В списке фильмов на воскресенье в конце июля стояли «Сыновья Большой Медведицы», так что мы с Чепой уговорились не пропустить это кино, потому что Гойко Митич играл там одного из её сыновей.
Этот Югославский Митич часто снимался краснокожим героем вестернов из ГДР, а при его участии даже от восточных Немцев вполне можно ждать неплохое кино. Правда, в Советском прокате эти вестерны становились чёрно-белыми. Наверное, для экономии цветной плёнки.
Конечно, список не сообщал всех этих подробностей, или вообще хоть что-то, кроме названия и даты показа, однако фильмы добирались до Клуба не раньше, чем через полгода после их недельного показа в Кинотеатре «Мир». На следующую неделю, они перекочёвывали в Кинотеатр им. Воронцова на Площади Конотопских Дивизий. Затем пять-шесть месяцев о них ни слуху ни духу, пока не вынырнут в Доме Культуры им. Луначарского, а значит, через неделю максимум, будут крутиться в Клубе. Но откуда бралось всё остальное для заполнения почти ежедневного проката? Такая загадка не всякому Шерлоку по плечу.
Как бы там ни было, имея кинопосещающих друзей, ты без проблематичности мог принимать взвешенное решение.
Нас как-то не особо тянуло в центральные кинотеатры на свежее кино. Не потому что тише едешь — дальше будешь, и лучше уж дождаться отзыва друзей с их безупречным вкусом. Нет, иногда эти эстеты превозносили полное фуфло.
Причина была куда проще, и вместе с тем весомей — билет в Кинотеатре «Мир» обходился в 50 коп. (плюс трамвайные расходы). За тот же самый фильм в к-те им. Воронцова (спустя неделю) выкладываешь 35 коп. (не считая на трамвай). А терпеливо выждав каких-нибудь два сезона, относишь в Клуб вполне приемлемые 20 коп. Пешком.
Согласен, разница не настолько велика, чтоб ты её почувствовал при посещении кино раз в год. Но если ты фанат волшебного искусства, а деньги на билет просишь у матери…
. .. .
В то воскресенье мы втроём — Куба, Чепа и я — сгоняли на Кандыбино на великах. Там мы поплавали и поныряли, по очереди, с самодельного трамплина, когда двое, стоя по грудь в воде, сплетают руки, чтобы подбросить третьего, который на них влазит, хватаясь за две мокрые головы.
Ну и конечно, в пятнашки поиграли, хотя догнать Кубу под водой, даже мечтать нечего.
Потом он и Чепа куда-то запропастились в толпе купальщиков. Я побродил посреди всех тех брызгов-визгов — нет нигде, как в воду канули.
На всякий, я ещё и на тот берег сплавал, который, заодно, — дамба рыбных озёр. Там пара хлопцев удили, потому что и в купальном тоже клюёт, но при этом, пасли момент закинуть удочки в зеркально-карповый рай за дамбой, когда сторож закончит свой объезд.
Чтоб рыбу им не распугивать, тихо-тихо отплыл я обратно. Ещё раз прочесал толпу в воде… Не-а, без толку... Вот и решил, что хватит уже.
На берег выхожу синий от холода, гусиная кожа пупырьями, не меньше тех смородин, которым даже дозреть не дают. А эта пара оболдуев навстречу мне гарцуют от кустов сада, волосы на головах давно сухие. «К-ку-д-да вы д-де-ли-ся?»
— Мы опять заходим! Погнали!
— Вы ч-чё ч-о-кну-лись? Я т-токо-т-токо вылаж-жу!
— Ну так и шо? Погнали!
— А-а б-блин! П-пагнали н-наши г-га-рад-ских!
И, в три пары ног, взбивая пену всплесков, рванули наперегонки, к местам поглубже — нырять, орать, дуреть…
Лето, оно тем и лето, что лето…
. .. .
Куба в кино не захотел, он этот вестерн уже видел, и Чепа тоже передумал. Но это меня не остановило. Я всё равно решил взять у матери 20 копеек, и сходить на шестичасово́й сеанс.
