Число дембелей в отряде сократилось до четырёх — я, Серый, Рыжий из Днепра, и Александр Рудько. У меня уже был решён вопрос парадки, одолжил её у «фазана» из третьей роты. Из-за перевода после года службы из первой роты в четвёртую, по случаю карьеры кочегара, старшины обеих рот забыли мне её выдать.
. .. .
Перед утренним разводом, у сортира захороводилось. Возбуждённые зрители рысцой сбегаются не упустить развлекуху, обмениваются краткими оповещениями, что прошлой ночью Серый заставил «молодого» крановщика везти его со стройки в батальон, а как доехали уже до Отдельной роты, сам сел порулить, и в столб врезался.
Ничего страшного не произошло, вмятина останется, но автокран и без ремонта обойдётся. Однако Начштаба, как приехал и ему сказали, ахуел и кинулся отпиздить Серого, которого и застиг, выходящим из сортира.
— Бляаадь!
Какой замах! Какой хук! Каждое кило массивного майорского тела вложилось в сокрушительный удар и!.. хуй там!.. увернулся Серый. Хмм… тю, майор!.. а я-то думал ты боксёр...
Начштабу помогают подняться, обходительно стряхивают пыль с его всё ещё малость опешившей формы... Красноповязочные дежурные сопровождают обезбляшенного Серого на «губу»...
Во время развода Замполит объявил, что на дембель уходит Рыжий, а мы с Рудько — на следующий день... Я подошёл к нему в штабном бараке.
— Товарищ замполит, мне характеристика нужна.
— Какая ещё характеристика?
— Для поступления в институт.
— Ну, ты, Огольцов, борзо́й! — вскричал Замполит. — Ахуел? Алкаш, наркуша, дебошир! Я те такую характеристику, блядь, выдам, что ни одна зона не примет — прямиком на «крытку» повезут. Это наша, сука, вина, что ты вообще отсюда выходишь. Но погоди! Общество с тобой разберётся! В мелкий порошок сотрёт!
~ ~ ~
Потом нам выдали деньги в штабной бухгалтерии. Ух-ты! Так я ещё и заработал! Сто двадцать рублей за два года беспорочной пахоты...
Рудько и я пошли проводить Рыжего, а заодно и экипироваться. В городе, Рудько купил спортивную сумку для обратного пути домой, а я выбрал себе кейс-«дипломат», они только-только тогда появились.
Нутро его стенок, из чёрной лоснящейся пластмассы, приняло дембельские гостинцы — прозрачный целлофан с прозрачными колготками для Ольги, бутылка водки для меня с отцом, малиновая шёлковая скатерть с бахромой за 7 руб. 50 коп., которую Рыжий купил своей мамане и попросил, пусть в «дипломате» полежит, пока мы спрыскиваем его дорожку домой.
Туда же я загрузил пару туфлей — лёгкая практичная обувь из чёрного вельвета, всего за шесть пятьдесят, потому что в батальоне я не смог найти ботинки под одолжённую парадку, а в город выехал в паре, которую мне выдал дежурный третьей роты из их каптёрки, всего на день.
Дорожку спрыснули от души, пылить не будет, и когда тормознулись для шумных прощаний-пожеланий, чуть не доходя до остановки, откуда Рыжему ехать на вокзал, я не был пьяным и чётко помнил про малиновую шёлковую скатерть в моём кейсе.
Я не напомнил Рыжему о ней. Я её украл.
Предоставляя мне последний шанс, он протрезвел, всего лишь на секунду, но полностью, хотел проверить — вдруг скажу, а? И Рыжий глянул мне в глаза. Его попытка спасти — хотя бы в последнюю минуту спасти меня! — наткнулась на высокомерный блеф непонимания в моём лице.
С пьяной смиренностью пред неизбежным, голова уронилась на грудь, и он захмелело пошатался к автобусу, больше уже не оглядываясь. Вот между нами десять метров… двадцать… Но я так и не крикнул: «Рыжий! Ты же забыл, брат!»
. .. .
На следующее утро, Рудько и я стояли перед строем из сразу ставших чужими лиц, когда Начштаба объявил, что мы уходим на дембель. Мы сделали поворот «налеву!» — я со своим дипломатом и Рудько с его синей спортивной сумкой. И зашагали...
Ни мыслей, ни радости, странная пустота. Просто два дембеля идут на дембель, к воротам, оставив позади четыре года на двоих, ампутированные года их жизней...
Через пару шагов, Комбат усёк вельветовые туфли, направившиеся мимо него за ворота, прямиком в пасть общества, что затаилось в засаде, готовясь при первой же возможности стереть меня в порошок.
Батяня-Комбат сделал последнюю отчаянную попытку спасти обречённого: «О!.. этта… эби-о-бля!.. Этот хуй ващще в бальных тапках?!»
