Число дембелей в отряде сократилось до четырёх — я, Серый, Рыжий из Днепра, и Александр Рудько. У меня уже был решён вопрос парадки, одолжил её у «фазана» из третьей роты. Из-за перевода после года службы из первой роты в четвёртую, по случаю карьеры кочегара, старшины обеих рот забыли мне её выдать.
Перед утренним разводом, у сортира захороводилось. Возбуждённые зрители рысцой сбегаются не упустить развлекуху, обмениваются краткими оповещениями, что прошлой ночью Серый заставил «молодого» крановщика везти его со стройки в батальон, а как доехали уже до Отдельной роты, сам сел порулить и в столб врезался. Ничего страшного не произошло, вмятина останется, но автокран и без ремонта обойдётся. Но Начштаба, как приехал и ему сказали, ахуел и кинулся отпиздить Серого, которого и застиг, выходящим из сортира.
— Бляаадь!
Какой замах! Какой хук! Каждое кило массивного майорского тела вложилось в сокрушительный удар и!. хуй там!. увернулся Серый. Хмм… тю, майор!. а я-то думал ты боксёр...
Начштабу помогают подняться, обходительно стряхивают пыль с его всё ещё малость опешившей формы... Красноповязочные дежурные сопровождают обезбляшенного Серого на губу...
Во время развода Замполит объявил, что на дембель уходит Рыжий, а мы с Рудько — на следующий день... Я подошёл к нему в штабном бараке.
— Товарищ замполит, мне характеристика нужна.
— Какая ещё характеристика?
— Для поступления в институт.
— Ну, ты, Огольцов, борзо́й!— вскричал Замполит. — Ахуел? Алкаш, наркуша, дебошир! Я те такую характеристику, блядь, выдам, что ни одна зона не примет — прямиком на крытку повезут. Это наша, сука, вина, что ты вообще отсюда выходишь. Но погоди! Общество с тобой разберётся! В мелкий порошок сотрёт!
~ ~ ~
Потом нам выдали деньги в штабной бухгалтерии. Ух-ты! Так я ещё и заработал! Сто двадцать рублей за два года беспорочной пахоты...
Рудько и я пошли проводить Рыжего, а заодно и экипироваться. В городе, Рудько купил спортивную сумку для обратного пути домой, а я выбрал себе кейс-«дипломат», они только-только тогда появились.
Нутро его стенок, из чёрной лоснящейся пластмассы, приняло дембельские гостинцы — прозрачный целлофан с прозрачными колготками для Ольги, бутылка водки для меня с отцом, малиновая шёлковая скатерть с бахромой за 7 руб. 50 коп., которую Рыжий купил своей мамане и попросил, пусть в «дипломате» полежит, пока мы спрыскиваем его дорожку домой.
Туда же я загрузил пару туфлей — лёгкая практичная обувь из чёрного вельвета, всего за шесть пятьдесят, потому что в батальоне я не смог найти ботинки под одолжённую парадку, а в город выехал в паре, которую мне выдал дежурный третьей роты из их каптёрки, всего на день.
Дорожку спрыснули от души, пылить не будет, и когда тормознулись для шумных прощаний-пожеланий, чуть не доходя до остановки, откуда Рыжему ехать на вокзал, я не был пьяным и чётко помнил про малиновую шёлковую скатерть в моём кейсе. Я не напомнил Рыжему о ней. Я её украл.
Предоставляя мне последний шанс, он протрезвел, всего лишь на секунду, но полностью, хотел проверить — вдруг скажу, а? И Рыжий посмотрел мне в глаза. Его попытка спасти — в последнюю минуту, но спасти меня! — наткнулась на высокомерный блеф непонимания в моём лице.
С пьяной смиренностью пред неизбежным, голова уронилась на грудь, и он захмелело пошатался к автобусу, больше уже не оглядываясь. Вот между нами десять метров… двадцать… Но я так и не крикнул: «Рыжий! Ты же забыл, брат!»
(...и никакая чистоплюйная сука с берегов речки Варанды никогда не отмоет и не отмолит эту мою подлость...)
На следующее утро, Рудько и я стояли перед строем из сразу ставших чужими лиц, когда Начштаба объявил, что мы уходим на дембель. Мы сделали поворот «налеву!» — я со своим дипломатом и Рудько с синей спортивной сумкой. И просто зашагали...
Ни мыслей, ни радости, странная пустота. Просто два дембеля идут на дембель, к воротам, оставляя позади четыре, в сумме, года, ампутированных из их жизней.
Через пару шагов, Комбат усёк вельветовые туфли, которые направляются мимо него за ворота, прямиком в пасть общества, что затаилось в засаде, готовясь при первой же возможности стереть меня в порошок.
