полке. По мере накопления, посудомойщики сами сбросят эти навалы в соответствующие секции корыта, под струи обжигающей воды из кранов.
Теперь можно покинуть столовую и вразброд вернуться к бараку «учебки», чтобы не пропустить следующей команды «строица!»
~ ~ ~
Последующий опыт армейский жизни показал, что борща никогда не бывает на завтрак и ужин, те сразу начинаются с «кирзухи». К тому же по утрам на столе — рядом с хлебом — появляется поднос с двадцатью кубиками (2.5 х 2.5 х 1.2 см) жёлтого масла, доставленного из окна хлеборезки, которое намазываешь на хлеб черенком алюминиевой ложки, выхваченной из общей кучи.
Если же масло принесено цельным куском, то его делит самый авторитетный (из оказавшихся за твоим столом) военнослужащий, — черенком своей ложки.
Кусок масла (либо количество его кубиков) может стать ощутимо меньшим, стараниями прохожего мимо стола военнослужащего, который приступил отдавать свой долг Советской родине на год-полтора раньше тебя, и хочет с утра пораньше вознаградить себя за боевые заслуги. Кусковой сахар, принесённый для утреннего чая, тоже не избегал внимания того или иного славного ветерана...
В целом, рацион непритязательный, но достаточный, чтобы выжить. Осенью он достигал умиляюще неприхотливой простоты — капуста с водой на первое, капуста без воды на второе, вода без капусты на третье.
В особо удачный день, в твоей миске «кирзухи» плавал кусочек сала (при части имеется свинарник, вообще-то), но ничего кроме сала. А по Советским праздникам к утреннему чаю прилагалось по булочке каждому, из тех что в школьном буфете шли по 12 коп…
~ ~ ~
Первое время я не мог есть солдатской пищи. Не то, чтобы брезговал, а наоборот старался как мог, однако при всём старании не мог заправить в себя этот рацион. Он упорно застревал в горле.
Во время одной из кормёжек, солдат из предыдущего призыва, глядя на мои старательные муки, засмеялся и пояснил: «Не боись! Втянешься и начнёшь хавать всё подряд».
Он оказался прав. Дело в том, что в стройбате не едят, а ха́вают.
— Рота ха́вать пошла. Догоняй!
— А шо за ха́вка сегодня?
Как только я перестал есть и начал ха́вать, всё покатило за милую душу. Иногда я мог заха́вать даже и добавку.
Но это пришло позже, потому что, если солдат в первые полгода своей службы (которого в означенный период кличут «молодой», или «салага», или «салабо́н») осмелится подойти к окну раздатки с миской в руках, то повар, скорее всего, поленится плеснуть в неё черпак ха́вки, а просто гаркнет: «Пошёл на́хуй, салабо́н!» И не потому, что он генетический мизантроп, а просто и его также вот шугали, когда он сам ещё был салагой. Однако, может и не послать, ведь исключения где угодно встретишь.
. .. .
(...за два года срочной службы, Советский солдат восходил по иерархической служебной лестнице.
В свои первые шесть месяцев он был «сала́га», он же «молодой», он же салабо́н».
На следующие полгода — вслед за призывом новых «молодых» — он становился «черпаком».
Год службы позади, ещё два призыва привезены уже после тебя, и ты — «фазан».
Последние полгода над тобой нет старослужащих, ты уже «дед».
И наконец, министр обороны СССР подписал приказ об увольнении в запас военнослужащих призванных, как и ты, два года назад, начинается демобилизация, ты — «дембель»!
Терминология иерархии не слишком иероглифична.
«Молодой» стало быть младший по службе.
«Черпаку» доверено разливать ха́вку за столом — «салагам» ещё рано, более старшим западло́.
«Фазан» ушивает хэбэ́́ штаны, шоб в облипочку и в обтяжечку, и пижонит, как фраер Лондонский.
«Дед» как противоположность «молодому», а «дембель» симпатично удобопроизносимая аббревиатура от «демобилизуемый».
Чтобы подняться по этой лестнице, надо прожить два года… В возрасте 18 или 20 лет, такое количество времени кажется вечностью.
Кроме того, качество времени в армии непредсказуемо, какие-то дни пролетают чуть начавшись, а бывает наоборот — по ощущениям прошло около недели — но хер ты угадал! — это всё ещё сегодня.
В армии, общее количество времени упомянутого вторым в разы больше упомянутого первым.
Всех тяжелее "дембелям": они допёрли до финиша эту глыбищу в два года. И теперь каждый час оборачивается вечностью, исполненной томлением души, неотвязной тревогой, неверием, что такое вообще возможно...
Солдаты на нижних перекладинах лестницы пробуют пришпорить время, используя для этой цели карточные календарики, где все 12 месяцев напечатаны на одной стороне, а на другой — призыв летать самолётами Аэрофлота или хранить деньги в Сберегательной кассе.
Они безжалостно прокалывают каждый прожитый день иглой насквозь, один за другим. Карточный календарик утрачивает свой лоск и глянец, но если поднять его против неба, — видны аккуратные группки мелких дырочек.
Для календарного иглоукалывания необходим дисциплинированный ум и недюжинная сила воли.
Ни у одного «фазана» не видел я подобных календариков. Вечность кого угодно укротит, смирит любую гордыню...)
вверх-скок
(...внимательно взгляни на голенище солдатского сапога, сработанного из кирзы [от шыз-гарнутого Английского "kersey"], эту искусственную кожу изобрели в ходе Русско-Японской войны, и хотя она не предотвратила поражение Российской Империи в упомянутом конфликте, однако более ста лет верно служила свою, как строевую, так и нестроевую службу.
А теперь, отвлекаясь от этих побочных замечаний, сфокусируйся на мелком узоре верхнего слоя голенища сапог Российской-Красной-Советской-(и, да, опять)Российской армий. Ну, как? Объективность не позволит отрицать безукоризненную точность неофициальной кликухи «кирзуха» у традиционного корма из крупы перловки в вышеперечисленных армиях.
Неудивительно, что рассматриваемая схожесть подсказывала военнослужащим, оказавшимся на пороге их голодной смерти, варить голенища своих сапог, как это случилось на небольшой барже, унесённой штормами в Тихий океан, где она стала игрушкой ветров и течений на 49 суток, пока её не обнаружил авианосец ВМФ США у побережья Калифорнии.
Четвёрке истощённых Советских моряков было предложено политическое убежище в Соединённых Штатах, потому что Холодная война, объявленная Британской наследственной звездой политического небосклона, У. Черчиллем, в его Фултонской оратории, на тот момент не успела ещё смениться Парниковым эффектом и прочими глобальными сдвигами.
Однако сержант Зиганшин вспомнил красоту как закатов, так и восходов в степях родного Татарстана и — отказался. Остальные трое моряков последовали его примеру (хотя и не были Татарами).
Позднее их всех представили к высшим орденам и наградам Советского Союза, после соответствующей проверки — не стали ли они агентами ЦРУ, в процессе восстановления нормального живого веса в пресловуто изобильном Штате Калифорния.
[Только лишь к середине 90-х, Асхат Зиганшин сумел, наконец, излечиться от алкоголической зависимости, привитой ему бесконечным спаиванием на допросах, закамуфлированных под всякого рода торжественно-патриотические мероприятия].
Всё это случилось в 1960 году и послужило толчком к рождению популярной тогда фольк-рок песни:
Зиганшин буги!
Зиганшин рок!
Зиганшин съел
Чужой сапог!
И это самый странный факт во всей этой истории, поскольку в тогдашнем СССР не было ещё ни одного ВИА…)