Вероятно, девушку разочаровала моя непредприимчивость, и что я так не по-солдатски спасовал перед неприхотливым минимализмом обстановки в застолблённом лампой дворе. Во всяком случае, на свидание в парке, как мы договаривались, она не явилась.
Я покружил по полутёмным аллеям, немного постоял под фонарями ярко освещённого корраля танцплощадки, где активно отдыхала молодёжь Ставрополя, хотя это опасно — солдат в повседневке сразу бросится в глаза военным патрулям.
Её нигде не оказалось, и шансы, что придёт, упали до нуля. Заворачивай оглобли, рядовой.
— Солдат, спички найдутся?— ко мне обращался патлатый парень с сумкой на широком ремне через плечо.
Я достал спички из кармана хэбэ́́ штанов, он взял коробок и вжикнул зиппером, открывая сумку. Поверх всего прочего, лежала пачка сигарет и коробок спичек.
— О! Я такой забывчивый. Закуришь?— Он взял сигареты и распахнул крышечку пачки над плотным рядком фильтров. Я вытащил одну.
— Ах! Здесь такой шум, даже голова разболелась. Может, отойдём?— Правой рукой он взворошил ширококудрую стрижку тёмных волос до плеч.
...шо за дела ващще?.. он клеит меня или как?. невысокий аккуратный парень, длинные волосы, сумка под локтем…
— Можно.
Мы отошли, в сопровождении взглядов обычной возле танцплощадок части публики — тех, кто никогда не заходят внутрь. Медленным шагом, направились мы никуда, в общем-то. Он всё говорит, говорит. Такие женственные интонации. Потом рассказал мне анекдот из жизни голубых.
Одного в Москве поймали, метелят в ментовке, а он пищит: «Ну капитан! Я же хотел только в ротик, а не в зубы!» Игра слов, но не смешно, хотя понятно. И с ним тоже всё понятно, просто любопытно — что же дальше?
— Хочешь вина?
— Можно.
Мы зашли в ближайший гастроном у парка, очереди почти никакой. С нескрываемым душевным подъёмом, он спрашивает моего совета, вон то, на стене позади прилавка — подойдёт? А мне как знать? Впервые вижу этот «Горный Цветок».
Почти пустой магазин залит резким светом, а те, кто есть, упорно, молча, пялятся. Он выбивает в кассе чек. Радостно несёт его продавщице, обменивает бумажку на бутылку и вкладывает себе в сумку.
Мы возвращаемся в парк, в его верхнюю, неосвещённую часть, где нет скамеек, нет фонарей, а деревья заслоняют экономное освещение ближайшей улицы.
Стоя в темноте у ряда постриженных кустов, мы распили вино, не окончательно. Потом он опускается на колени возле моих сапог и поспешно расстёгивает ширинку хэбэ́́...
Ну сперва возбуждает, да, потом остаётся лишь ощущения тёплой влажности, там. Его голова, едва различаясь в темноте, без остановки качает, как поршень, взад-вперёд.
Я передвигаю бляху послабленного солдатского ремня себе на позвоночник, чтоб он случайно лбом не стукнулся. Он меняет ритм, темп. Передохнул. Снова начал.
...как-то оно монотонно… долго мне ещё так торчать?
Чмо-ок!
... опять тайм-аут?
— Нигадяй! Ты был с блядью! Поэтому не можешь кончить! Какой же ты нигадяй!
— Да не был я.— Застёгиваюсь под его жалобные причитания, что у меня такой подходящий — ровно тринадцать — а ничего не вышло. Разночтение его экспертной оценки с измерениями во время обеденного перерыва на заводе КПВРЗ, меня не задевает, с учётом его разочарования — старался как мог, и всё впустую, к тому же за вино он платил.
— Тут ещё осталось — будешь?
— Ах, нет!
Я кончил вяленький горный цветок под его удручённую исповедь, что он тут проездом из города Нальчик, где какой-то очень важный директор, какого-то очень важного производства сделал его таким... когда он ещё был совсем мальчиком.
