самое-пресамое
финальное произведение

К Ване жена приехала из их деревни в Крыму… Этот стройбат прям тебе сборище скоропостижно женатых придурков. Опять мне в кочегарке пахать смену за сменой...

Когда она уехала, Ваня парадку скинул и, уже в повседневке, в кочегарку явился. Воплощение унылой печали. Ну я солдатику размышлять не мешаю, за столом свою смену досиживаю. За окнами мгла, и тоже вполне сдержанно помалкивает себе.

Но тут Рудько, завклубом, к столу с другого края пришвартовывается. У него как всегда насморк, и в санчасти ему какой-то порошок дали ингаляцию делать. Вот он в посудомойке кружку прихватил и приплыл в кочегарку, для очередной безнадёжной попытки обуздать свои аденоиды.

Порошок из бумажки в кружку высыпал, бережно, и туда же кипяточку из крана, а сверху всё это дело ещё и картонкой прикрыл какой-то — как бы крышка, чтобы сразу не выстыло.

Сидим с ним за круглым столом, аккуратно о чём-то беседуем; он картонку сдвинет, занюхает — убедиться, когда оно уже попустит? — накроет и — дальше беседуем.

Ну а Ваня, к этому моменту своего священного долга перед Родиной, уже всяких видов в кочегарке насмотрелся и потому, из полутьмы соседнего зала, все эти манипуляции просёк и сделал свои поспешные выводы. Решительным шагом подходит к столу — и: «Рудько! Дай и мне!»

— Шо дать?

— Ну это! — и показывает на Рудьково снаряжение.

А Рудько ж интеллигент, он думает — если у него насморк, так и у других случиться может: «На».

Ваня стаскивает ту картонку и — от души, по полной, шоб аж до пяток пробрало — делает пару занюхонов.

Смотрю, а у него глаза под лоб закатило, а и к тому же крест-накрест.

А шо? Лично я бы поверил. Самовнушение великая сила и, плюс к тому, — вера горами движет. Вот он щас поверил, что Рудько тут «голубую фею» вёдрами херячит, и в любой момент может на земляничные поля галлюцинаций занырнуть. Причём, как не́хуй делать. Спасать надо служивого.

— Ваня, — грю, — я тут на днях в столовой с одним Татарином из твоего призыва беседовал.

— И чё?

— Да, ничё, так просто… я ему грю: «Тебя как зовут, военный?»... а он мне: «моя Руску не паниматт»… «ну, это ясное дело», — грю, — «а до дембеля тебе скоко?»… тут он за голову как схватится: «вуй, блятт, дохуя!»… так, Ваня, может, то дружбан твой был, а?

Короче, откачал напарника от его галлюцинаций, потому что таков закон армейской дружбы — сам погибай, а товарища выручай.

~ ~ ~

. .. .

С призывом из Симферополя, в «Орион» влился ещё один музыкант. Юра Николаев знал себе цену, свой прейскурант он изучил на гражданке, играя на ритм-гитаре в ресторанной группе. Он также пел (без особого диапазона, без особой лажи) в пределах обычных заказов от ресторанных кутил, подогретых парой графинчиков водки:

"Есть вода! Холодная вода!

Пейте воду с водкой, господа!"

После третьего графинчика шёл тяжёлый рок:

"...где течёт журча водою, Нил,

Жил своею жизнью беззаботной,

Маленький зелёный крокодил!.."

А когда клиент полностью дозреет, катил сюрреализм, переливаясь:

"Цвели дрова, и лошади чирикали,

Верблюд из Африки приехал на коньках…

Ему понравилась колхозная Бурёнушка

В зелёной кофточке и в розовых чулках!"

Так что моё присутствие в «Орионе» оправдывалось лишь парой старых номеров, зато кусок, приставленный присматривать за нами на гастролях вне батальона, не мог заложить Замполиту, будто я разъезжаю с ансамблем просто так. Ну, а на фиктивную должность звукооператора обычно примазывались от двух до трёх чмошников.

Однако танцы — дело сезонное, они для новогодних вечеров, а летом, вернее в начале осени, нас пригласили играть только один раз. Вечер танцев на хлебзаводе.

Был ли это тот самый, где наша бригада-отделение побиралась от конвейерной линии, не могу знать. На этот раз я увидал лишь обнесённый запертыми боксами двор, да трёхэтажное здание заводоуправления, где, на втором, светился и гудел вечер отдыха.

Конечно же, я много танцевал, и одна из партнёрш настолько очаровалась своим жиголо в хаки (в моём лице), что не кобенясь покинула зал, на моё предложение. По неосвещённой лестнице мы поднялись на третий этаж, но на площадке перед запертой дверью в коридор пили вино эти чмошные звукооператоры.

На первом этаже картина почти повторилась, только тут уже были её сотрудницы со своими сигаретами.

Уже просто из принципа, я повлёк её, согласную, на выход.

БЛЯААДЬ!!

Безжалостный свет дуговой лампы изливался на голый асфальт двора. Ни одного закутка вокруг. Единственный кусочек тени отбрасывал столб, стоя в центре двора со своей лампой. Тощая полоска черноты пролегла от его комля до гаража, где преломлялась вертикально вверх — мимо висячего замка на железе ворот…

Сам себе я показался тем самым щенком по кличке Тузик, который спёр резиновую грелку, но не может найти место, где бы её подрать. Пришлось давать обратный ход…

* * *