самое-пресамое
финальное произведение

Впоследствии, многие из кукловодов отсеялись, но становой костяк Детского сектора — Чепа, Куба, и я — стойко продолжали приходить.

Раиса начала пользоваться нами для кратких инсценировок про героических пацанов и взрослых времён Октябрьской революции или Гражданской войны.

Для представлений мы гримировались, наклеивали настоящие театральные усы, одевали гимнастёрки и пускали махорочный дым из самокруток. Технологию верчения газеты в «козью ножку» нам показала Раиса, но мы не затягивались, чтобы не кашлять.

С инсценировками из легендарных дней ходили мы по цехам Завода, которые покрупнее и где имелся Красный Уголок для цеховых собраний.

Там, в обеденный перерыв, на подмостках крохотных сцен, наши бесстрашные герои агитировали за власть Советов и свободу от эксплуатации. Освобождённые рабочие в спецовках жевали свою сухомятку из газетных «тормозков». Момент с верчением самокруток брал их за живое, жевание сменялось гыканьем…

~ ~ ~

Дважды в год Клуб закатывал грандиозный концерт художественной самодеятельности, на котором Директор Клуба, Павел Митрофанович, с глубоким чувством читал стихи, посвящённые Партии. Ему на смену, лучшие из учеников Анатолия Кузько, учителя игры на баяне при Клубе КПВРЗ, отыгрывали освоенные ими менуэты.

Однако украшением программы являлись, бесспорно и безоговорочно, танцевальные номера Балетной Студии, потому что их балетмейстер, Нина Александровна, пользовалась заслуженной репутацией, и к ней съезжались малолетние балетницы даже из городских районов за Переездом.

К тому же, Клуб располагал богатым гардеробом, так что Молдаванский танец Жок студийцы выплясывали в штанах с позументами, посвёркивая ухарскими блёстками жилеток, а для Украинского Гопака выходили в шароварах шириною с Чёрное море, что набегало волной необъятного прибоя на их балетные сапоги красной кожи.

Аккомпанировала им всем, включая пигалиц в снежиноковых белых пачках, Аида, аккордеонистка-виртуоз, пряча за боковой кулисой сцены изящную горбинку своего династического носа.

А рядом с ней стояли и мы, в армейских гимнастёрках из костюмерной, в усах и щедрых морщинах, нарисованных гримом, в полном восхищении, как классно она шпилит с таким-то носом. Причём без всяких нот.

Красивый мужественной красотой, электрик Мурашковский читал рифмованные гуморески и пел дуэтом с лысым токарем из Механического цеха «Два ко́льори моï, два кольори́» на Украинском языке.

На правой кисти Мурашковского недоставало трёх пальцев, и этот прогал — (между большим и мизинцем) — он заполнял кружевным платочком: типа клешня краба нашла, чем поживиться с очередного галеона, который Билли Бонс пустил на дно.

Пара пожилых женщин исполняла романсы, но не дуэтом, а по очереди. С каждой в отдельности, на сцену выходил Анатолий Кузько со своим баяном.

Его левый глаз даже и не косил, а неотрывно смотрел в потолок. Вот он с тобой разговаривает, а сам не здесь где-то. Это напрягает. Хотя начинающих баянистов, его учеников, не слишком-то, наверное, отвлекало, им ведь ещёи в ноты надо пялиться, и про себя сччитать «и-раз-два-три-раз-два-три...».

Для завершающего гвоздя и пика программы, упитанный блондин Аксёнов, Руководитель Эстрадного Оркестра, вёл сквозь полумрак зрительного зала свою джаз-банду к ярко освещённой сцене.

У всех инструменталистов приятный подогрето-предстартовый подъём — дай только дорваться до синкоп!

Барабаны с контрабасом тоже вожделенно изнывали за кулисами, куда их отволокли ещё до концерта, в маленькую гримёрную позади сцены. Однако свой саксофон Аксёнов приносил собственноручно.

