Вообще-то, это оказалось окраиной, и возле строительного объекта, куда нас привезли, всё ещё угадывались останки бывшей лесополосы. Строительным объектом оказался девятиэтажный жилой дом из двух подъездов-секций, кладка стен которого (белым силикатным кирпичом) доросла уже до половины проектной высоты.
Командир нашего отделения-бригады отдаёт приказ расставить поддоны вокруг белой кучи силикатного кирпича, насыпанной самосвалами, и укладывать его на них.
Каждый поддон — это просто четыре обрезка толстой доски, метр двадцать в длину, прибитые к двум поперечным брусьям (90 cм x 6 cм x 6 cм), и те служат ножками поддона с отступом в десять см от его краёв, что позволяет завести под него стальные стропы башенного крана.
Однако поддон сначала нужно нагрузить. Груз из двенадцати рядов кирпича (около 300 штук, всех вместе) превратится в примерно один кубический метр кладки. На поддоне, кирпич нужно укладывать с «перевязкой», перекрывая расселины одного ряда кирпичами следующего, чтоб груз этот не сыпанул вниз, когда кран возносит поддон каменщикам на стенах.
В общем, дело нехитрое, но мелкая силикатная пыль въедается в кожу рук, подушечки пальцев, которыми мы выдёргиваем кирпичи из кучи, стёрлись прежде, чем закончилась укладка первого поддона. Они начинают щемить, а защитных рукавиц нам как-то не выдали…
Гриша Дорфман, с видом унылого хироманта, изучает линии судьбы на своих ладонях… Зачем-то сразу в двух… Или выискивает разночтения?
К тому же, белая силикатная пыль облепляет форму, а потом заморишься её оттуда вытряхнуть, но спецовки нам как-то даже и не предлагали…
. .. .
Обратная транспортировка в расположение части, на обед. Покинув шоссе на развилке за городом, грузовик несётся мимо группы строений производственного типа в стороне от правой обочины. Наша бригада-отделение взрывается диким криком-свистом. Ребята машут пилотками промузлу, — в отвязной реакции футбольных фанатов на появление любимой команды.
Витя Стреляный неохотно поясняет, что это не промузел, а Зона. Теперь дошло — корпоративный дух тех, кто срок мотал и пайку хавал.
С работы нас привезли уже в сумерках. Вечернюю проверку после ужина проводил командир первой роты, капитан Писак. Рота построилась в две шеренги из конца в конец барака, «молодые» — таков закон — в первом ряду.
. .. .
Стоя лицом к строю, Писак читал фамилии, не подымая головы от списка, но вслушиваясь в ответные:
— Я!
— Я!
— Я!
Смотреть ему было незачем, он на слух распознавал каждого «я», а по окраске тембра голоса определял общее состояние воина на данный момент.
Когда перекличка дошла до «молодых», Писак подходил и становился напротив каждого из новых «я!», чтобы пару секунд, в молчании, ощупать твоё лицо немигающим взглядом из-под чёрного козырька фуражки, затем выкликал следующего.
И — всё, его фотографическая память зафиксировала тебя на два года вперёд, и спустя месяц, вместо: «Как фамилия, рядовой?», он скажет: «Рядовой Огольцов!»
— Слушаю, товарищ капитан!
— Блатуешь, Огольцов?
— Никак нет, товарищ капитан!
— А бляха почему на яйцах? Сержант Баточкин!
— Слушаю, товарищ капитан!
— Рядовому Огольцову пять нарядов вне очереди.
— Слушаюсь, товарищ капитан!
Ну да, когда мы подходили к строящейся девятиэтажке, я послабил ремень на гимнастёрке, совсем немного, откуда я мог знать, что он вывернет из-за деревьев лесополосы. И начал прокручивать застёгнутый на мне ремень, за каждый оборот бляхи на 360º — один наряд.
. .. .
В тот день я изо всех сил старался выслужиться перед сержантом, который послал меня ровнять лопатой грунт под прокладку бордюров.
Как я хуярил! Метров двести, не меньше, в надежде, что за моё усердие сержант похерит наряды.
"Два солдата из стройбата
Заменяют экскаватор..."
