самое-пресамое
финальное произведение

Посреди лета, посреди недели и даже посреди рабочего дня, Дядя Толик вбежал вдруг в хату. «Тащи удочки, быстро!» — прокричал он с порога.

Торопливо приматывая снасти к багажнику «Явы», Дядь Толик пояснил, что на Кандыбино прорвало дамбу рыбных озёр, и вся рыба ушла в Езуч.

Мы промчались через весь город, перемахнули по Загребельскому мосту, и только тогда Дядя Толик сбросил газ, выискивая свободное место на берегу реки. А это было непросто.

Вдоль обоих берегов, смешанная толпа из пацанов, подростков, мужиков стояли почти плечо в плечо, удерживая лес удочек, пребывавший в постоянном движении над оживлённо вздувшимся потоком.

То тут, то там выдёргивался из воды пустой крючок или вспых трепыханья рыбы.

Это был стихийный выходной. Мощная, яркая, убедительная демонстрация рыбачьих сил города Конотопа.

Дядя Толик поймал три штуки увесистых зеркальных карпов, а мне совсем не повезло…

. .. .

Через пару дней, мы с Чепой побывали на Кандыбино пешком.

Рыбные озёра тянулись, как полюшко, широко поле покрытое коркой подсыхающей тины. Кое-где всё ещё зеленели полёгшие водоросли.

В одном из таких мест оказалась мелкая, но длинная яма, битком набитая живой рыбой. Мы вытаскивали их голыми руками за скользкую чешую. Не очень крупные, правда, сантиметров по двадцать.

Чепа не забыл принести с собою мелкосетчатую сумку, а мне пришлось снять майку и стянуть её полы в узел, чтобы было во что загрузить улов.

Дома нажарили рыбы на обе семьи, и даже Жульке досталось. Тётя Люда подначивала Дядю Толика, что ездит-ездит, а столько ни разу не привёз.

~ ~ ~

Лето — самая правильная пора для реконструкций и ремонта. Отец выпилил проём в глухой стене над керогазом и вставил остеклённую раму на петлях. Свет дня пришёл на веранду, и она стала уютнее, и не надо всякий раз щёлкать выключателем лампочки, нашаривая ковш на стене, когда пить захочется.

Потом настал черёд кухни. Всё вынесли во двор, кроме слишком тяжёлого холодильника у двери. За один всего день, мать и Тёть Люда побелили все стены, потолок и кирпичную плиту-печку. Они работали, пока всё это не закончили, — до самого вечера. До слишком уж позднего, чтоб заносить вещи обратно. Просто ограничились помывкой пола на кухне, а ночевать пришлось всем вместе в нашей комнате.

Наташа уступила раскладушку Ирочке с Валериком, а сама вернулась на своё давнишнее место — поперёк раскладного дивана, в ногах у меня с братом. Пружинный матрас старших Архипенко оккупировал середину комнаты, и места, практически, не осталось, надо смотреть, куда ногу втискиваешь, чтоб пройти.

Нам с Сашей тоже пришлось лечь, но ноги мы пока что ещё не поджимали, освобождая место под сестру, потому что Тёть Люда решила искупаться на кухне, пока все смотрят телевизор.

Из вещей оставленных ночевать во дворе, она принесла зеркало в древне-деревянной раме и повесила на его прежний гвоздь. Над холодильником. Потом она налила горячую воду в большой жестяной таз для стирки и сдвинула полосатые шторки в дверном проёме между кухней и комнатой.

Свет в комнате выключили, чтобы на экране телевизора видимость лучше различалась, а звук спустили, но я всё равно бухтел, что не могу уснуть при звуке. А в ответ, как всегда, равнодушный совет: «А ты не слушай, накройся с головой и — спи».

Тёть Люда плескалась на кухне, а потом позвала Дядь Толика потереть ей спину. Когда он вернулся и сел обратно на раскладушку заполненную его детьми, я заметил, что между шторками остался просвет, а в нём полоска зеркала над холодильником, что отдалённо отражало широкие доски пола, край жестяного таза и, частично, спину Тёть Люды, сидящей в нём.

Вот когда я исполнил совет — накрыться одеялом с головой. Но не для сна.

Край одеяла я сложил шалашиком, стоящим на деревянном подлокотнике раскладного дивана, и сквозь него смотрел на отражение в далёком зеркале на противоположной стене кухни.

В общем-то, смотреть почти не на что: клочки пены на мокрых досках пола и равномерное шевеление лопатки в спине Тёть Люды, с прилипшей мокрой прядью чёрных волос. Потом остались только доски и край пустого таза, потому что Тёть Лида уже из него вылезла.

Но очень скоро она появилась вновь в раме зеркала — намного ближе и чётче — потому что подошла к нему и заслонила остальные отражения полотенцем у себя на бёдрах и голой грудью.

Она тонко улыбнулась хитрой улыбкой, облизнула свои губы и посмотрела мне прямо в глаза, сквозь шалашный перископ из одеяла.

Я тут же зажмурился и больше глаз не открывал, а только слушал, как она вытирает на кухне пол и пробирается в тесноту нашей комнаты…

Вскоре все улеглись по своим местам, телевизор и свет потушили. И только тогда я, наконец-то, медленно сдвинул жаркое одеяло со своей головы.

Комната тонула в кромешной тьме. Чуть погодя, в темноту вплелись различные посапывания со всех сторон, а снизу, ориентировочно оттуда, где на полу стоял матрас Архипенков, донеслось негромкое мерное поскрипывание, словно там ритмично стискивали и попускали тюк соломы.

Я даже головы не повернул. Во-первых, всё равно ни зги не видно, а к тому же, при моей начитанности, даже и не глядя ясно, как при свете дня, что на полметра ниже посреди комнаты занимаются любовью...