Популярная блондинка Жанна Парасюк — тоже, между прочим, выпускница нашей школы — исполняла пару текущих шлягеров в сопровождении Эстрадного Оркестра, и концерт заканчивался общей овацией и бурными криками «Бис!»

Зал на гранд-концертах неизменно — битком. Не меньше, чем на какую-нибудь Индийскую «Зиту и Гиту» из двух серий. Сцена тонула в свете софитов с пола, на самом её краю, а также в изливавшемся с подвешенных над нею. Да ещё лучи из марсианских боевых треног вносили свою прожекторно безжалостную лепту, высясь над лепниной в балконных стенках.

В потёмках прохода вдоль стены под правым балконом, танцоры Балетной студии рысили в Костюмерную Тёти Тани, на первом этаже, переодеться к следующим номерам. Оттуда — обратно уже в переодетом образе.

Для представления героических инсценировок, Раиса научила нас правильно появляться из-за кулис, и уходить за них же, не поворачиваясь спиною к зрителям, и искусству смотрения в зал — не на кого-нибудь конкретно, а так, в общем, на пятый или примерно шестой ряд. Хотя в жёстком излучении направленного в лицо прожектора даже и первые ряды сливались…

Так Клуб стал частью моей жизни, и если я долго не заявлялся домой после школы, там не переживали — торчу, как всегда, в Клубе...

~ ~ ~

В густой тьме зимних вечеров тройка морозоустойчивых мушкетеров сходилась на трамвайной остановке — для ставшей модной в роте де Тревиля забавы, c'est pour катания на «колбасе» вагона.

Технически, под этой вкусной кличкой проходила решёточка из труб, подвешенная под кабинкой водителя. Совершив обходной манёвр, мы заходили в тыл прибывшему трамваю, а при его отправлении вскакивали на «колбасу», ухватываясь за маленький выступ под окном в пустой кабинке водителя.

Своей гладкостью выступ не уступал стеклу угрюмо взирающей на нас кабинной пустоты, и не оставлял шанса стабильной уцепки, приходилось часто перехватываться и напрягать пальцы на переохлаждённой обтекаемости.

Трамвай несётся, грохоча и дрыгаясь на стыках рельс, под ногами вибрирует «колбаса» в упругих подскоках — ух-ты! клааасс!

Самый скоростной участок — между Базаром и нашей школой. Именно там трамваям заходило в голову, будто они — гонщицкая Формула 1: та-дах! та-дах! И там же мои закоченелые пальцы однажды начали сползать со скользкого выступа, но Чепа крикнул «держись!», и притиснул их сверху своей ладонью. И тут Куба проорал «капец!», потому что его пальцы сорвались, и ему пришлось прыгать с «колбасы», несущейся с первой космической.

Хорошо, что он не всадился ни в один из летящих мимо Тополей, и выбежал навстречу нам из темноты, когда от остановки мы с Чепой рванули обратно — соскребать кубинско-мушкетёрские останки с широкого древесного ствола или бетона в опорном столбе.

К счастью, трамвай не успел уехать, дожидаясь встречного с Посёлка. Мы без потерь его догнали, и продолжили в полном составе...

Этот захватывающий аттракцион не являлся частной забавой нашей ограниченно ответственной троицы, но неотчуждаемым достоянием поселковых хлопцев. Порою «колбаса», под общим весом висячей шоблы гонщиков, скребла решёткой по головкам рельс в знак протеста.

На остановочных «разминках» кондукторши спускались из вагона поразгонять шобляк.

Мы растворялись в темноте морозной ночи, трамвай трогался, и, прежде чем средство общественного транспорта успевало набрать крейсерскую скорость, «колбаса» вновь провисала под ногами пассажиров не оплативших свой проезд...

~ ~ ~

В тот день наш 7 Б после второго урока отправился на экскурсию в Завод КПВРЗ.

