автограф
     пускай с моею мордою
   печатных книжек нет,
  вот эта подпись гордая
есть мой автопортрет

самое-пресамое
финальное произведение

:авторский
сайт
графомана

рукописи не горят!.. ...в интернете ...   





Посреди лета, посреди недели и даже посреди рабочего дня, Дядя Толик вдруг вернулся домой. «Тащи удочки, быстро!»– крикнул он, вбегая в хату. Торопливо приматывая снасти к багажнику, он объяснил, что на Кандыбино прорвало дамбу рыбных озёр и вся рыба ушла в Езуч.

Мы промчались через весь город, перемахнули по Загребельскому мосту и только тогда Дядя Толик сбросил газ, выискивая свободное место на берегу реки. А это было не просто. Вдоль обоих берегов смешанная толпа из пацанов, подростков, мужиков стояли почти плечо в плечо, с лесом удочек в постоянном движении над оживлённо вздувшимся течением и выдёргивали оттуда пустые крючки или вспых трепыханья добычи.

Это был стихийный выходной. Это была яркая, мощная, убедительная демонстрация рыбачьих сил города Конотопа.

(…до сих пор задаюсь вопросом: был ли прорыв рыбных озёр каким-то невообразимым образом связан с Сумасшедшим Летом 68-го во Франции, или всё же сложившаяся тогда там революционная ситуация явилась таки следствием Кандыбинских событий?

Или же—что также возможно—и там, и там, имела место третья, пока ещё невыясненная, но, несомненно, общая причина…)

Дядя Толик поймал трёх увесистых зеркальных карпов, а мне совсем не повезло…

Через пару дней, мы с Чепой побывали на Кандыбино пешком. Рыбные озёра тянулись как полюшко широко поле покрытое коркой подсыхающей тины. Кое-где всё ещё зеленели полёгшие водоросли. В одном из таких мест оказалась мелкая, но длинная яма битком набитая живой рыбой. Мы вытаскивали их голыми руками за скользкую чешую. Не очень крупные, правда, сантиметров по двадцать. Чепа не забыл принести с собою мелкосетчатую сумку, а мне пришлось снять майку и снизу завязать узлом, чтоб загрузить улов.

Дома нажарили рыбы на обе семьи, и даже Жульке досталось. Тётя Люда подначивала Дядю Толика, что ездит-ездит, а столько ни разу не привёз.

~ ~ ~

Лето самая правильная пора для реконструкций и ремонта. Отец выпилил проём в глухой стене над керогазом и вставил остеклённую раму на петлях. Свет дня пришёл на веранду и она стала уютнее, и не надо всякий раз щёлкать выключателем лампочки, если пить хочется.

Потом пришёл черёд кухни. Всё вынесли во двор, кроме слишком тяжёлого холодильника у двери. За один тот день, мать и Тётя Люда побелили все стены, потолок и кирпичную плиту-печку. Они работали, пока всё не закончили, до слишком позднего вечера, чтоб заносить вещи обратно, так что просто помыли пол на кухне, а ночевать всем пришлось в нашей комнате.

Наташа уступила раскладушку Ирочке с Валериком, а сама вернулась на своё давнишнее место в ногах нашего с Сашей раскладного дивана. Пружинный матрас старших Архипенко занял середину комнаты и места, практически, не осталось, надо смотреть куда ногу втиснуть, чтоб пройти.

Нам с Сашей тоже пришлось лечь, но ноги мы пока что не поджимали для освобождения места под Наташу, потому что Тётя Люда решила искупаться на кухне, пока все смотрят телевизор. Из вещей оставленных ночевать во дворе она принесла зеркало в старой раме из дерева и повесила на его прежний гвоздь над холодильником. Потом она налила горячую воду в большой жестяной таз для стирки и сдвинула полосатые шторки в дверном проёме между кухней и комнатой. Свет в комнате выключили, чтобы на экране телевизора видимость лучше различалась, а звук спустили, но я всё равно бухтел, что не могу уснуть при звуке. А в ответ, как всегда, равнодушный совет: –«А ты не слушай, накройся с головой и – спи».

Тётя Люда плескалась на кухне, а потом позвала Дядю Толика потереть ей спину. Когда он вернулся и сел обратно на раскладушку заполненную его детьми, я заметил, что между шторками остался просвет, а в нём зеркало над холодильником с отражением широких досок пола, края жестяного таза и, частично, спины Тёти Люды сидящей в нём. И тогда я исполнил совет – накрылся одеялом с головой. Но не для сна.

Я расположил край одеяла шалашиком стоячим на деревянном подлокотнике раскладного дивана и сквозь него смотрел на отражение в далёком зеркале на стене кухни. В общем-то, смотреть почти не на что – клочки пены на мокрых досках пола и чуть шевелящаяся лопатка в спине Тёти Люды с прилипшей мокрой прядью чёрных волос. Потом остались только доски и край пустого таза, потому что Тётя Лида уже из него вылезла.

Но очень скоро она появилась вновь в раме зеркала—намного ближе и чётче—потому что подошла к нему и заслонила остальные отражения полотенцем на бёдрах и своей голой грудью. Она тонко улыбнулась хитрой улыбкой, облизнула свои губы и посмотрела прямо мне в глаза сквозь мой перископ из одеяла. Я тут же зажмурился и больше глаз не открывал, а только слушал, как она вытирает на кухне пол и пробирается в тесноту нашей комнаты...