Но Начштаба, бездушно и раздражённо, обломал отечески защитный порыв:
— Да, пошёл он к ебе́не-Фе́не! — сказал майор. — Заеба́л уже, блядь, тут всех на́хуй.
Прощайте и вы, отцы-командиры…
~ ~ ~
Но и 24 часа спустя, я всё ещё торчал в Ставрополе, в его аэропорту сельхоз образца. Мало просто отслужить «только две зимы только две весны», надо ещё суметь вернуться.
У меня имелся билет до Киева, купленный в городской кассе Аэрофлота, но когда я приехал на колхозное поле аэропорта, вылет отложили на час, потом ещё на час, и только к полудню поршневой АН-24 пробежал по взлётной полосе, и под крылом самолёта, под глухой гул моторов, поплыли реденькие облака поверх топографических ландшафтов.
Стройбат остался в прошлом, но я всё ещё оставался в стройбате, и думал о старшине первой роты, что прицепился ко мне в городском автобусе на прошлой неделе.
Главное, оно ему надо? Он же в гражданке был. Поддатый, вот и захотелось народу показать до чего он важный кусок, вот зачем.
— Ты что тут делаешь? Быстро в казарму! Я утром Комбату доложу!
— А я скажу, что ты был пьян как свинья, потому обознался.
Никто никому ничего не сказал…
. .. .
И на майоре том тоже была гражданка, откуда мне знать, если первый раз вижу?
— Я — майор! Ты что себе позволяешь!
А с чего видно, что ты майор в этих гражданских тряпках? На мой погон глянь, ни одной лычки: чистый погон — чистая совесть, рядовой стройбата!
Это мы из-за той буфетчицы в кафе сцепились. Ядрёная бабень, и сперва в мою сторону грудь поколыхивала. Пока он майорством не козырнул или может нахлебаловка? Не, такое бабо не проведёшь...
~ ~ ~
Я всё ещё принадлежу стройбату, часть меня остаётся в нём. Навсегда. Какую-то его частицу я уношу в себе. До конца…
. .. .
Но ни о чём таком я тогда не думал, а был «дембель» как «дембель», который летит домой. Не «домой» в смысле в казарму, а «домой» в смысле домой. Хотя мать в письме писала, что они продали свою четверть хаты на Нежинской и купили полхаты, где-то дальше на Посёлке. Ничего, адрес есть, найду.
Но долго думать про Конотоп не получается, думать о нём я отвык, вот и думаю о привычном... Как мы водили барабанщика из Пятигорска в то военное авиационное училище — показать, что этот чувак профи.
Втроём пошли, Длинный я и тот барабанщик. Хотели, чтоб курсанты из тамошнего вокально-инструментального ансамбля убедились — лабух клёво стучит, и замолвили бы слово своему замполиту — приткнуть его в чмо при училище, потому что его должны загрести в армию. Такой был план.
Курсанты как раз на сцене репетировали, а зал как бы летний кинотеатр, без крыши. Дали они Длинному свою гитару, ударник за барабаны уселся…
Ваааа! Чуваки заделали дуэт ля бомб! Врезали попурри из Джимми и Джимми, оторвались по полной, отвели душу… Придурки! Они вроде как бульдозером прошлись по тем румяным курсантикам, в их голубых погонах. Тем ведь барабанщик нужен навродь того, что с горнистом на пару сзади знамени пионерской дружины ходит:
ду-ду-ду-ду́! ду-ду-ду-ду́!
Да, нихуя́ они не сказали своему замполиту про такого Барабанщика. Такие, блядь, холёные, чистенькие… кадеты эти…
. .. .
Неужто всё? Не будет больше вечерних проверок? Ни Замполита, ни Начштаба, ни кусков… Домой лечу, дома всё будет ништяк! Не зря же, все эти два года, я мечтал, вернее, даже подумать себе не позволял о доме...
Это мой первый раз на самолёте. Не тащиться же два дня поездом. Запястье щемит малость. Та дура вчера вечером в гостинице. Она бы дала, просто негде было. Грит, пошли к тебе в номер.
Я мужиков попросил, они вышли. Ну, пока она из себя непорочную целку строила и ногтями мне кисть увечила, они, по одному, возвращаться начали. Сеанс окончен.
А я ведь и не налягáл, сама ни с того ни с сего за руку схватила и давай когти запускать. Этот Ставрополь — просто питомник садисток, мамой клянусь…
Может Ольга не заметит… а если даже и да, так что? каких только ранений не нахватаешься на боевом посту...
вверх-скок
(...и никакая чистоплюйная сука с берегов речки Варанды никогда не отмоет и не отмолит эту мою подлость…)