Приход лета чмо ВСО-11 отметило общей попойкой.
Батальонный УАЗ-66, что развозит ужин по объектам: сторожам и тем, кого ударная штурмовщина держит на стройке даже ночью, вернулся из города с ящиком водки внутри большого котла-термоса из-под розданной ха́вки. Дежурный офицер на проходной мимолётно заглянул в кузов, на предмет обнаружения случайного самовольщика (как будто кто-то доезжает до ворот! как будто дежурный сам не знает!) и грузовик проехал к боксу.
Не забыли и меня пригласить, кочегар — нужный в солдатском быту человек.
Возлияние началась после отбоя, возле дальних боксов. В ярко-летней иллюминации полной луною, пятнадцать чмошников уселись на земле широким кругом типа аборигенов поля, пересечённого колючей проволокой; все — лицом к центру, где поблескивало стекло водочных бутылок, и белела эмалью стенок пара бачков, набитых мясом, которое повара пожарили в громадных противнях на электроплитах кухни. С двух пустых мешков разостланных, как скатерть-самобранка, вздымалась куча из нескольких буханок хлеба нашинкованного в хлеборезке…
Никогда прежде мне не приходилось пить водку с горла́. Стартовые глотки гадостны, но последующие льются соко́лом.
Закуска, к сожалению, исчезла слишком скоро… Свою бутылку я так и не допил. Поднявшись на нетвёрдые ноги, с полным почтением к честной компании, я известил присутствующих об немедленном отбытии меня в село Дёмино.
— Спакуха, кенты! Сё ништяк! Ккой нах держур фц.. ыр… я сам держур… Блядь!
И всё же, чтобы не нарваться, ограждение я форсировал возле свинарника, подальше от казарм. А уж там взял курс на круглое лицо полной луны, блиставшей с небосвода над селом Дёмино. Но она не только дарила путеводный свет, а ещё и раскачивалась при этом же, туда-сюда, как на качели.
Я бормотал ей выговоры за столь коварное непостоянство, а заодно и полю, что устроило тут, паимашь, морскую качку, тоже мне...паимаишь… ш-ш... Потом я упал и попытался приподняться на локте, но земное притяжение оказалось слишком неодолимым, а поле таким приветливо мягким…
Проснулся я в сумерках брезжащего рассвета, метров за сто от свинарника, и побрёл в кочегарку — напиться воды из-под крана и рухнуть на деревянный верстак в мастерской...
~ ~ ~
Похоже, я слишком чересчур раскатал губу, размечтавшись, что до конца службы буду кантоваться между Клубом и кочегаркой. Однажды утром, после ночной смены, майор Аветисян застал меня спящим в мастерской, и отдал приказ отправляться в казарму роты.
И это в то время, когда большинство чмошников манкировали даже вечерней проверкой! Солдат штабной писарь, например, спал в медпункте, на одной из двух больничных коек, а если у кого жалобы на состояние здоровья, тех помощник фельдшера, без задержки, спроваживал в городской военный госпиталь. Слесарь Тер-Терян не вылезал из швейной мастерской Гриши Дорфмана. У клубного художника, Саши Лопатка, ващще отдельная комната в Клубе.
А несчастный кочегар, отсидев целый день среди воя и грохота, должен топать на вечернюю проверку, где, вместо отсутствующего чмошника, чей-то голос из рядов выкрикнет «на дежурстве!» и — нет вопросов...
Чтобы как-то убить время, пока на кухне готовится ха́вка, я взял книгу из библиотеки в штабном бараке, через писаря. Выбрал её за толщину, чтобы на до́льше хватило. «Идиот» Достоевского. Ё-моё! Вот это вещь! Кульминация за кульминацией… После того убийцы-самоучки с топором, навязанного школьной программой, и не подумаешь, что он так круто пишет… А больше в штабе и брать нечего, там всего одна полка, а на шедевры Б. Полевого с Н. Островским, после книги Фёдора Михалыча, совсем не стои́т.
В Клубе Рудько дал мне буклет «The Beatles in America» про их турнэ по штатам. Кто-то из «молодых» привёз на память о своей привольной юности. Я начал переводить, потому что в буклете фоток больше, чем текста. Однако без словаря под рукой, моего школьного запаса хватало только с десятого на пятнадцатое, кое-где приходилось тупо догадываться по картинкам, но Рудько и такому оставался рад…
~ ~ ~
Так оно и идёт, по кругу — рутина из шипения пара, насосного воя, потом Клуб, вечерняя проверка, и опять в Клуб. А с утра всё по новой…
Вон Джафаров галопом скачет, глаза круглые, из орбит лезут, лицо белое, рубаха на спине — тоже; неслабо где-то о побелку терану́лся.
— Спрячь меня! Начштаба за мной!
Я через дверь секану́л: ну а кто ж ещё сюда, от кухни прямиком, на сближение прёт своей боксёрской походочкой враскачку? Джафар едва успел через окно в мастерской в бурьяны выпрыгнуть.
— Никак нет, товарищ майор, сюда никто не заходил.
Да только у майора нюх как у охотничьей собаки, и уже из-за угла доносится:
— Прапорщик Джафаров! Ко мне!
Пиздарики тебе, прапорщик, клянусь мамой… А с чего это Начштаба за Джафаром как с ху́я сорвался? Хотя какая вхуй разница?
А под вечер в поле другая охота.
Смуглые ковбои из Отдельной роты крысу обложили, и в обрезок железной трубы загнали. Плеснули туда бензина, подожгли. Крыса выскочила, вся пламенем объята, по полю мечется как огненный шар, а они не отстают — культурно-спортивный досуг…
В ночную смену, в проходе вокруг спаренных котлов, я крысиный выводок увидел — заорал, кинулся сапогами потоптать, однако разбежались. Но с чего это вдруг во мне такая ненависть на крыс взыграла?
Инстинкт самосохранения, в чистом виде. Они же не простят людям, включая и меня, мученическую смерть той сожжённой крысы, вот я и кинулся их превентивно истребить. Придурок…
~ ~ ~
Однажды ночью, сплю я на верстаке, и что-то непонятное мне на грудь уселось. Ну как бы сгусток чёрного тумана и — давит; хочу сбросить, а сил нет ни шевельнуться, ни даже криком спугнуть, и тягостно так... Еле-еле проснулся.
Позднее Ваня с умным видом начал меня поучать, что это домовой был.
Вот они в Крыму том ёбнутые. Кочегарка это — дом? Откуда тут домовой возьмётся?
Единственное, что я Ване не сказал — та тварь сидела, как раз в том месте на груди, где я станком побрил, перед зеркальцем в штукатурке. Ну чтоб видуха стала как у мачо, а то у меня там волосни не больше, чем у Вани на верхней губе. Но хуй я угадал, как было, так и осталось…
вверх-скок