автограф
     пускай с моею мордою
   печатных книжек нет,
  вот эта подпись гордая
есть мой автопортрет

самое-пресамое
финальное произведение

:авторский
сайт
графомана

рукописи не горят!.. ...в интернете ...   





В списке фильмов на июль стояли Сыновья Большой Медведицы, так что мы с Чепой уговорились не пропустить это кино, потому что Гойко Митич играл там одного из её сыновей. Этот Югославский актёр обычно снимался краснокожим героем в вестернах из ГДР и даже от восточных Немцев можно ждать неплохое кино, если с его участием, хотя в Советском прокате эти вестерны становились чёрно-белыми. Наверное, для экономии цветной плёнки.

Конечно, список не сообщал всех этих подробностей или вообще хоть что-то кроме названия и даты показа, однако фильмы добирались до Клуба не раньше, чем через два месяца после их недельного показа в Кинотеатре Мир и ещё одной недели в Кинотеатре им. Воронцова на Площади Конотопских Дивизий, так что, имея кинопосещающих друзей, мы всегда могли принять взвешенное решение. Мы не особо-то стремились посмотреть кино в перечисленных кинотеатрах не потому, что целиком полагались на мнение друзей, нет, иногда советовали полное фуфло, но по более веской причине – билет в Кинотеатре Мир стоил 50 коп., за тот же самый фильм в Воронцове, спустя неделю, выкладываешь 35 коп., а проявив терпение длиной в два с половиной месяца, в Клубе платишь вполне приемлемые 20 коп.

В то воскресенье мы втроём—Куба, Чепа и я—сгоняли на Кандыбино на великах. Там мы поплавали и поныряли, по очереди, с самодельного трамплина, когда двое, стоя по грудь в воде, сплетают руки, чтобы подбросить третьего, который на них влазит хватаясь за две мокрые головы. Ну и конечно, в пятнашки поиграли, хотя заморишься догнать Кубу под водой.

Потом он и Чепа куда-то делись в толпе купальщиков. Я побродил среди тех брызгов-визгов – нет нигде, как в воду канули. На всякий, я ещё и на тот берег сплавал, который заодно и дамба рыбных озёр. Там пара хлопцев удили, потому что и в купальном тоже клюёт, но сами пасли момент закинуть удочки в зеркально-карповый рай за дамбой, когда сторож закончит свой объезд. Чтоб им рыбу не пугать, поплыл я обратно. Ещё раз прочесал толпу в воде, без толку, и решил, что хватит. На берег выхожу синий от холода, гусиная кожа в пупырышках как те смородины, которым даже дозреть не дают, а они навстречу гарцуют от кустов сада, волосы на головах давно сухие. «К-ку-д-да вы д-де-ли-ся?»

– Мы опять заходим! Погнали!

– Вы ч-чё ч-о-кну-лись? Я т-токо-т-токо вылаж-жу!

– Ну так и шо? Погнали!

– А-а б-блин! П-пагнали н-наши г-га-рад-ских!

И, взбивая пенные всплески в три пары ног, наперегонки бежим к местам поглубже – нырять, орать, дуреть… Лето, оно тем и лето, что лето…

Куба в кино не захотел, он этот вестерн уже видел, и Чепа тоже передумал. Но это меня не остановило. Я всё равно решил взять у матери 20 копеек и сходить на шестичасово́й сеанс. Дома, Баба Катя мне сказала, что родители ушли два часа назад вместе с младшими и она не знает куда. Ну и что? До следующего сеанса ещё три часа, успеют вернуться.

В конце третьего часа я был раздавлен неодолимой тревогой – ну где же они могут быть? И я снова спросил, уже у Тёти Люды. Та с полнейшим равнодушием (и какой-то даже злостью) ответила: –« Я б и тебя не видела». Она всегда была такая, когда Дядя Толик на рыбалку уезжал.

Прошло ещё два часа, сеанс давно закончился, но, полный предчувствием неизбежной и даже уже свершившейся катастрофы, я не хотел уже никакого кино. В приливе отчаяния мерещились обрывистые картинки грузовика, что выскочил на тротуар, угасающая сирена «скорой», но одно проступало с полной отчётливостью – у меня больше нет ни родителей, ни брата с сестрой.

Наступила ночь. Дядя Толик затормозил перед калиткой вернувшись с рыбалки, прокатил умолкшую «Яву» через двор к секции в сарае. Он ушёл в хату, а я, замордованный, раздавленный бедой и горем, так и сидел на траве рядом с дремлющим Жулькой...

Было совсем поздно, когда звякнула клямка калитки. Послышался весёлый голос матери и Сашка с Наташкой забежали во двор. Я рванулся навстречу им разрываемый радостью и обидой: – Ну где же вы были?!

– В гостях у Дяди Вади,– сказала мать.– А ты что такой?

Взрыднув, я сбивчиво забормотал про сыновей медведицы и двадцать копеек, потому что не мог объяснить, что мне на целые полдня пришлось остаться круглым сиротой, лицом к лицу с жизнью без всякой семьи.

– Мог бы попросить деньги у Тёти Люды.

– Да? Я спросил где вы, а она говорит, глаза б её на меня не смотрели.

– Что?! А ну, пошли в хату!

Дома она скандалила с сестрой, а Тётя Люда отвечала, что всё это брехня и она сказала только, что и меня бы не видела, если б я к ней не подошёл. Но я упорно повторял свою брехню. Мать и Тётя Люда кричали друг на друга всё громче и непонятнее. Баба Катя пыталась их урезонить: –«Да, перестаньте, стыд перед людьми! Соседи слышат, на улицу слышно!»

