Однако вернёмся к прочим частям «повседневки» (повседневная форма), которая начиналась с пилотки уже, в общих чертах, представленной.
Самым глубинным слоем укрывающей стройбатовца одежды служили трусы и майка (зимой нательная рубаха без воротника, но с длинным рукавом из фланели/байки, и длинные кальсоны).
Второй (не считая кожного покрова) слой также являлся составным: из двух предметов — штаны хаки и такого же цвета курточка без погон (если тебе бросят лычку, сам раздобудешь всё, что надо, и пришьёшь).
Начнём с верхнего составного во втором слое — с курточки.
Пять круглых пуговиц лёгкого зелёного пластика для пришивания предоставляли не дырки, а одну выступающую сзади петлю, чтобы сохранить выпуклость лицевой стороны для рельефного изображения пятиконечной звезды со всё теми же сиамскими близнецами — серп и молот в позиции крест-накрест — в центре.
Они пришивались на правую полку курточки, напротив вертикального ряда горизонтальных пуговичных петель регулярно расположенных на левой полке. Полы курточки достигали середины ляжек, а по бокам, чуть ниже пояса, имели прямые, достаточно глубокие, но не накладные карманы, которые предохранялись широкими клапанами от засорения грунтом, когда роешь яму.
Пуговицы в широких манжетах рукавов полностью повторяли химический состав и дизайн вперёдсмотрящих пуговиц, несмотря на свой втрое меньший размер.
Под левым бортом курточки, на уровне сердца, внутренний карман из холстины цвета хаки.
Штаны (вторая составная часть второго слоя повседневной формы) являлись ярким (метафорически) образчиком всепобеждающего прагматизма — две хлопчатобумажные трубы сужающихся книзу штанин, усиленные на коленях накладными заплатами для упрочения и удлинения срока их службы.
Вертикальные карманы на бёдрах (по одному на каждое) клапанов не имели, как не имели эмблематичных украшений мелкие пуговицы, предназначенные для управления состоянием ширинки («closed—open»).
Нижние отверстия штанин, служившие для просовывания ног сквозь них наружу, перекрывались широкими прочными лентами штрипок, пристроченных поперёк направления ступни. Однако это изящное добавление сразу же спарывалось военнослужащими, чтоб не ебло́ мозги и не натирало ноги.
Зимой головным убором становилась шапка-ушанка из серого искусственного меха. Шнурочные завязки на концах достаточно длинных искусственных ушей позволяли видоизменять шапку в четыре чётко различимые фасона:
1. стиль «уши вверх», он же Венец Соломона;
2. стиль «уши ниже затылка», он же Кролик Затаился;
3. стиль «уши нараспашку», он же Гордо Реет Буревестник;
4. стиль «уши под челюсть», он же Партнёр по Спаррингу.
Ватная телогрейка, она же фуфайка, представляла собой самый внешний и единственный зимний/третий слой обмундирования. Вертикальная прострочка, для закрепления утепляющей ватной прослойки под тканью, придавала телогрейке вид чего-то среднего между ферязью древних воинских доспехов и униформой узников концлагерей, но конечно же, в неизменно однотонной гамме хаки.
Вместо телогрейки, на солдате мог быть бушлат с непрошито-гладкой лицевой поверхностью. Он превосходил фуфайку во многих отношениях. Во-1-х, подбит вдвое большим количеством ватина и, следовательно, теплее. Во-2-х, он доходил до середины ляжек, защищая пах и ягодицы от изуверств зимней непогоды.
Что же касается «парадки», то в зимний период поверх неё одевалась двубортная шинель суконно-войлочной ткани для завершения церемониально-парадного ансамбля сообразно сезону.
Шинель заканчивалась чуть ниже колен и имела пару вертикально-параллельных рядов (один из которых декоративный) жёлтых металлических пуговиц (да, с тем же рельефом оплодотворённой звезды и т. д.) на груди.
Сзади, на крестце шинель имела короткий поперечный хлястик с парой декоративных пуговиц по краям. Под ним, напротив прямого прохода, начинался вертикальный разрез до́низу — на случай надобности прибавить шаг и для прочих сопутствующих необходимостей.