. .. .

Шесть месяцев спустя, в один из тёмных зимних вечеров, когда мы с Чепой ходили в Завод мыться, он поманил меня заглянуть в окна женского отделения Заводской Бани. Тёплый жёлтый свет лился из широких рам на близлежащие сугробы, подёрнутые синеватой мглой...

Я так и не подошёл.

Стеснялся его присутствия? Не знаю.

Но даже когда в душ ходил один, я всё равно не подглядывал в те окна…

~ ~ ~

Тем летом Раиса попросила нас тряхнуть стариной, и выступить по детским садам города с гастролями кукольного театра.

Меньше чем за неделю, мы дали десяток представлений. Утром приходили в указанный с вечера детсад, устанавливали ширму в их столовой, вешали задник, ставили перед ним штативы с избушкой и Ёлкой, которые привозил грузовичок Завода, показывали спектакль достопочтенной карапузной публике, и — двигали в следующий детский сад: декорации с ширмой на том же грузовике, мы — трамваем.

Куба строил намёки, что мы пашем «за спасибо», потому что никто не знает, сколько Раиса лупит с детсадовских директрис, с глазу на глаз в их кабинетах, но меня это не колыхало. Во-первых, Раиса покупала на всех самое дорогое мороженое, Пломбир за 28 коп., в шоколадной корке с орехами. А один раз она даже сводила нас в кинотеатр им. Воронцова.

И это не её вина, что «Западный Коридор» оказался такой леденящей жутью. К тому же, сколько бы мы ни заработали за ту неделю, сумма не покроет общую стоимость билетов на фильмы, что мы годами смотрели по контрамаркам, которые, с её подачи, нам беспрекословно, год за годом, выписывал Директор Клуба Павел Митрофанович...

. .. .

Однако одного только Клуба не хватало, чтобы удовлетворить все и каждую из моих врождённых наклонностей.

Да, безвылазность из храма Мельпомены (маскировочно прикрытого личиной Детского Сектора), где уверовавшим в Неё воздавалось бесплатным доступом на фильмы (и тем самым, безусловно, укреплялись они в своей вере) являлась следствием одной из них (это тут сейчас про наклонности из предыдущего предложения, если кто-то ещё помнит), однако отнюдь не отменяла мою всегдашнюю тягу к зодчеству. (А что такого? В Немецкой литературе предложения в полстраницы — обыденное, почти затрапезное явление.)

Единственным местом оттянуться с этой тягой, оставался двор нашей хаты… Родители дали «добро» на возведение экспериментальной пробы пера (архитектурного) в дальнем его углу, с опорой на забор к Турковым из № 17.

Но! При условии, что у соседей по нашей хате не возникнут жалобы на ограничение их доступа к своим секциям в длинном сарае...

Вместе с братом и Чепой, я отправился в Рощу, в совместную экспедицию по заготовке стройматериалов.

Бродя по топким кочкам Болота, мы нарезали пару вязанок двухметровых хлыстов, добавили к добыче объёмистые охапки зелёных веток, и перебросили заготовку во двор хаты. Всего одной ходкой пары великов.

Часть доставленных хлыстов трансформировалась в каркас решетчатой крыши, хитроумно скреплённый кусками проволоки и бечёвок всевозможного размера и происхождения.

Один край крыши опирался на забор к Турковым, а противоположный ему поддерживался каркасной стеной, воздвигнутой с применением той же вязальной технологии, из остальных хлыстов.

Сноровистое узловязание, в сочетании с упорством при исполнении стоящей перед нами задачи, увенчалось впечатляющим сооружением в стиле кубо-квадратизма — типа крепкой клетки, где можно ходить на три-четыре шага (туда-обратно), почти не пригибая головы.

Зелень веток, продетых в клетчатку хлысто-решётки, обшила крышу и две стены, поскольку третьей стеной являлся дощатый забор, а четвёртая, своим отсутствием, служила комфортно широким входом. Ширина, как показатель гостеприимства.

Входящему внутрь, строение дарило приятный аромат вянущей листвы, а снаружи ласкало взор своим присутствием в углу двора…

Через неделю листья увяли, но восторженность душевного подъёма, что появляется при творческом напряге, обшелушилась ещё раньше, упираясь в назойливо неизбежный вопрос, который встаёт перед каждым творцом и вынуждает его почесать в затылке: А дальше — что́?

Не станешь же создавать подпольную группу пионеров, как у Тимура и Его Команды, только потому, что обзавёлся шалашом в своём дворе, пригодным под штаб конспиративной организации, а? Тем более, если уже перерос такие пионерские игры...

Поэтому мы с Чепой принялись за своё обычное времяпрепровождение — тренировочно метать кухонный нож в ствол старого Клёна, над штабелем раскрошенных от древности кирпичей…

Именно в тот год до Конотопских кинотеатров докатился, наконец-то, первый Советский вестерн «Неуловимые Мстители», и нож Цыгана, вращаясь как пропеллер, со свистом пересёк серебряный экран, чтобы вонзиться в белый стан Берёзки.

Однако в реальной жизни это произведение неизвестного шабашника середины ХХ-го века (самодельный кухонный нож) всего-навсего отскакивало от слишком твёрдой коры, даже при ударе концом своего типа вроде как острия. Да хоть ты ему что — не вонзается зараза!

Вот что значит запоздать со своим рождением, явиться на свет, когда все романтические революции и войны за справедливость и свободу остались в прошлом, и не скакать тебе на белом коне по степи, не гнаться за врагами, рассыпавшимися наутёк, и не строчить из раскалённого пулемёта, отбивая их остервенело психическую атаку.

. .. .

Листья сооружения высохли и, почернев, осыпались, однако скелет клетки выстоял ещё пару лет…

* * *