К Ване жена приехала из их деревни в Крыму… Этот стройбат прям тебе сборище скоропостижно женатых придурков. Опять мне в кочегарке пахать смену за сменой.
Когда она уехала, Ваня парадку скинул и уже в повседневке в кочегарку явился. Воплощение унылой печали. Ну я солдатику размышлять не мешаю, за столом свою смену досиживаю. За окнами мгла, и тоже сдержанно помалкивает.
Но тут Рудько, завклубом, к столу с другого края пришвартовывается. У него как всегда насморк, и в санчасти ему какой-то порошок дали ингаляцию делать. Вот он в посудомойке кружку прихватил и приплыл в кочегарку, для очередной безнадёжной попытки обуздать свои аденоиды.
Порошок из бумажки в кружку высыпал, бережно, и туда же кипяточку из крана, а сверху всё это дело ещё и картонкой прикрыл какой-то — как бы крышка, чтоб сразу бы не выстыло.
Сидим с ним за круглым столом, аккуратно о чём-то беседуем; он картонку сдвинет, занюхает — убедиться: дела там как ващще? — накроет и — дальше беседуем.
Ну а Ваня, к этому моменту своего священного долга перед Родиной, уже всяких видов в кочегарке насмотрелся и потому, из полутьмы соседнего зала, все эти манипуляции просёк и сделал свои поспешные выводы. Решительным шагом подходит к столу — и: «Рудько! Дай и мне!»
— Шо дать?
— Ну это!— и показывает на Рудьково снаряжение.
А Рудько ж интеллигент, он думает — если у него насморк, так и у других случиться может: «На».
Ваня стаскивает ту картонку и — от души, по полной, шоб аж до пяток пробрало — делает пару занюхонов.
Смотрю, а у него глаза под лоб закатило, а и к тому же крест-накрест.
А шо? Лично я бы поверил. Самовнушение великая сила и, плюс к тому, — вера горами движет. Вот он щас поверил, что Рудько тут «голубую фею» вёдрами херячит, и в любой момент может на земляничные поля галлюцинаций занырнуть. Причём, как не́хуй делать. Спасать надо служивого.
— Ваня,— грю,— я тут на днях в столовой с одним Татарином из твоего призыва беседовал.
— И чё?
— Да, ничё, так просто… я ему грю: "Тебя как зовут, военный?"... а он мне: "моя Руску не паниматт"… "ну, это ясное дело",— грю,— "а до дембеля тебе скоко?"… тут он за голову как схватится: "вуй, блятт, дохуя!"… так, Ваня, может, то дружбан твой был, а?
Короче, откачал напарника от его галлюцинаций, потому что таков закон армейской дружбы — сам погибай, а товарища выручай.
~ ~ ~
(...мне кажется, «Орион» предоставлял свои музыкальные услуги безвозмездно, то есть даром, во всяком случае, не помню, чтоб в разговорах поминались какие-либо башли за халтуру.
Для нас, музыкантов «Ориона», сама лишь возможность вырваться за пределы воинской части 41769, играть танцы для людей одетых в гражданское — являлось бесценной платой. Так что, если угодно, нам платили минутами свободы. Время — деньги. Иногда.
Прилипало ли что-то на лапу командного состава? Скажем, Замполиту? Понятия не имею, а врать неохота...)
С призывом из Симферополя, в «Орион» влился ещё один музыкант. Юра Николаев знал себе цену, свой прейскурант он изучил на гражданке, играя на ритм-гитаре в ресторанной группе. Он также пел (без особого диапазона, без особой лажи) в пределах обычных заказов от ресторанных кутил, подогретых парой графинчиков водки:
"Есть вода! Холодная вода!
Пейте воду с водкой, господа!"
После третьего графинчика шёл тяжёлый рок:
"...где течёт журча водою, Нил,
Жил своею жизнью беззаботной,
Маленький зелёный крокодил!.."
А когда клиент полностью дозреет, катил сюрреализм, переливаясь:
"Цвели дрова, и лошади чирикали,
Верблюд из Африки приехал на коньках…
Ему понравилась колхозная Бурёнушка
В зелёной кофточке и в розовых чулках! "
Так что моё присутствие в «Орионе» оправдывалось лишь парой старых номеров, зато кусок, приставленный присматривать за нами на гастролях вне батальона, не мог заложить Замполиту, будто я разъезжаю с ансамблем просто так. Ну а на фиктивную должность звукооператора обычно примазывались от двух до трёх чмошников.
Однако танцы — дело сезонное, они для новогодних вечеров, а летом, вернее в начале осени, нас пригласили играть только один раз. Вечер танцев на хлебзаводе.
Был ли это тот самый, где наша бригада-отделение побиралась от конвейерной линии, не могу знать. На этот раз я увидал лишь обнесённый запертыми боксами двор, да трёхэтажное здание заводоуправления, где, на втором, светился и гудел вечер отдыха.
Конечно же, я много танцевал, и одна из партнёрш настолько очаровалась своим жиголо в хаки (в моём лице), что не кобенясь покинула зал, на моё предложение. По неосвещённой лестнице мы поднялись на третий этаж, но на площадке перед запертой дверью в коридор пили вино эти чмошные звукооператоры.
На первом этаже картина почти повторилась, только тут уже были её сотрудницы со своими сигаретами.
Уже просто из принципа, я повлёк её, согласную, на выход.
БЛЯААДЬ!!
Безжалостный свет дуговой лампы изливался на голый асфальт двора. Ни одного закутка вокруг. Единственный кусочек тени отбрасывал столб, стоя в центре двора со своей лампой. Тощая полоска черноты пролегла от его комля до гаража, где преломлялась вертикально вверх — мимо висячего замка на железе ворот…
Сам себе я показался тем самым щенком, по кличке Тузик, что спёр резиновую грелку, но не может найти место, где бы её подрать. Пришлось давать обратный ход…
вверх-скок