самое-пресамое
финальное произведение

В синих потёмках начинающейся ночи, наше отделение собралось, после работы, у подножия девятиэтажки, однако грузовик за нами запаздывал. Мы даже вышли ему навстречу, по ту сторону останков лесополосы, потом ещё на сотню метров, на тротуар, протянувшийся к дальнему кварталу пятиэтажек, но пустой, без прохожих в такое время. Там и стояли, никому не мешая, широким кругом, пристукивая сапогом о сапог, чтоб не околели от мороза…

Подначки, смех, пиханье локтем, прихлопы по плечам — обычное оживление в конце обычного рабочего дня, перед отъездом к обычной ха́вке в стройбатовской столовой.

Мне наскучили не раз уж слышанные приколы, прибаутки, и я пошёл обратно, к светящейся в ночи далёкой точке: лампочка на торцевой стене девятиэтажки.

(...один из способов преодолеть тягучесть времени — топать вдоль доступного пространства...)

Вот я и топал туда, оттуда мы пришли, зная что без меня всё равно не уедут, как и без пары «дедов», что всё ещё переодеваются в девятиэтажке… Вскрики, хохоты и гики товарищей приглушались отдалённостью… Я шёл размеренным шагом, думая ни о чём…

(...такие размышления именуются ещё «прекраснодушным томлением», когда не можешь чётко оформить свою мысль, а всё равно — тоска...)

Всё так же медленно вошёл я в останки лесополосы, когда из грустного далёка донёсся приглушённый зов. Что-то позвало меня.

Возвращаясь в сейчас-и-здесь, я неохотно оглянулся к заднему борту грузовика, что газовал на меня задним. Отпрыгнуть времени не оставалось, хотя ноги мои инстинктивно согнулись для толчка о дорогу. Как раз таки недовершённый наклон в направлении будущего прыжка и спас — удар дощатого борта, довершая начатое движение, отшвырнул меня под дерево, а не под вертящиеся колёса машины…

— Мы тебе столько кричали,— сказал Витя Стреляный, уже в кузове по пути домой.

Ну не знаю. Я слышал всего один крик, и очень издалека…

Два дня болело правое плечо…

~ ~ ~

В конце декабря наше отделение отвезли на строительство многоквартирного здания. Вернее в начальную фазу строительства этого объекта. Там встретил нас глубокий прямоугольный кратер котлована, пустой — ещё без бетонных блоков фундамента. Вдоль края — рельсы подкранового пути под башней замёрзшего без дела крана. Лунный пейзаж завершался дощатым вагончиком с одной дверью и парой окон, по бокам от неё.

Удобное строение, дверь потянул и — зашагиваешь внутрь, прямиком со снега. Но почему вагончик, если нет колёс?

Перед нами стояла чёткая оперативная задача — одна на всех — прокопать траншею для монтажа блоков фундамента под боковую стену здания, которая должна пролечь не в котловане, а параллельно ему, на три метра ближе к вагончику. Тем самым, как бы расширяя и без того гигантский котлован.

Оказывается, по ходу земляных работ, увидели, что здание садится на водопровод для целого городского района и, в случае аварий с трубами из-за коррозий и т. п., многоэтажка стала бы новым ковчегом Ноя, но удельный вес кирпича-бетона ей не позволит всплыть. В общем, пришлось проснуться, почесаться и принять решение о передвижке всего здания, пока ещё не поздно, пока к строительству не приступили.

Однако, пока велись расчёты с просчётами и прочие согласования, пришла зима, ударил мороз и никакому экскаватору уже не по зубам угрызть мёрзлый грунт для расширения котлована, вот потому в прорыв и бросили нас — спасателей от крайних случаев, крушителей любой неразрешимости...

Полвагончика заполняли новюсенькие — муха не сидела! — штыковые и совковые лопаты. Нам даже выдали неслыханную роскошь — тряпичные рукавицы. Конечно же, грунт был слишком твёрд для любых лопат, хоть с рукавицами, хоть без, тут требовались ломы.

И их привезли, целый самосвал, и со звоном высыпали между вагончиком и котлованом. Тяжёлые, железные, полутораметровые ломы, единственное слабое место в них, что оказались самодельными.

На одном из местных производств, изыскали толстую арматуру, нарезали кусками нужной длины, кускам подплющили концы в кузне, чтобы придать заострённую форму и — высыпали над котлованом.

Однако лому положено быть гладким, поскольку это ручной инструмент. Тогда как назначение арматуры — придавать прочность бетону, и потому она покрыта косыми частыми рубцами, для лучшего схватывания с бетонной жижей. Эти рубцы, хоть и заокруглены, протрут любую рукавицу за десяток ударов «ломом» в грунт, а затем этот "вроде как бы ручной" инструмент начнёт стирать кожу с ладоней, даже с давно обмозоленых и загрубелых.