Первым делом нас там завели в Пожарную Команду, которая в двух шагах от Главной Проходной. Полюбовались парой «пожарок», томящихся взаперти, узницами тесного бокса без окон без дверей, зато с воротами, что тоже заперты навеки. Пожарники, со скуки, вывели в расход целый огнетушитель, демонстрируя как далеко вылетает его пена.

Оттуда посетили цех, где заправляют кислородом высокие баллоны из железа, которые потом развозят по цехам для газосварщиков с резчиками.

В Кузнечном, ни давать, ни слушать объяснения не получилось, там постоянный гул от вентиляторов, и рёв огня в печах из кирпича. Рабочие в чёрных спецовках громадными клещами тащат оттуда раскалённые болванки, чтоб небольшим подъёмным краном переложить на наковальню под какой-нибудь из гидравлических молотов.

Наш класс оглушённо постоял. Посмотрели, как один рабочий, тоже клещами, но покороче, ворочает по наковальне разжаренную добела болванку, туда-сюда. Махина у него над головой пыхтит, как динозавр, гоняет молот между высоких промасленных станин, — шарахкает, выковывает нужную форму колёсного обода для большегрузного «Белаза».

Молот как ахнет, аж дрожь волнами по полу разбегается. Окалина от заготовки, словно чешуя, отслаивается, а под ней цвет всё темнее — вот уже алый, потом тёмно-вишнёвый.

Но удивительней всего — молотова чуткость. Он может постукивать совсем чуть-чуть, или встать как вкопанный на полпути, хоть и летел уже жахнуть наотмашь.

Причём управляет им женщина в платочке, всего-навсего парой рычагов, которые торчат у этой одороблины из бока.

Когда мы тянулись уже на выход, то рядом с другим, примолкше-покинутым гидравло-молотом, я увидел россыпь металлических кружочков, размер примерно с юбилейный рубль, но толще раза в три.

Цвет мне понравился, такой красиво фиолетовый. А и к тому же, как раз бы чёткий биток получился, копейки переворачивать.

Вот я и приотстал от экскурсии, наверняка ж кружки — ненужные отходы, раз на полу валяются. В общем, я — хвать один, и тут же выронил! Он пальцы мне, падла, чуть не до кости прожёг.

А тут какой-то рабочий мимо идёт, смеётся: «Шо, сильно тяжёлая?»

А в Механическом цеху я прям прибалдел от строгального станка.

Совсем такой малорослый, неспешно обстругивает зажатую в тисках заготовку. Самое удивительное в нём — это накладка типа этикетки, отлитая из чугуна. Сообщает, что станок «Сделано в Ригҍ 1904 годъ».

Так это ж ещё до революции! Ни хрена себе! До сих пор пашет!

А чуть дальше большой Советский станок, тоже строгальный. Резец раздольными прогонами туда-сюда бегает, а рабочий в сторонке стул поставил, руки на груди скрестивши — сидит, наблюдает.

А чё, — нехилая так себе себе работка…

. .. .

На мой рассказ дома о впечатлениях от экскурсии, мать сказала, что я бы мог ходить в душ какого-нибудь из цехов Завода, а не ездить в баню аж до Площади Конотопских Дивизий.

Она ещё спросила, известно ли мне, что мать Вадика Кубарева работает на Заводской Градирне, что может облегчить доступ в душ остужающей башни.

По ходу обсуждения её идеи с Чепой, он мне ответил, что всю жизнь по банным дням ходит в Завод мыться. Там есть, между прочим, души и покруче, чем на Градирне.

В основном, все они открыты до восьми, но в тех цехах, что работают в три смены, вообще не закрываются.

Конечно, на Главной Проходной могут и не пропустить, но кому надо переться через проходную? Вон в конце завода, откуда вагоны на ремонт загоняют, даже и ворот нету. А на Профессийной, на каждом шагу, — устроены перелазы в бетонной стене, для сподручного выноса работягами их «шабашки» после рабочего дня.

* * *