Пару прохожих по близлежащему тротуару глубоко впечатлило моё рвение, подошли, предложили распить бутылку вина, которую несли куда-то мимо.
— Нет, спасибо! Я не могу.
На вечерней проверке, сержант безмолвно поманил меня пальцем — «на полы!»
. .. .
«На полы» значит — когда все улягутся на свои койки, подметёшь центральный проход и проходы кубриков, принесёшь воды от умывального корыта возле сортира, и промоешь всю шестидесятисемиметровую казарму с её кубриками, бытовкой и тамбуром впридачу.
Делай это в два приёма.
Шаг первый: мокрой как хлющ тряпкой, промой каждый ёбаный сантиметр линолеума на полу.
Шаг второй: старательно прополощи тряпку, выжми насухо и повтори Шаг первый. И чем чаще меняешь воду при мытье полов, тем больше шансов, что не нарвёшься на приказ дежурного сержанта перемыть заново из-за мутных разводов по линолеуму.
Потом пойди и доложи ему, что наряд исполнен и ждёт проверки. И если он примет с первого раза, можешь делать запоздалый отбой и радоваться, что сегодня вечером тебя не послали «на полы» в столовую, откуда такие же «нарядчики», как ты, ещё не возвращались.
Разденешься, ляжешь, и в тот миг, когда твоя голова коснётся подушки, ты услышишь:
— Рётьааа падьоооом!
~ ~ ~
— Ванька́ в психушку увезли.
— Какого Ванька́?
— А, сам знайиш — шрам на темени.
— За что?
— Утром не стал обуваться, грит, в сапоги мыши влезли.
— Косит или заёб зашёл в голову?
— Да, хуй его знает, там разберутся.
. .. .
Первый выходной у нас произошёл в августе. До того дня: с полдевятого и до темна пахали на объектах. И вдруг — ни с того ни с сего — целое воскресенье в расположении части.
«Молодые» постирали свою пропылённую вонючую хэбэ́ форму. Развесили стирку по белой кирпичной стене вдоль пустынной дороги, и бродили от барака к бараку в чёрных трусах, белых майках и чёрных кирзовых сапогах, как те спортивные Фрицы с автоматическими шмайсерами в кино «Один Шанс из Тысячи».
За период до первого выходного, наша бригада-отделение забросила привычку салютовать свистом-криками придорожной Зоне у развилки с шоссе. А по утрам с безоблачной погодой, по пути в сортир, мы перестали замирать, уставясь на невиданную диковину — снега далёкой вершины Эльбруса, зависшие в небе над свинарником. Рядовой Алимонов, он же Алимоша, научил меня докуривать стрельнутый у товарищей бычок «Примы», покуда не останется миллиметра три бумаги до края сигареты.
А один раз у нас даже получка состоялась. Старшина первой роты, седой мужик за пятьдесят, под крепким градусом, вызывал нас, по одному, в свою комнату-каптёрку и выдавал по рублю с мелочью, каждому, а остальное натурой — кусок белой тряпки на подворотнички, пару баночек сапожной ваксы и катушку белых ниток для пришивания подворотничка, когда его простирнёшь.
Но в его ведомости мы расписывались за 3 рубля 80 копеек, конечно, потому что каждому известно, кого ни спроси — зарплата рядового Советской армии составляет 3 руб. 80 коп. в месяц. Это настолько же непререкаемая аксиома, как про впадение Волги в Каспийское море.
. .. .
Посреди лета, на вечерней проверке, замполит роты объявил, что моей жене послана справка, по её просьбе, что я прохожу службу в армии.
— А ты не говорил, что женат, Голиков.
— А ты не спрашивал.
(...им-то некогда было в колониях для малолетних преступников...)
вверх-скок
(...30 % военнослужащих строительных батальонов составляли граждане, отбывшие до призыва в ряды Советской армии тот или иной срок тюремного заключения за преступления умеренной тяжести.
Остальные 70% оказались негодными для строевой службы из-за неприемлемо низкого образовательного уровня, по состоянию здоровья или же, подобно мне, неудачно косившие от армии.
При случайных просветлениях рассудка посреди его хронического маразматизма, Комбат ВСО-11 порой выдавал неоспоримые истины: «Сброд калек и зэков, эби-о-бля, мать вашу!»…)