Вообще-то, это оказалось окраиной, и возле строительного объекта, куда нас привезли, всё ещё угадывались останки бывшей лесополосы. Строительным объектом оказался девятиэтажный жилой дом из двух подъездов-секций, кладка стен которого (белым силикатным кирпичом) доросла уже до половины проектной высоты.
Командир нашего отделения-бригады отдаёт приказ расставить поддоны вокруг белой кучи силикатного кирпича, насыпанной самосвалами, и укладывать его на них.
Каждый поддон — это просто четыре обрезка толстой доски, метр двадцать в длину, прибитые к двум поперечным брусьям, 90 cм x 6 cм x 6 cм, и те становятся ножками поддона с отступом в десять см от его краёв, что позволяет завести под него стальные стропы башенного крана.
Однако поддон сначала нужно нагрузить. Груз из двенадцати рядов кирпича (около 300 штук, всех вместе) превратится в, примерно, один кубический метр кладки. На поддоне, кирпич нужно укладывать вперевязку, перекрывая расселины одного ряда кирпичами следующего, чтоб груз этот не сыпанул вниз, когда кран возносит поддон каменщикам на стенах.
В общем, дело нехитрое, но мелкая силикатная пыль въедается в кожу рук, подушечки пальцев, которыми мы выдёргиваем кирпичи из кучи, стёрлись прежде, чем закончилась укладка первого поддона, они начинают щемить, а защитных рукавиц нам как-то не выдали…
Гриша Дорфман, с видом унылого хироманта, изучает линии судьбы на своих ладонях… Зачем-то сразу в двух… Или выискивает разночтения?
К тому же, белая силикатная пыль облепляет форму, а потом заморишься её оттуда вытряхнуть, но спецовки нам как-то даже и не предлагали...
Покинув шоссе на развилке за городом, грузовик несётся мимо группы строений производственного типа в стороне от правой обочины, наша бригада-отделение взрывается диким криком-свистом. Ребята машут пилотками промузлу, ни дать ни взять — футбольные фанаты, чья команда появилась на поле.
Витя Стреляный неохотно поясняет, что это не промузел, а Зона. Теперь дошло — корпоративный дух у тех, кто срок мотал и пайку хавал.
(...30 % военнослужащих строительных батальонов составляли граждане, которые до призыва в ряды Советской армии отбыли тот или иной срок тюремного заключения за преступления умеренной тяжести.
Остальные 70% оказались негодными для строевой службы из-за слишком отсутствующего образовательного уровня, по состоянию здоровья или же, подобно мне, неудачно косили от армии.
При случайных просветлениях рассудка посреди его хронического маразматизма, Комбат ВСО-11 порой выдавал неоспоримые истины: «Сброд калек и зэков, эби-о-бля, мать вашу!»…)
С работы нас привезли уже в сумерках. Вечернюю проверку после ужина проводил командир первой роты, капитан Писак. Рота построилась в две шеренги из конца в конец барака, «молодые» — таков закон — в первом ряду.
Стоя лицом к строю, Писак читал фамилии, не подымая головы от списка, но вслушиваясь в ответные:
— Я!
— Я!
— Я!
Смотреть ему было незачем, он на слух распознавал каждого «я», а по окраске тембра голоса определял текущее состояние воина.
Когда перекличка дошла до «молодых», Писак подходил и становился напротив каждого из новых «я!», чтобы пару секунд, в молчании, ощупать твоё лицо немигающим взглядом из-под чёрного козырька фуражки, затем выкликал следующего. И — всё, его фотографическая память зафиксировала тебя на два года вперёд, и спустя месяц, вместо: «Как фамилия, рядовой?», он скажет: «Рядовой Огольцов!»
— Слушаю, товарищ капитан!
— Блатуешь, Огольцов?
— Никак нет, товарищ капитан!
— А бляха почему на яйцах?.. Сержант Баточкин!
— Слушаю, товарищ капитан!
— Рядовому Огольцову пять нарядов вне очереди.
— Слушаюсь, товарищ капитан!