Пригнал велик во двор, захожу в хату, и Баба Катя мне говорит, что родители два часа как ушли вместе с младшими, и она не знает куда.
Ну, так и что? До следующего сеанса ещё три часа, успеют вернуться...
В конце третьего часа я был раздавлен неодолимой тревогой — ну, где же они могут быть?
И я снова спросил, но уже у Тёти Люды. Та с полнейшим равнодушием (и какой-то даже злостью) ответила: «Да, я бы и тебя не видела». Она всегда такой становится, когда Дядь Толик уезжает на рыбалку.
Прошло ещё два часа, сеанс давно закончился, но, полный предчувствия неизбежной, и даже уже свершившейся катастрофы, я не хотел уже никакого кино.
В приливах растущего отчаяния, мерещились обрывистые картинки грузовика, выскочившего на тротуар, неясно угасающий вой сирены «скорой»...
Одно лишь проступало с полной отчётливостью — у меня больше нет ни родителей, ни сестры с братом.
Наступила ночь. Дядя Толик затормозил перед калиткой, вернувшись с рыбалки, прокатил умолкшую «Яву» через двор, к секции в сарае. Он ушёл в хату, а я, замордованный бедой, расплющенный жерновами горя, так и сидел на траве, рядом с дремлющим Жулькой...
И уже совсем поздно, звякнула клямка калитки. Послышался весёлый голос матери, и Сашка с Наташкой забежали во двор.
Я рванулся навстречу им, разрываемый радостью и обидой:
— Ну где же вы были?!
— В гостях у Дяди Вади,— сказала мать.— А ты что это такой?
Взрыднув, я сбивчиво забормотал про сыновей медведицы и двадцать копеек, потому что не мог объяснить, что мне на целые полдня пришлось остаться круглым сиротой, лицом к лицу с жизнью без всяческой семьи.
— Мог бы попросить деньги у Тёти Люды.
— Да? Я спросил, где вы, а она говорит, глаза б её на меня не смотрели.
— Что?! А ну, идём в хату!
Дома она скандалила с сестрой, а Тётя Люда отвечала, что всё это брехня, и что она сказала только, что и меня бы не видела, если б я к ней не подошёл. Но я упорно повторял свою брехню.
Мать и Тётя Люда кричали друг на друга всё громче и непонятнее. Баба Катя пыталась их урезонить: «Да, перестаньте, стыд перед людьми! Соседи слышат, на улицу слышно!»
Наташа, Саша, Ирочка, и Валерик, с глазами круглыми от страха, толпились в двери между кухней и комнатой, где Дядя Толик и отец сидели, молча супясь на ящик телевизора в углу…
Так совершилась вторая моя подлость в жизни — возвёл напраслину, оклеветал свою, ни в чём не повинную тётку. И хотя её ответ на мой вопрос, я истолковал именно так, как изложил позднее матери, всё ж, после тёткиных разъяснений, я мог бы признать, да, именно так она сказала. Но нет, не признался в подлой лжи.
Утаённая ложь наполняла меня раскаянием (также невысказанным), чувством вины за громкий скандал в хате. Я оказался кругом виноватым — перед Тётей Людой с её детьми, перед матерью, которую обманул. Да вообще перед всеми, вплоть до Жульки, что я такой рохля — разнюнился: «Ах, папы-мамы нет дома! Остался один-одинёшенек!»
Моё раскаяние не высказалось, не облегчилось признанием, потому, что нас, героев того времени, не учили просить извинения.
Да, иногда в кино мог услышать, как это делается, в каком-нибудь зарубежном, но киностудия им. Горького не акцентировала подобные моменты.
Поэтому в жизни, если толкнёшь случайно, наступишь, или ещё там что, нечаянно, то: «Звыняй, шо мало!» — За глаза хватало. Ну, типа: видишь, я ж заметил же ж.
Весь этот шум из ничего положил начало медленному, как рост сталагмита, неприметному процессу моего отчуждения и превращения в «отре́занный ломо́ть», как зачастую диагностировал отец.
