Сарайчик над земляным погребом Дузенко и халабуда над нашим не соприкасались, удерживая полуметровое удалении друг от друга. Со стороны двора промежуток этот был грубо заколочен горбылями, в позиции стоймя. Однако заход к ним с тыла (если протиснуться вдоль забора соседей из № 21) открывал доступ в узкую расселину между глухих дощатых стенок. Мало того, что расселина, — тупик!
Идеальнейшее место для персонального кабинета, — соседям в жизни не додуматься идти таким путём в свои сараи. Можно приступать и без согласований.
Кусок фанеры горизонтально-поперечного расположения, с привязкой в упомянутые горбыли (в самом конце узкого тупичка), превратился в само-собой-разумеющийся стол. Конечно, письменный, это без вопросов.
Кусок доски впёртый между тесных стен — (на 40 см ниже упомянутой фанеры)— стал табуретом, который сперва следует переступить, а уж потом садиться.
Благодаря отсутствию любой иной мебели, интерьер дышал истинно Спартанским духом. Буквально и откровенно. И это его качество уберегало кабинет от непрошеных визитов со стороны моих сестры с братом и юных Архипенко.
Ну допустим, кто-то проник в моё отсутствие и… и — что дальше, шпингалет?
Да, конечно, Наташа всё равно наведалась, чтобы потом фыркнуть своим любопытным носом, и сказать «фи!» на пик моего зодчества — воистину жемчужина кабинетного дизайна! Уютнейшее решение для закутка в межхалабудном пространстве.
По завершении соорудительных работ, вновь поднялся знакомый сволочной вопрос: и что теперь, а?
Ну… допустим… ага! Точно! Станет местом для уединённых умосозерцаний. Невидимых. Вдали от всех...
За исключением Жульки, которого нисколько не обрадовало, что я навис над его территорией… Хоть и сидящим за оградой из накрепко прибитых горбылей.
Он с нескрываемым презрением вставал на все четыре лапы, и удалялся в будку, громко втаскивая через свой порог звенья громоздко-длинной цепи — как бы дверью перед носом незваного гостя: ШАРАХК! — едва заслышит, как я втискиваюсь от забора в мою Спартанскую щель…
Однако ж для чего конкретно применить уютно уединённый уголок, созданный с неподражаемой изобретательностью?
. .. .
И тут я дал волю своей ещё одной (давно зудящей) наклонности — графомании...
Даже не знаю, как на жаргоне умников науки классифицируется конкретно мой случай — «латентная», или же «выраженная» графомания?
Просто я всегда испытывал страстное томление в присутствии нетронутых тетрадок, альбомов, блокнотов и других соблазнов от писчебумажных производств.
Ну, так ведь вот и тянет — разложить пошире, и покрывать их девственную чистоту моим коряво судорожным почерком.
С такими наклонностями дело лишь за малым: найти контент, что даст излиться косым рядам твоих — дрыгливо скребущих — строк…
А это уже раз плюнуть для выраженного (или таки латентного?) графомана...
Берёшь книжку про приключения цирковых артистов среди бурлящей катавасии Гражданской войны, берёшь ручку, берёшь толстую тетрадь, что не успела кончиться на протяжении учебного года, и отправляешься в Спартанский, разумеется, кабинет, куда вход сзади.
Именно там, над книгой и тетрадью, разложенными на столе из неошкуренной фанеры, я приступил к переносу содержания из одной в другую.
Меня не занимал вопрос целесообразности такой писанины. Какая разница? В этом деле, тащишься уже от самого процесса. Стоит распробовать — за уши не оттащишь…
Спустя неделю или около того, процесс достиг середины второй главы, когда нежданно нагрянувшее ненастье сделало мой кабинет слишком сырым и промозглым для самозабвенного наслаждения.
Печатная версия приключенческой повести так и осталась недопереписанной от руки….
. .. .
А для хорошей погоды у меня имелся читальный зал на одну персону, но зал нерукотворный...
Земельные наделы жильцов хаты, бравшие начало от задворной стороны общего сарая и погребников, подразделялись узкими межами, они же (по совместительству) дорожки, вдоль кустов смородины всех трёх её расцветок, основную же площадь своих участков хозяева отводили под грядки садово-огородных культур.
Однако грядки эти не сливались в массивы компактной принадлежности тому или иному землевладельцу. Причиной этому являлась изменчивость исторических процессов, что приводило к использованию земли в качестве платы за товары и услуги, в экономических отношениях между владельцами сопредельных наделов.
Как следствие, землевладение превратилось в чересполосицу довольно сложной географической конфигурации.
Например, наша помидорная грядка, начинаясь под стеной общего сарая, два метра спустя граничила с грядкой Дузенко, а та, в свою очередь, сменялась снова нашей грядкой с огурцами и подсолнухами, вокруг будки нашей уборной, соседствующей с нашей же сливной ямой. Ну, а картошку мы сажали после Пилютиной полосы, в самом дальнем из всех наделов хаты, под старой развесистой Яблоней.
По ту сторону нашей картофельной грядки начинался, а вернее заканчивался земельный надел хаты на улице Коцюбинского, которая шла параллельно Нежинской и, таким образом, земельные наделы позади хат трёх улиц и одного переулка составляли обширные задворки, под разнообразно возделанными грядками и фруктовыми деревьями всяческих пород.
Яблоня, на чьих полого расходящихся ветвях я, с книгой в руках, коротал дни, напоённые солнцем из синего купола неба, с недвижными глыбами белейших облаков по краю горизонта, называлась Антоновкой. Длина некоторых её ветвей позволяла вытянуться, лёжа во весь рост, слегка покачиваясь всем телом, пока из жарких далей не прибежит чуть слышный ветерок.