Потом все улеглись по своим местам, телевизор и свет потушили. И только тогда я, наконец-то, медленно сдвинул жаркое одеяло со своей головы. Комната тонула в кромешной тьме. Чуть погодя в темноту вплелись различные посапывания со всех сторон, а снизу, там где на полу стоял матрас Архипенков, донеслось негромкое мерное поскрипывание, словно там ритмично стискивали и попускали тюк соломы. Я даже головы не повернул, во-первых, всё равно ни зги не видно, а к тому же, при моей начитанности, я и не глядя знал, что там занимаются любовью...

Шесть месяцев спустя, тёмным зимним вечером, когда мы с Чепой ходили в Завод помыться, он поманил меня заглянуть в окна женского отделения Заводской Бани льющие тёплый жёлтый свет на близлежащие сугробы в синеватой мгле. Я так и не подошёл. Стеснялся его присутствия? Не знаю. Но даже когда ходил в душ один, я всё равно не подглядывал в те окна…

Тем летом Раиса попросила нас тряхнуть стариной и выступить по детским садам города с гастролями кукольного театра. Меньше чем за неделю, мы дали десяток представлений. Утром приходили в указанный с вечера детсад, устанавливали ширму в их столовой, вешали задник, ставили перед ним штативы с избушкой и Ёлкой, которые привозил грузовичок Завода, показывали спектакль достопочтенной карапузной публике и двигали в следующий детский сад—декорации на том же грузовике, мы трамваем.

Куба строил намёки, что мы пашем «за спасибо», потому что никто не знает сколько Раиса лупит с директрис, с глазу на глаз в их кабинетах, но меня это не колыхало. Во-первых, Раиса покупала на всех самое дорогое мороженое, Пломбир за 28 коп., а один раз она даже сводила нас в кинотеатр им. Воронцова и это не её вина, что Западный Коридор оказалсятакой леденящей жутью. А сколько бы мы ни заработали за ту неделю не покроет стоимость билетов на фильмы, что мы годами смотрели по контрамаркам, которые, с её подачи, нам беспрекословно, год за годом, выписывал Директор Клуба Павел Митрофанович...

Одного лишь Клуба не хватало для удовлетворения всех и каждой из моих врождённых наклонностей. Даже с посещениями храма Мельпомены завуалированного личиной Детского Сектора, где уверовавшим в Неё воздавалось бесплатным доступом на кинофильмы (от чего они, конечно же, укреплялись в вере своей), я всегда испытывал тягу к зодчеству, и единственным местом потянуться оставался двор нашей хаты… Родители разрешили возведение экспериментальной конструкции в его углу с опорой на забор к Турковым из № 17, если только это не перекроет остальным жителям хаты свободный доступ к их секциям в длинном сарае.

Вместе с братом и Чепой, я отправился за стройматериалами в Рощу и, бродя по топким кочкам Болота, мы нарезали пару вязанок двухметровых хлыстов, добавили к добыче объёмистые охапки зелёных веток и транспортировали заготовку домой на двух великах.

Определённое количество доставленных хлыстов превратились в каркас решетчатой крыши хитроумно скреплённый кусками проволоки и бечёвок разного рода. Один край крыши опирался на забор к Турковым, а противоположный ему поддерживался каркасной стеной воздвигнутой по той же технологии из остальных хлыстов. Сноровистое вязание узлов и упорство в исполнении стоящей перед нами задачи вылились в конструкцию квадратно-гнездового стиля как бы крепкая клетка, в которой можно ходить на три-четыре шага, туда-обратно, почти не пригибая головы. Зелень веток продетых в клеточность хлысто-решётки обшила крышу и две стены, поскольку третьей стеной являлся дощатый забор, а четвёртая, своим отсутствием, служила удобно широким входом. Ух-ты!.. Входящему внутрь, сооружение дарило приятный аромат вянущей листвы, а снаружи ласкало взор своим присутствием в углу двора…

Через неделю листья увяли, но восторженность душевного подъёма, что появляется при творческом напряге, обшелушилась ещё раньше, поскольку встал вопрос, назойливый и неизбежный вопрос, что вынуждает всякого творца почесать в затылке: а дальше что?

Не станешь же создавать подпольную группу пионеров, как у Тимура и Его Команды, только потому, что у тебя во дворе имеется шалаш пригодный под штаб конспиративной организации, а? Тем более, когда уже перерос такие пионерские игры...

Так что мы с Чепой вернулись к своему всегдашнему занятию – метание кухонного ножа, для тренировки, в ствол старого Клёна над штабелем раскрошенных от древности кирпичей, потому что в тот год до Конотопских кинотеатров докатился, наконец-то, первый Советский вестерн Неуловимые Мстители, и нож Цыгана, вращаясь как пропеллер, пересёк серебряный экран, чтобы вонзиться в белый стан Берёзки.

Однако в реальной жизни это произведение неизвестного шабашника, самодельный кухонный нож, просто отскакивало от слишком твёрдой коры даже при ударе об неё концом как бы типа острия. Ну никак не вонзался зараза! Вот что значит запоздать со своим рождением и явиться на свет, когда все романтические революции и справедливые войны уже миновали и не скакать тебе на белом коне в погоне за врагами, что рассыпались по степи наутёк, и не строчить из раскалённого пулемёта, отбивая их остервенелую атаку.

Листья сооружения высохли, почернели и осыпались, но скелет клетки выстоял ещё пару лет...

~ ~ ~


стрелка вверхвверх-скок