Я начинал жить отдельной, собственной жизнью, хотя, конечно, не чувствовал этого и не осознавал, а просто жил себе и всё тут…
~ ~ ~
Мать с Тётей Людой быстро помирились, после того, как Тётя Люда показала ей правильную ноту при исполнении новомодной песни «Всюди буйно квiтнє черемшина».
К тому же, со своей работы она приносила продукты, которых нигде не купить. Выбор товаров на магазинных полках не ломил их чрезмерным обилием. Всё более-менее стоящее продавалось из-под прилавка и исключительно нужным людям, у которых и тебе придётся что-то попросить. Ну, и родственникам работников торговли кой-что перепадало, по государственным расценкам...
Тёть Люда так смешно рассказывала про обеденные перерывы у них в магазине.
Как запрут на засов входную дверь с улицы Ленина, то все продавщицы сходятся в раздевалку, и — начинают хвастать, у кого, что вкусненького в литровой банке с обедом, принесенным из дому.
Сравнивают, у кого как пахнет, у кого смотрится лучше, рецепты обсуждают.
Завмаг, та отдельно ест, в своём кабинете, но дверь нараспашку держит, и когда у неё на столе зазвонит телефон, она трубку снимет — да? вам кого? — а потом кричит, через коридор, чтоб в раздевалке услышали.
Ну, вызванная бегом-бегом в кабинет, потом обратно... Но всё равно, от её вкусненького осталось уже на донышке.
Лучше один раз лизнуть, чем сто раз взглянуть, пральна?
Но одна у них там есть, вот же сучка хитрая! Завмаг ей покричит «к телефону!», так эта зараза, не спеша так, подымется, делает «хырк!» и в свою банку «тьфу!», и — пошла, даже не огля́нется.
И хоть полчаса там по телефону говорит, никто на её обед и не смотрит. Йехк!
. .. .
Мать тоже устроилась работать в торговле, на должность кассира в большом Гастрономе № 6 возле Вокзала. Но через два месяца у неё там случилась большая недостача.
Она очень переживала и повторяла всё время, что не могла так ошибиться. Наверное, кто-то из работников магазина выбил чек на крупную сумму, пока она вышла в туалет, а кассовый аппарат запереть забыла.
Пришлось продать пальто отца, из чистой кожи, купленное ещё в бытность на Объекте. После этого мать трудилась в одиночку, в торговых точках, где нет подозрительного коллектива, а только она одна — в ларьках Городского Парка Отдыха, рядом с Площадью Мира, в которых продают вино, печенье, сигареты, пиво разливное…
~ ~ ~
В конце лета в хате снова состоялся скандал, но в этот раз не разборка между сёстрами, а между мужем и женой.
А всё из-за грибов, которые Дядя Толик привёз из лесу, завёрнутыми в газету. Не очень-то и много, хотя на суп хватило бы.
Этот свёрток раздора, Дядь Толик аккуратно обвязал и положил в сетку, чтобы повесить на руль «Явы» и не растерять по дороге.
Но дома, вместо благодарности, Тётя Люда устроила ему бучу, как увидала, что газета обвязана бретелькой от лифчика.
Напрасно Дядя Толик твердил, что подобрал в лесу эту «паварозку хренову», Тёть Люда всё громче и громче ему объявляла, что она не вчера родилась, и пусть ей покажут лес, где на кустах лифчики растут, и нечего из неё дуру делать…
Баба Катя уже не пыталась утихомирить участников дебата, и только смотрела вокруг себя грустными глазами.
(...и это стало уроком сразу для двоих — Дядя Толик никогда больше не привозил домой грибы, а я усвоил слово «бретелька»...).
Но Тётя Люда, развивая выгодность момента, попыталась даже вообще отменить выезды Дяди Толика на рыбалку. И тогда уже он начал повышать голос до тех пор, пока не нашёлся компромисс — ему позволено и дальше увлекаться рыбной ловлей при условии, что на рыбалку он берёт с собой меня.
Так что в последующие два-три года, с весны до поздней осени, каждый выходной, с парой удочек и спиннингом, примотанными к багажнику его «Явы», мы закатывались на рыбалку.
вверх-скок