И, в завершение, крайне важная деталь — широкий поясной ремень с увесистой металлической пряжкой, она же бляха, которая могла применяться всячески и всевозможно будь то шанцевый инструмент или вооружение большой убойной силы в драке, типа кистеня на запястье. Ремень не предназначался для поддержания штанов солдата, а исключительно для препоясывания курточки или шинели, а в парадке он неприметно присутствовал под кителем, на всякий.
Так, вкратце, одевался военный строитель, он же стройбатовец. Правда мы, весенний призыв 1973 года, на первых порах имели честь донашивать гимнастёрки классического образца Российской и Красной армий (одеваются исключительно через голову, с воротником стойкой, он же «ошейник»), что перешли в наследство и завалялись на складах Советской армии. Позднее, когда мы вдрызг их износили и превратили в крайний раритет, «фазаны» кипятком ссали, чтобы найти себе такую же, каких уже не встретишь ни на ком.
Сравнительный анализ представленных компонентов обмундирования свидетельствует, что самым идиотическим предметом является фуражка с твёрдым козырьком ни в которой, ни на которой спать не удаётся, и которую на уши не натянешь.
~ ~ ~
Вход в бараки-казармы, как и выход, производился через пристроенный снаружи — (посередине длинной стороны) — тамбур. Эта узкая прихожая (3 х 3 м) вымощена крупными плитками цвета влажного пепла. Соразмерный ей потолок, не кобенясь, позволяет потрогать свою фанеру. Две стены, достигнув метровой высоты, сменяются стеклом в переплёте из брусьев; в двух остальных — двери, одна напротив другой.
Перед входной дверью, прямоугольник параллельно приваренных прутьев арматуры (сечением 10-12 мм) покрывает мелкую зацементированную яму — есть куда свалиться грязи с оскрёбываемых о прутья сапог.
Снаружи, рядом с тамбуром и его же размера — беседка без стен, но с бортиками метрового роста. Четыре стойки по углам поддерживают шатровую крышу. Вдоль трёх дощатых бортиков — лавка из триады брусьев. В центре бетонной стяжки пола снова ямка, на этот раз круглая и без решётки, чтобы военнослужащие бросали в неё свои окурки, а дневальный солдат выгребал бы, в дальнейшем.
Вправо от беседки, портативная трёхметровая труба в горизонтальной позитуре, на ножках соответствующей её назначению высоты, позволяет нескольким солдатам одновременно поставить на предоставленную трубой опору ту или иную из своих ног, начищая сапоги.
Ничего не забыл? Ах, да! Трава по обе стороны от асфальтной дорожки вокруг барака. Когда сержантам становится слишком жарко муштровать нас под палящим солнцем на плацу, обставленном столовой, сортиром и воротами, или когда устанут втолковывать нам дух и букву брошюрки Устава Внутренней Службы Вооружённых Сил Советского Союза, они отдают приказ «на амброзию!».
Конечно же, амброзию я помню с детства. Именно она возбуждала во мне зависть к вечно юным богам Олимпа, которые хлещут кружками её на своих пирах! Однако в нашем усложнённом мире всё трудней находить точку опоры — позволенное богам для простых смертных оборачивается листком с мутно-чёрно-белой картинкой какого-то растения и чётким типографским призывом найти-и-обезвредить-преступника — распространительницу опасной сенной лихорадки.
«На амброзию!» — одна из немногих команд, которой мы рады, потому что сержанты исчезают на часок, а мы валяемся в траве, и можем, не спеша, знакомиться…
. .. .
Из Конотопа я тут в единственном числе, остальные призваны из других городов — Бурынь, Шостка, Кролевец — общей нам всем Сумской области.
И вообще, весь весенний призыв ВСО-11 с Украины. Днепропетровских привезли раньше нас. Они уже закончили «учебку» и распределены по ротам батальона. Пользуясь отсутствием сержантов, пара днепропетровских пробралась в беседку, выдёргивают бычки покрупнее из круглой ямы, куда мы побросали их под команду «строица!»
Никто толком не знал за что трава со смазанной картинки объявлена вне закона. Облавы на территории войсковой части не приводили к обнаружению двуличной Амброзии, но лежачие разговоры помогали отвлечься от накинутой нам вечности длиной в два года…
~ ~ ~
Новонадёванное обмундирование таило подводные камни при исполнении команд «атбоой!» и «падйоом!» — пуговицы то не влазили, то застревали в петлях. По совету опытного сослуживца, Вити Стреляного из Шостки, по ходу завтрака в столовой, сквозь петли в ширинке и на манжетах я пропустил черенок алюминиевой ложки. Скрипя, тот всё ж пролез, и после этого скрипучего ключа пуговицы начали влетать с присвистом и выстёгиваться в темпе твиста.