Ну да, когда мы подходили к строящейся девятиэтажке, я послабил ремень на гимнастёрке, совсем немного, откуда я мог знать, что он вывернет из-за деревьев лесополосы. И начал прокручивать застёгнутый на мне ремень, за каждый оборот бляхи на 360º — один наряд.
В тот день я вовсю старался выслужиться перед сержантом, который послал меня ровнять лопатой грунт под прокладку бордюров. Как я хуярил! Метров двести, не меньше, в надежде, что за моё усердие сержант похерит наряды.
"Два солдата из стройбата
Заменяют экскаватор..."
Пару прохожих по близлежащему тротуару глубоко впечатлило моё рвение, подошли, предложили распить бутылку вина, которую несли куда-то мимо.
— Нет, спасибо! Я не могу.
На вечерней проверке, сержант поманил меня пальцем — «на полы!»
“На полы» значит — когда все улягутся на свои койки, подметёшь центральный проход и проходы между кубриков, принесёшь воды от умывального корыта, возле сортира, и промоешь всю шестидесятисемиметровую казарму с её кубриками, бытовкой и тамбуром впридачу.
Делай это в два приёма.
Шаг первый: мокрой, как хлющ, тряпкой, промой каждый ёбаный сантиметр линолеума на полу.
Шаг второй: прополощи тряпку, выжми насухо и повтори Шаг первый. И чем чаще меняешь воду при мытье полов, тем лучше, чтоб из-за мутных разводов по линолеуму не нарваться на приказ дежурного сержанта: перемыть заново.
Потом пойди и доложи сержанту, что наряд исполнен и ждёт проверки. И если он примет с первого раза, можешь делать запоздалый отбой и радоваться, что сегодня вечером тебя не послали «на полы» в столовую, откуда такие же «нарядчики», как ты, ещё не возвращались. Разденешься, ляжешь и в тот миг, когда голова твоя коснётся подушки, услышишь:
— Рётьааа падьоооом!
~ ~ ~
— Ванька́ в психушку увезли.
— Какого Ванька́?
— А, сам знайиш — шрам на темени.
— За что?
— Утром не стал обуваться, грит, в сапоги мыши влезли.
— Косит или заёб зашёл в голову?
— Да, хуй его знает, там разберутся.
Первый выходной у нас случился в августе. До того дня: с полдевятого и до темна пахали на объектах. И вдруг — ни с того ни с сего — целое воскресенье в расположении части.
«Молодые» постирали свою пропылённую вонючую хэбэ́ форму. Развесили стирку по белой кирпичной стене вдоль пустынной дороги и бродили от барака к бараку в чёрных трусах, белых майках и чёрных кирзовых сапогах, как те спортивные Фрицы с автоматическими шмайсерами в кино «Один Шанс из Тысячи».
За период до первого выходного, наша бригада-отделение забросила привычку салютовать свистом-криками придорожной Зоне у развилки с шоссе. А по утрам с безоблачной погодой, по пути в сортир, мы перестали замирать, уставясь на невиданную диковину — снега далёкой вершины Эльбруса, зависшие в небе над свинарником. Рядовой Алимонов, он же Алимоша, научил меня докуривать стрельнутый у товарищей бычок «Примы», покуда не останется миллиметра три бумаги до края сигареты.
А один раз у нас даже была получка. Старшина первой роты, седой мужик за пятьдесят, под крепким градусом, вызывал нас, по одному, в свою комнату-каптёрку и выдавал по рублю с мелочью, каждому, а остальное натурой — кусок белой тряпки на подворотнички, пару баночек сапожной ваксы и катушку белых ниток для пришивания подворотничка, когда его простирнёшь.
Но в его ведомости мы расписывались за 3 рубля 80 копеек, конечно, потому что каждому известно, кого ни спроси — зарплата рядового Советской армии составляет 3 руб. 80 коп. в месяц, это такая же аксиома, как про впадение Волги в Каспийское море.
Посреди лета, на вечерней проверке, замполит роты объявил, что моей жене послана справка, по её просьбе, что я прохожу службу в армии.
— А ты не говорил, что женат, Голиков.
— А ты не спрашивал.
(...им-то некогда было в колониях для малолетних преступников...)
вверх-скок