Потом он обнял меня на прощанье, но никаких поцелуев для такого негодяя, который с блядью был, который наказан, и пусть теперь останется голодным… И он уходит, своей сентиментально манящей походкой, в сторону уличных фонарей за парком.
Из душераздирающего анекдота от печального мальчика из Нальчика, очень даже ясно, что жизнь у них не сахар — таись и прячься, а под конец менты метелят. Бедолаги… Ну, чё? Пора домой двигать, а?
~ ~ ~
Почтальон вручил мне письмо от Ольги про письмо, которое она получила от моего сослуживца. Тот анонимно её информировал о моих амурных самовольных похождениях в разных направлениях от дислокации войсковой части 41769, она же ВСО-11...
Наглость грязных инсинуаций возмутила меня до глубины души, тем более, что ни в селе, ни на хлебзаводе ничего не получилось! А тот голубой вообще не в счёт, ведь я даже не кончил.
Поэтому в ответном послании я, с полным правом, подчеркнул, что ничего такого, что он там наподразумевал и близко не было, и пусть она пришлёт мне эту анонимную херню, для проведения графологической экспертизы и принятия соответствующих мер пресечения к оборзелому суке подколодному.
В ответ, она известила, что измышления о моём, якобы неустойчивом, поведении ввергли её в состояние аффекта, переживая который, она подрала письмо в невосстановимо мелкие клочья.
(...и вот опять я упираюсь в эти трансцендентальные вопросы. Зачем? Какой в этом прок анонимщику? А если Ольга просто брала меня на пушку, то всё равно — зачем?
Эти вопросы в очередной раз доказывают, как ограничены возможности человеческого разума... Во всяком случае моего...)
~ ~ ~
Ваня ушёл на вечернюю проверку, потому что сегодня в кочегарке моя смена. Чуть погодя притопал Серый, а с ним, прицепом, «молодой» водитель из Симферопольского призыва. Оба на поддаче. У «молодого» явно деньги есть, вот Серый с ним и кентуется.
И тут Серый заводит какую-то полную херню типа как вроде у ребят на меня обиды. Я ващще не врубаюсь. Какие ребята? Шо за обиды?
Ща паймёшь, грит, пашли, и дверь — на крючок. Втроём переходим в мастерскую, и Серый как-то враз оттуда слинял, я не понял.
А этот верзила «молодой», в глаза мне не смотрит, грит, чё ты ребят закладываешь? И кулаком в лицо мне. Я удар плечом парировал и — мимо него — за дверь, а жлоб следом. За печью в закутке лом стоял, я его — хвать, ору: «Серый! Кого я на́хуй закладывал?»
А он тут же стоял, в тёмном проходе. Увидел, что я при оружии и — серию ударов мне по корпусу. Я лом выронил. Да и хватался-то чисто инстинктивно, скорее для острастки.
В этот момент висячая ширмочка из листового железа под окном, что первое от двери, отклоняется и внутрь вползает Саша Хворостюк, на четвереньках. В одних сапогах и в трусах, а вокруг шеи полотенце обмотано, ну а этот лист железный, что он приоткрыл, об спину его ржавчину свою обскабливает. Явно — пришёл душ принять в насосной, но входная дверь закрытой оказалась.
Серый, как его увидел, полкана́ спустил: «Пошёл отсюда на́хуй!» Ну Саша Хворостюк дальше и вникать не стал. Врубил заднюю и, не поднимаясь, ногами вперёд уполз.
Серый опять ко мне. А у меня грудь в крови. Курточка на мне всю дорогу нараспашку была, и один из ударов по корпусу родинку там сорвал.
Ну он видит, что дохуя кровищи, и хуй его знает, что в той мастерской между мной и «молодым» было, а он не такой был готовый, чтоб не просечь — тут дисбатом светит, а там режим ахуеть какой жёсткий, даже для воров в законе из третьего поколения. Ещё чёт покаркал: «Смотри! Ребята! Если что!..» И — свалили они.
А я всё не догоняю — чё за хуйня ващще? Позже поговорил с ним, спросил напрямую, но он опять ту же поебень гонит: «Смотри! Если чё!..» Короче, просто пахана из себя строил, перед тем богатеньким на башли «молодым».
вверх-скок