Наташа, Саша, Ирочка, и Валерик, с глазами круглыми от страха, толпились в дверях между кухней и комнатой, где Дядя Толик и отец сидели молча уставясь в угол на ящик телевизора…

Так совершилась вторая моя подлость в жизни – возвёл напраслину, оклеветал свою ни в чём не повинную тётку. И хотя её ответ на мой вопрос я истолковал именно так, как пересказывал позже матери, всё ж, после тёткиных разъяснений, я мог признаться, да, именно так она говорила. Нет, не признался в подлой лжи.

Эта ложь без слов наполняла меня раскаянием, также невысказанным, что скандал в хате произошёл из-за меня. Я чувствовал себя кругом виноватым – перед Тётей Людой с её детьми, перед матерью, которую я обманул, и перед всеми, что я такой рохля, разнюнился : –«Ах, папы-мамы нет дома! Остался один-одинёшенек!»

Моё раскаяние не высказалось и не облегчилось признанием, потому, что нас не учили просить извинения. Да, иногда в кино можно услышать как это делается, но в жизни, если случайно толкнёшь кого-то, наступишь, или ещё там что, нечаянно, то «Звыняй, шо мало!» за глаза хватало – ну видишь, я ж заметил же ж.

Весь этот шум из ничего положил начало медленному неприметному процессу моего отчуждения и превращения в «отре́занный ломо́ть», как обычно говаривал отец. Я начинал жить отдельной собственной жизнью, хотя, конечно, не чувствовал этого и не осознавал, а просто жил себе и всё тут...

~ ~ ~

Мать и Тётя Люда быстро помирились, после того, как Тётя Люда показала ей как правильно поётся модная песня «Всюди буйно квiтнє черемшина», а кроме того с работы она приносила продукты, которые нигде не купишь, потому что в магазинах выбор товаров был крепко ограниченный, а всё более-менее стоящее продавалось из-под прилавка нужным людям, у которых и тебе придётся просить что-то. Или же родственникам.

Тётя Люда так смешно рассказывала про обеденные перерывы у них в магазине. Вот запрут на засов входную дверь с улицы Ленина, и все продавщицы собираются в раздевалке – хвастаться, кто что вкусненького принёс из дому в литровой банке на обед. Сравнивают у кого как пахнет, у кого смотрится лучше, рецепты пересказывают.

Завмаг отдельно ест, в своём кабинете, но дверь нараспашку, а когда у неё на столе зазвонит телефон, она трубку снимет—да? вам кого?—и кричит, чтоб в раздевалке услышали. Ну, вызванная бегом-бегом в кабинет, потом обратно, но всё равно от её вкусненького осталось уже на донышке, лучше один раз лизнуть, чем сто раз взглянуть, пральна? Но одна у них есть, до того сучка хитрая! Завмаг ей покричит «к телефону!», так эта зараза не спеша так подымется, делает «хырк!» и в свою банку «тьфу!», и – пошла, даже не огля́нется. И хоть полчаса по телефону говорит, никто на её обед и не смотрит. Йехк!

Мать тоже устроилась работать в торговле, на должность кассира в большом Гастрономе № 6 возле Вокзала. Но через два месяца у неё там случилась большая недостача. Она очень переживала и повторяла всё время, что не могла так ошибиться. Наверное, кто-то из работников магазина выбил чек на крупную сумму, пока она вышла в туалет, а кассовый аппарат запереть забыла. Пришлось продать пальто папы из чистой кожи, купленное ещё в бытность на Объекте. После этого мать трудилась в одиночку, в торговых точках где нет подозрительного коллектива, а только она одна – в ларьках Городского Парка Отдыха рядом с Площадью Мира, где продаётся вино, печенье, сигареты, разливное пиво…

В конце лета в хате снова был скандал, но уже не разборка между сёстрами, а между мужем и женой. А всё из-за грибов, которые Дядя Толик привёз из лесу завёрнутыми в газету. Не очень-то и много, хотя на суп хватило бы. Этот свёрток раздора Дядя Толик аккуратно обвязал и положил в сетку, чтобы повесить на руль «Явы» и не растерять по дороге. Но дома вместо благодарности Тётя Люда устроила ему бучу, как увидала, что газета обвязана бретелькой от лифчика. Напрасно Дядя Толик твердил, что подобрал в лесу эту «паварозку хренову», Тётя Люда всё громче и громче ему объявляла, что она не вчера родилась и пусть ей покажут лес, где на кустах лифчики растут, и нечего из неё дуру делать… Баба Катя уже не пыталась утихомирить спорящих и только смотрела вокруг грустными глазами.

(И это стало уроком сразу для двоих – Дядя Толик никогда больше не привозил домой грибы, а я выучил слово «бретелька»).

Но Тётя Люда, пользуясь моментом, попыталась даже отменить выезды Дяди Толика на рыбалку, и тогда уже он начал повышать голос до тех пор, пока не был найден компромисс – ему позволено и дальше увлекаться рыбной ловлей при условии, что на рыбалку он берёт с собой меня. Так что в последующие два-три года, с весны до поздней осени, каждый выходной, с парой удочек и спиннингом примотанными к багажнику его «Явы», мы уезжали на рыбалку.


стрелка вверхвверх-скок