автограф
     пускай с моею мордою
   печатных книжек нет,
  вот эта подпись гордая
есть мой автопортрет

самое-пресамое
финальное произведение

:авторский
сайт
графомана

рукописи не горят!.. ...в интернете ...   





В № 19 по улице Нежинской старика Дузенко уже не было и его четверть хаты населяли теперь две старухи – его вдова и её сестра, приехавшая из села. И в полхате Игната Пилюты осталась лишь его вдова, Пилютиха. Она и носа не показывала из своего логова и ставни окон смотревших на Нежинскую неделями не открывались. Конечно, ей приходилось ходить на Базар, в Нежинский магазин, но мои и её тропы никогда не пересекались…

В феврале Бабу Катю вдруг отвезли в больницу. Наверное, только для меня с моей жизнью разбитой между школой, Клубом, книгами и телеком, это случилось вдруг. Когда стараешься поспеть повсюду, не замечаешь что творится у тебя под носом.

Приходя из школы, я звякал клямкой калитки и взбегал на две ступеньки нашего крылечка, мимо окна Пилютихи, где она стояла в профиль, концы наброшенного на голову, но не завязанного платка свисали чёрным клобуком на черноту остального прикида, рука с угрозой вскинута к стене между её и нашей кухнями. Дома я ронял папку со школьными тетрадями в расселину между раскладным диваном-кроватью и тумбочкой под телевизором и возвращался на кухню пообедать с моими братом-сестрой, если они ещё не ели. Мать и Тётя Люда готовили отдельно для своих семей и Баба Катя ела сготовленное её младшей дочерью вместе со своими младшими внуками, Ирочкой и Валериком, за единственным кухонным столом под стеной между нашей и Дузенкиной частями хаты.

В дневное время по телевизору показывали лишь заставку с застывшим кругом и квадратиками для настройки изображения кручением мелких ручек на задней стенке ящика телевизора. Если круг не кругл, то и лицо диктора сплющится, будто ему Москву долго показывали или наоборот как бы слон на темечко наступил. Поэтому, до начала вещания Всесоюзного Телевидения в пять часов, телевизор не включали и обед протекал под невнятный речитатив Пилютихи за стеной, где временами бубнёж накручивался до воплей, не разобрать о чём.

Потом я уходил в Клуб и, возвращаясь, снова видел Пилютиху, уже в подсветке лампочкой из дальней комнаты, потому что на кухне свет она никогда не включала в своём чёрном противостоянии с ненавистной стеной. Когда все четыре родителя возвращались с работы, Пилютиха добавляла громкости, на что отец обычно морщился и говорил: –«Вот же Геббельс, опять завела свою шарманку!»

Однажды Дядя Толик приставил большую чайную чашку к стене – послушать о чём она там каркает. Я тоже разок прижался ухом к донышку, бубнёж приблизился и звучал уже не за стеной, а внутри белой чашки, но всё так же не поймёшь что. Мать советовала не обращать внимания на полоумную старуху, а Тётя Люда пояснила, что это она нас всех проклинает через стену. Тётка обернулась ко всё той же стене, но с нашей стороны, и раздельно выговорила: –«А чтоб это вот всё тебе же за пазуху».

Не знаю, была ли Пилютиха и впрямь полоумной. Как-то же умудрялась жить одна. В конце войны дочка покинула Конотоп безвозвратно, на всякий, чтоб не прижучили за вольное обращение с офицерами штаба Немецкой роты расквартированными в хате её родителей. Сын Пилютихи, Григорий, получил свои десять лет за какое-то убийство. Муж умер, телевизора нет. Может потому и проклинала, чтобы не ополоуметь…

Баба Катя насчёт Пилютихи ничего не говорила, а только виновато улыбалась. Случались дни, когда она постанывала, но не громче, чем речи Геббельса приглушённые стеной… и вдруг приехала скорая и её увезли в больницу.

Спустя три дня, Бабу Катю привезли обратно и положили на обтянутую дерматином пружинную кушетку, которую отец собрал из остатков прибывшего с Объекта чересчур крупного дивана, и та вписалась под окном кухни, напротив плиты-печки.

Баба Катя никого не узнавала и ни с кем не разговаривала, а только стонала, протяжно и громко. Вечером две наши семьи собрались перед телевизором и закрыли дверь на кухню, чтобы не слышать её стоны и тяжёлый запах. Архипенки перенесли их постели в комнату и она превратилась в спальню на девятерых.

На следующий день опять вызывали «скорую», но её не увезли, а только сделали укол. Баба Катя ненадолго затихла, но вскоре снова начала метаться лёжа на кушетке с одним и тем же криком «А, божечки! А, пробi!» Через пару лет я догадался, что «пробi» это Украинское сокращение от «прости, Боже».

Умирала Баба Катя трое суток.

Наши семьи ютились по соседям – Архипенки в № 15, а мы в № 21, на половине Ивана Крипака. Пожилые соседи давали родителям невразумительные советы типа как бы сломать порог нашей хаты, или какую-нибудь из половиц внутри. Самое практичное предложение поступило от жены Ивана Крипака, Тёти Тамары. Она сказала, что кушетка с Бабой Катей стоит под полуоткрытой форточкой над головой и свежий воздух продлевает её муки.

В тот же вечер, мать и Тётя Люда заглянули в нашу хату прихватить ещё одеял, потом они выключили свет и вышли на крыльцо. Там Тётя Люда подошла к кухонному окну и плотно придавила форточку. Потом она украдкой ступила вниз, где стояли моя мать и я, с одеялами. На лице тётки плавала улыбка напроказившей девочки или так уж мне показалось в закутке между верандами, куда луна ещё не начала светить… Наутро мать разбудила нас троих спавших на полу гостиной хаты Крипаков известием о смерти Бабы Кати.

Похороны состоялись на следующий день, я не хотел идти, но мать сказала, что я должен. Меня жёг стыд. Мне казалось все знают, что Бабу Катю удушили её же дочери. Поэтому я распустил уши моей кроличьей шапки-ушанки и надвинул её на глаза. Так и шёл всю дорогу от хаты до кладбища, опустив повинную голову и глядя на пятки шагающие впереди. А может никто и не догадался, что это я от стыда такой, а не от резкого ветра, который хлестал меня по щекам ледяной крупой снега.

На кладбище, когда возле невысокой кучи из комков мёрзлой земли и грязного снега трубы взвыли в последний раз, все дети Бабы Кати разрыдались, и мать, и Тётя Люда и даже Дядя Вадя.

(…живя всё дальше и дальше, мы становимся необратимо черствее, придёт день и я обернусь бесчувственным железным сухарём из котомки скиталицы, что бродила, искала, ну где же, где пропал он, Финист Ясный Сокол…)


стрелка вверхвверх-скок