А если твёрдость гамака начинала казаться моим рёбрам излишне неуступчивой, я нисходил на грешную землю, чтобы со скромной вкрадчивостью нанести визит клубничной грядке, в районе задворков между №№ 15 и 13.
В дремотно знойных огородах порой встречались останки ветхих заборов, способных послужить межевыми вехами владений, но никак не помехой тихому налёту…
. .. .
И вот уж снова меня уносят прочь из самой гущи летнего благолепия «Межзвёздные Дневники Йона Тихого» и «Возвращение Со Звёзд» Станислава Лема, «Ходжа Насреддин» Владимира Соловьёва, «Одиссея Капитана Блада» Рафаело Саббатини и масса прочего бессистемного чтива для подрастающих бездельников.
Но затем, ни с того ни с сего, меня вдруг потянуло пойти навстречу требованиям школьной программы. Я взялся заучивать наизусть роман в стихах — «Евгений Онегин».
Это великое произведение великого поэта, который знал себе цену, и сам себе кричал: «Ай да Пушкин! Ай да сукин сын!»
И уже множеству поколений доподлинно известно, что оно (произведение) стояло и стоять будет для прохождения на уроках Русской литературы. И все они (поколения) более чем прекрасно знают, что из него на память задают 10 начальных строк, максимум...
Вопреки скромным предписаниям программы, вызубрив первую строфу, я перешёл к дальнейшим, и день за днём бормотал Яблоне Антоновке про неусыпность часов производства фирмы Брегет, и про убыточность обмена товарами с щепетильным Лондоном, и про плачевный дефицит стройных женских ног в России целой…
. .. .
Когда количество заученных строф перевалило за пару десятков, я начал сбиваться и плутать в несчётных тропах строк, при пересказе всех подряд. Но тут на выручку мне явилась мать...
Вернувшись с воскресного посещения Базара, она сказала, что встретила там Людмилу Константиновну, учительницу Русского языка и литературы из нашей школы, которая спросила, не захочу ли я поехать в Ленинград с экскурсией школьников по умеренной цене.
Ещё как захочу! Но откуда у меня деньги? Мать заплатила и ещё дала с собой в дорогу неслыханную сумму: 10 руб.!
Я твёрдо и безоговорочно решил потратить их ни на что иное, как только на приобретение миниатюрного бильярда типа прибившегося невесть откуда в Детский сектор. Где мы играли разнокалиберной белибердой из распатроненных шарикоподшипников.
(…а теперь, не как последовательный повествователь, но в качестве профана от археологии, укутанного в мой спальный мешок тут, в утлой палатке, внимающего разухабистой жути симфоджаза из жизни ночного леса — смогу ли я докопаться до причин самоистязательного запоминания шедевра величайшего российского поэта?
Похоже, что только теперь, и именно отсюда — смогу да ещё как.
Начать с того, что парадигма «я решил и начал...» ко мне никак не применима. Нет, с ней всё в порядке, она модель полезная, но только в моём случае всё строится наоборот. Я сначала действую, а уж потом начинаю подводить како-нить логическое обоснование дровам, тупо наломанным, тупым долбо… ну, в общем, мною.
То есть вместо того, чтоб мотивироваться чётким решением, я поддаюсь влиянию порыва.
Но кто или что, в таком случае, подсовывает мне этот порыв? Какие такие тайные пружины-побудители?
Ответ прост — это результат моей доверчивости и чрезмерной податливости на воздействие печатным словом. Вот именно! То, чего я начитаюсь, программирует мои последующие деяния.
Эпизод, когда Советский разведчик Александр Белов заставляет Дитриха, офицера Фашистской разведки, пролистать папку секретных документов перед его, Александра, сосредоточенным взглядом, а затем на явочной квартире диктует своему помощнику сотни адресов, имён и цифр по памяти, становится потаённой причиной моей попытки запомнить рифмованные строки Александра Пушкина.
Ещё раз повторю: я не купился на «слабó», и это не было проверкой своей пригодности в шпионы, нет! Стимул-побуждение заложен в голом факте моего доверчивого чтения «РОМАН-ГАЗЕТЫ» с дровами от Кожевникова, которые, по совести, и романом-то не назвать.
Или возьмём другой случай, когда — под впечатлением от книги «Барон на Дереве», про аристократа, который отказался ходить по земле и перешёл жить на деревьях — я взобрался на кучу кирпичей, под неохватным Американским Клёном, чтобы уже с такого возвышения перебраться на менее недоступную часть ствола.
Затем я стал подниматься всё выше и выше, к самым облакам, которые в тот день плыли довольно-таки низко, цепляясь, почти что, за крону древо-великана. Взгляду, с опаской брошенному вниз, хата у подножия его казалась меньше спичечного коробка.
Сдерживая страх и головокружение, обозревал я, с высоты птичьего полёта, Базар и Завод, который не в силах была уже загородить бетонная стена вдоль улицы Профессийной, а также Вокзал по ту сторону Завода.
Волшебная сила печатного слова Итало Кальвино сделала меня податливым как воск, начала вить из меня верёвки, и вознесла на макушку Американского Клёна…
Конечно, тайные пружины порою холостят, ну как, чёрт побери, могу угнаться я за Д’Артаньяном и проскакать двадцать лье за один день, уморив трёх лошадей, когда у меня и одной-то нет? Как говорится — по одёжке протягивай ножки.
Вот за что я люблю этот спальный мешок. Он такой безразмерный…)
вверх-скок
(…стоит отметить странный, но интересный, с научной точки зрения, факт — как только в школе давали письменное задание на дом, моя графомания переживала резкий спад и напрочь испарялась…)