Но если не мы, то кто же защитит нашу любимую Родину-Мать от занятых планированием долбоёбов? Стройбат всё покроет и выправит любую ситуацию...

~ ~ ~

Ветер, будто пёс, порвавший свою цепь, рыщет, носится кругами, наскакивает со всех сторон, треплет отвязанные уши наших шапок, хлещет ихними шнурками по лицу. Но это между прочим, его основная забава волочить чёрно-серые тучи и раздирать их о стрелу башенного крана. Из-за этих туч всё вокруг, с утра до ночи, тонет в беспросветном сумраке. Отогреваемся в вагончике, обогреваемом нашим дыханием.

Рукавицы давно стёрлись в прах, вместо них ухватываем морозную арматуру тряпками из найденной в вагончике ветоши. Удар арматурины в грунт отколупывает от него корявый кусочек размером с грецкий орех. И так — кусочек за кусочком.

Напарник стоит нахохленной спиной к ветру, ждёт, пока наколешь скорлупы достаточно, чтоб наскреблось на совок лопаты. Её сгребёт он и отбросит. После трёх-четырёх наскрёбаных лопат, вы с ним меняетесь орудиями и местами.… Как выразился Витя Стреляный:

(...но у меня остаётся невысказанное подозрение, что это переделка Зонной частушки из эпохи первых Советских пятилеток, которую сложили в шахтах Донбасса...)

Но где угодно встретишь миг услады — о! как сладостно дремлется, сидя на досках пола, спиною опершись на спины товарищей по вагончику!

Спустя полдня откалываний-отгребаний, обнаруживаем, что на глубине, где-то в полметра, вечная мерзлота сменяется грунтом почти такой же твёрдости, но всё же поддающейся рубящим ударам штыковой лопаты.

На третий день мы разработали технологию проходки:

Сначала роешь яму-шурф, метр на метр и два в глубину. Затем, отступив на метр вдоль трассы будущей траншеи, роешь вторую такую же. Соединяешь две ямы норой (два шурфа штольней), побивая её в более мягком грунте (ниже окаменевшего от мороза слоя). Теперь — захлестнуть потолок штольни стропою башенного крана, продетой из шурфа в шурф, и — начинай продалбывать узкие каналы поперёк обоих концов мостика из промёрзшего грунта, до того момента, когда крану хватит сил вырвать цельную глыбищу мерзлоты. Аа! Бляадь!

Да, стройбат сделал это! И хотя впереди остаётся ещё много дней долбёжки, скребни и пахоты — до самого конца траншеи, победа будет за нами. Мы сломили хребет мраку заполярной ночи, спустившейся аж до Ставрополя…

~ ~ ~

Кроме вагончика, от холода можно укрыться в подъездах многоквартирного дома на противоположном берегу пустого котлована. Когда не стоишь на пронизывающем ветру, то и сигарета греет, если найдётся у кого стрельнуть…

Пока я сибаритствовал по ту сторону котлована, Алимоша и Новиков исследовали прилегающие земли. За пеленою вьюг обнаружились молочная фабрика и хлебзавод. Первопроходцы вернулись в телогрейках раздавшихся шарообразно от картонных пирамидок молока по 0.5 литра и буханок тёплого хлеба.

С того дня мы отправляем туда фуражиров. Всего лишь перелезть через пару стен. А рабочие обоих предприятий в упор не видят, как ты загружаешься готовой продукцией с конвейерной линии...

Иногда выходим на улицу — просить у прохожих деньги: «Брат, 27 копеек на бутылку не хватает, выручишь, а?»—«Сестрёнка, 11 копеек на «Беломор», не дашь? Два дня без курева. Уши попухли».

Алимоша объяснил мне нюансы. Никогда не просить у пенсионеров — пустой номер, а могут и разораться, воспитательно. Ни в коем случае не просить круглую сумму. Вместо 27 коп., он и так тебе 30 отвалит, а вместо 11 — получишь 15 копеек.

Зачем деньги? Ну вместо махорки в пачках по 9 коп., или прогорклого «Памира» за 11 коп. можешь купить «термоядерный» кубинский «Портогас» или ту же «Приму», но только не индийские «Red and White» — кислятина в золотистых фантиках. А иногда и винишком балуемся, с устатку, под хлебзаводскую закусь.

О, как низко я пал! Побираюсь на улицах, как нищий! Где мои порядочность и гордость? И как же только от стыда я не сгорел?!

* * *