А и откуда только люди черпают столько знаний?
. .. .
Непосредственной целью нашей бесконечной строевой подготовки на плацу являлось показательное выступление с элементами бравой маршировки в день предстоящей нам присяги. Печатать шаг обучались три взвода, но строевая песня — на всех одна. Та самая, которую ежедневно крутила Всесоюзная радиостанция "Маяк", в своих концертах по заявкам. Как минимум два раза за день. Советский Союз был обречён её запомнить. Откуда бы не загребли тебя — из Конотопа, Анадыри или Владивостока, ты неизбежно знал, что:
"Через две,
Через две зимы,
Через две,
Через две весны,
Отслужу,
Отслужу как надо
И вернусь..."
Когда первый взвод, по команде «стой! раз-два!» прекращал бить плац подошвами и голосить её хрипло-фальшивым хором, на тот же плац вышлёпывал второй взвод, и запевал её сначала. Бодренькая маршевая песня становилась нестерпимо длинной. В конце концов, они затыкались, и тут притопывали мы, третий взвод, орать про третью пару зим и вёсен, что ощущалось как вообще кричащий перебор.
Новобранцы хмыкали, сержанты первого и второго взводов смеялись в открытую, а наш заметно нервничал…
Когда я ему сказал, что могу приготовить другую песню для нас, только надо ручку с бумагой, он как-то не сразу понял о чём речь, но затем отпустил меня с плаца для умственного труда на благо взвода.
За писчебумажными принадлежностями, по инструкции сержанта, я обратился к дневальному, что стоял на входе, охраняя тумбочку, в которой и впрямь нашлась бумага и ручка…
. .. .
В какой из бараков ни зайди, ты первым делом видишь солдата, стоящего на пару с тумбочкой. Этот солдат — дневальный, а тумбочка — его пост. Со своего поста он должен подавать команду «рота! смирна!» всякий раз, когда в казарму заявится какой-нибудь офицер.
Двое рядовых дневалят целые сутки, сменяя друг друга возле тумбочки каждые четыре часа, а перед кормёжкой роты один из них (который не на часах) идёт в столовую накрывать ха́вкой, под присмотром дежурного по роте сержанта, столы для сослуживцев.
Эти трое (дежурный по роте сержант и пара рядовых дневальных) называются «наряд», и по утрам, до завтрака, они сменяют предыдущий наряд, чтобы их, через 24 часа, сменил следующий.
. .. .
Пройдя в конец барака, я свернул в комнату, которую лейтенант на должности заместителя командира роты по политической части, он же замполит, именовал «Ленинской комнатой» на том основании, что стены обиты не простой фанерой, но гладко-прессованной, а в углу висит жёлто-коричневая иконка с профилем Вождя Революции в стиле минимализма, чья лысина и клинышек бородки тебя мгновенно заставят опознать Его в любых стилизованных мазках, передающих признаки любой расовой принадлежности.
Однако для солдата это помещение «бытовка», благодаря стенным электророзеткам для утюга или электробритвы, наличию стола и настенного зеркала достаточной ширины для отражения двух пар намыленных для бритья рож военных-строителей.
Однако это случалось по утрам и вечерам, а сейчас, по случаю дневного времени, «бытовка» пустовала.
С мелодией проблем не предвиделось, все и без Маяка знали вечно популярный хит:
"Маруся, раз-два-три,
Калина, чорнявая дiвчина
В саду ягоди брала..."
Однако не каждому известно, что изначально эта песня была обращением к хлопцам, чтобы распрягали уже, в конце концов, коней... и, следовательно, ей не привыкать к переделкам:
"Мы громче всех споём,
И строевым лучше всех пройдём,
Во-о-т идёт
Наш третий взвод!"
Сидя над листком бумаги, я вертел в пальцах ручку, подбирал в уме слова, подгоняя их так и эдак. И постепенно Ленинская бытовка вокруг меня, и запах ацетона от моей необношенной формы, и щипучая боль в правой ступне, растёртой до крови безжалостным сапогом — растворялись. Я ушёл в самоволку из армии...
Да, мы разучили её и спели очень даже браво…
вверх-скок