Позднее, Роберт начал приходить в Клуб и стал вокалистом «Ориона». Он говорил с роскошно Русским произношением, потому что вырос на Крайнем Севере, где его отец отбывал срок в лагере, по статье за диссидентство или вроде того. Когда предка выпустили на «химию» в том же регионе, мать Роберта переехала туда, увозя Роберта и его младшего брата из солнечной Армении.
Потом срок закончился, и отец Роберта подал на эмиграцию своей семьи из Советского Союза. Через два года разрешение выдали, несмотря на то, что он успел уже умереть.
. .. .
До отъезда в эмиграцию оставалось какое-то время, и Роберт поехал проведать своих Армянских родичей в городе Сочи. Там он познакомился с Русской девушкой по имени Валя и влюбился. Они обменялись адресами и, вернувшись на Север, Роберт объявил, что отказывается покинуть Советский Союз.
Но бумаги были уже все оформлены на семью в полном составе, и без него ни мать, ни брата не выпустили бы. Брат пытался донести смысл ситуации до сознания влюблённого ежевечерними боями без правил по месту жительства. Однако Роберт не сдавался, не менял своё намерение исполнить обещание возлюбленной.
Потом мать внесла в режим дня ежевечерние плачи и в результате они приземлились в Париже, где их встретили родственники, благодаря приглашению которых их вообще выпустили.
. .. .
В Париже он нашёл работу на строительном объекте. Он не знал языка, у него не было друзей и все его мечты переполнялись только Валей из города Тула…
Год спустя, в составе туристической группы из Франции, Роберт Закарян прибыл в Москву, и в первый же вечер, отделившись от своей группы в гостинице, махнул в Тулу. Десять дней он прожил там, в доме родителей Вали, прежде чем её мать уговорила его сдаться властям.
Когда он явился в КГБ города Тулы, они там ахуели от радости, потому что их начальство в Москве уже на ушах стояло из-за пропажи парижского туриста. Роберта отвезли в аэропорт и депортировали во Францию.
В Париже он обратился в Советское посольство с просьбой пустить его обратно в СССР к его любимой.
(«Back to the USSR!» Но, к сожалению, Английского он тоже не знал.)
Он приходил туда каждую неделю, и работник посольства, с татуировкой «Толик» на тыльной стороне кисти, качал головой и говорил, что ответа на его заявление нет… Толику потребовался целый год, чтоб, наконец, кивнуть, вместо качания, и сказать, что получен положительный ответ.
. .. .
Роберт приехал в Тулу, женился на Вале, у них родилась дочка, и его загребли в наш стройбат. Он любил показывать чёрно-белую фотографию своей семьи — сам он слева, широколицый, черноволосый, смотрит серьёзным взглядом широко расставленных глаз из-под густых чёрных бровей надёжного семьянина; его жена Валя справа: белая блузка и круглое лицо с каёмкой из русых кудряшек; младенчик-дочка между ними, в кружевном чепчике…
. .. .
Так что, хуй ты угадал, Батяня-Комбат! В наших рядах не только одни калеки да зэки! У нас даже двойные эмигранты имеются!
~ ~ ~
Седьмого ноября «Орион» дал свой первый концерт на сцене Клуба ВСО-11. На барабане в паре с хэтом, стучал и бряцал Владимир Карпешин, он же Карпеша. Владимир Рассолов и Роберт Закарян выступили в качестве ведущих вокалистов. Александр Рудько им подпевал, играя на бас-гитаре, на ритм-гитаре играл я. Молча.
В нашем вокально-инструментальном ансамбле имелся даже трубач, Коля Комиссаренко, он же Комиссар, невысокий черноволосый солдат жизнерадостно Еврейской наружности, из Днепропетровска. Играл он очень старательно, но лажа́л не меньше, чем я в моём пении. Каждая фальшивая нота трубы явно терзала Рудько, но он терпел стоически.
Вероятно, присутствие трубы на сцене щекотало щемящую ностальгию по его филармоническому прошлому. Чтобы как-то пережить сверхджазные заезды, он раз за разом уреза́л партию трубы до минимальной краткости…
. .. .
Для концерта мы переоделись в «парадку» (трое из Орионистов одалживались у кого попало, потому что свою парадную форму стройбатовец получает лишь отслужив один год в рядах Советской армии).
Первым номером концерта стало «Полюшко-Поле» (как бы патриотическая).