Батяня-Комбат сделал последнюю отчаянную попытку спасти обречённого: «О!.. этта… эби-о-бля! Этот хуй ващще в бальных тапках?!»
Но Начштаба, бездушно и раздражённо, обломал отечески защитный порыв:
— Да, пошёл он к ебе́не-Фе́не!— сказал майор.— Заеба́л, уже, блядь, тут всех на́хуй.
Прощайте и вы, отцы-командиры…
~ ~ ~
Но и 24 часа спустя, я всё ещё торчал в Ставрополе, в его аэропорту сельхоз образца. Мало просто отслужить «только две зимы, только две весны», надо ещё суметь вернуться.
У меня имелся билет до Киева, купленный в городской кассе Аэрофлота, но когда я приехал на колхозное поле аэропорта, вылет отложили на час, потом ещё на час, и только к полудню поршневой АН-24 пробежал по взлётной полосе, и под крылом самолёта, под глухой гул моторов, поплыли реденькие облака поверх топографических ландшафтов.
Стройбат остался в прошлом, но я всё ещё оставался в стройбате и думал о старшине первой роты, который прицепился ко мне в городском автобусе на прошлой неделе.
Главное, оно ему надо? Он же в гражданке был. Поддатый, вот и захотелось народу показать какой он важный кусок, вот зачем.
— Ты что тут делаешь? Быстро в казарму! Я утром Комбату доложу!
— А я скажу, что ты был пьян как свинья, потому обознался.
Никто никому ничего не сказал...
И на майоре том тоже была гражданка, откуда мне знать, если первый раз вижу?
— Я — майор! Ты что себе позволяешь!
А где видно, что ты майор в этих гражданских тряпках? На мой погон глянь, ни одной лычки: чистый погон — чистая совесть, рядовой стройбата!
Это мы из-за той буфетчицы в кафе сцепились. Ядрёная бабень, и сперва в мою сторону грудь поколыхивала. Пока он майорством не козырнул или может нахлебаловка? Не, такое бабо не проведёшь...
~ ~ ~
Я всё ещё принадлежу стройбату, часть меня остаётся в нём. Навсегда. Какую-то его частицу я уношу в себе. До конца...
Но ни о чём таком я тогда не думал, а был «дембель», как «дембель», который летит домой. Не «домой» в смысле в казарму, а «домой» в смысле домой. Хотя мать в письме писала, что они продали свою четверть хаты на Нежинской и купили полхаты, где-то дальше на Посёлке. Ничего, адрес есть, найду.
Но долго думать про Конотоп не получается, думать о нём я отвык, вот и думаю о привычном... Как мы водили барабанщика из Пятигорска в то военное авиационное училище показать, что этот чувак — профи.
Втроём пошли, Длинный я и тот барабанщик. Хотели чтоб курсанты из тамошнего вокально-инструментального ансамбля убедились — лабух клёво стучит, и замолвили бы слово своему замполиту — приткнуть его в чмо при училище, потому что его должны загрести в армию. Такой был план.
Курсанты, как раз на сцене, репетировали, а зал как бы летний кинотеатр, без крыши. Дали они Длинному свою гитару, ударник за барабаны уселся…
Ваааа! Чуваки заделали дуэт ля бомб! Врезали попурри из Джимми и Джимми, оторвались по полной, отвели душу… Придурки! Они вроде как бульдозером прошлись по тем румяным курсантикам, в их голубых погонах. Тем ведь барабанщик нужен навродь того, что с горнистом на пару сзади знамени пионерской дружины ходит:
ду-ду-ду-ду́! ду-ду-ду-ду́!
Да, нихуя́ они не сказали своему замполиту про такого Барабанщика. Такие, блядь, холёные, чистенькие… кадеты эти...
Неужто всё? Не будет больше вечерних проверок? Ни Замполита, ни Начштаба, ни кусков… Домой лечу, дома всё будет ништяк! Не зря же, все эти два года, я мечтал, вернее, даже подумать себе не позволял о доме...
Это мой первый раз на самолёте. Не тащиться же два дня поездом. Запястье щемит малость. Та дура вчера вечером в гостинице. Она бы дала, просто негде было. Грит, пошли к тебе в номер.
Я мужиков попросил, они вышли. Ну пока она из себя непорочную целку строила и ногтями мне кисть увечила, они, по одному, возвращаться начали. Сеанс окончен.
А я ведь и не налягáл, сама, ни с того ни с сего, за руку схватила и давай когти запускать. Этот Ставрополь — просто питомник садисток, мамой клянусь…
Может Ольга не заметит… а если даже и да, так что? каких только ранений не нахватаешься на боевом посту...
вверх-скок