Рудько мечтал сделать её с раскладкой на четыре голоса, как у «Песняров». Однако из-за ограниченности голосового диапазона вокалистов и ахуенной лажи Комиссаровой трубы, на которую тот и сам опупело пучил свои (и без того выпуклые) очи, но продолжал упорно дуть не в ту степь, до победного, — эту филармоническую херню чуть не освистали.
Зато Роберту Закаряну тепло похлопали за исполненную им переделку Французской песни (как бы лирическая).
Её мелодия была на слуху у всех, сопровождая — год за годом, декада за декадой — прогноз погоды в программе новостей «Время» на Центральном Телевидении:
"Я тебя могу простить,
Как будто птицу в небо отпустить..."
Военнослужащие Кавказских национальностей (главным образом Отдельная рота), с воодушевлением встретили песню «Эмина», в исполнении Владимира Рассолова (как бы восточно-комическая):
"Под чадрой твоей подружки
Не подружка, а твой дед...
Э! Эмина..."
Ну а песня «Дожди» из репертуара Фофика (ВИА «Орфеи» при ДК КЭМЗ, город Конотоп) подверглась единодушной овации (как бы хит сезона).
Однако в устной рецензии Замполита батальона, он же Заместитель по Политической части Командира ВСО-11, в узком кругу музыкантов после концерта, заключительная песня оказалась нижайшей по рейтингу: «Рудько! Эти твои ёбаные дожди всем уже настопиздили!»
Он придал голосу слащаво-пидарастический оттенок в манере начинающих поп-звёзд: «Дожди… опять дожди… но ты жди… нет, не буду я ждать… и пошёл ты на́хуй…»
Мы не смогли удержаться от смеха. Эту песню Замполит слышал впервые в жизни, но чётко уловил суть лирики массового продукта данного пошиба.
"Я сквозь дожди пройду,
Ведь я тебя люблю! У-у-у!.."
~ ~ ~
И снова в нашем отделении произошла смена командного состава. Простомолотова перевели обратно в его отделение, но из ефрейторов не разжаловали, потому что его ни с чем не поймали. Просто прапор на него залупился, командир взвода, что и послужило причиной ротации.
Скорее всего, в какой-то момент он не смог скрыть своё интеллектуальное превосходство над куском. «Заблатовал», как говорят в стройбате.
Алик Алиев, Азербайджанец в тугих, «фазанисто» ушитых штанах, пришёл вместо него. Это был высокий стройный парень с красивым круглым лицом, где тонкая чистая кожа обтягивала высокие скулы и хорошо развитую челюсть.
. .. .
Через неделю он получил звание ефрейтора. По такому торжественному случаю, Алик Алиев отдал отделению приказ построиться, хлопнул кулаком правой руки в ладонь левой и объявил, пузырясь от восторга: «Юбатт буду!»
Однако он несколько поторопился в своих прогнозах и радостных предвкушениях. В нашем отделении нашлись не менее рослые, но более эмоционально сдержанные рядовые, которые со спокойной рассудительностью поделились с ефрейтором своими понятиями (и он их понял и принял), что если люди, попавшие в стройбат после Зоны, не блатуют, то ему, удостоившемуся этой высокой чести всего лишь на основании слабого владения Русским, правильнее будет проявлять сдержанность и скромность, что многим помогает выжить в нашем суровом мире, полном непрекращающейся борьбы за существование.
Ну, а лично ко мне у него претензий не имелось, изначально. Ещё будучи рядовым, Алику случилось стать свидетелем ситуации в Ленинской комнате нашей роты, когда два старослужащих объясняли Простомолотову, на тот момент командиру нашего отделения, постулат о неподлежимости музыкантов ряду положений из Устава внутренней службы…
. .. .
Так что мы просто делали своё дело — копали, клали, таскали, подымали — а после работы получали отдых в пределах, очерченных стройбатовским бытом. Конечно, нам не позволялось улечься поверх одеял на свои койки в кубрике (это привилегия «дедов»), но в центральном проходе казармы имелись табуреты — можно сесть и посидеть, как и в бытовке, потому что сидеть в беседке у входа в барак стало уже слишком холодно…
Потом пришла зима. Нам выдали тёплые шапки и зябкие телогрейки. На кузова ГАЗонов и УАЗов, которые возили нас на работу, натянули брезентовый верх, а под ним установили даже деревянные лавки-доски — от борта до борта — и мы уже не ездили сидя на корточках…
вверх-скок