И снова лето, и Кандыбино ждёт нас, но теперь, кроме плавок и бутерброда с плавленым сырком, туда нужна колода карт.
— Чей ход?
— Да, твой же!
— Без балды?
— Разуй глаза! Чепа ж сдавал!
— Вот это хлопец! Знает, что труд сделал из Обезьяны Человека! Пара вальтов ленивому Кубе…
— И тот же труд сделал из Человека Ломовую Лошадь! Дама и туз по масти...
— У меня нет, ходи давай.
— Ходют тут всякие, а потом плавки пропадают…
На каждом пляжном одеяле между смородинных кустов — жаркие баталии в Подкидного Дурака, под музыку из портативных радиоприёмников. Самый завидный — это, конечно, «Спидола», собранный на Рижском радиозаводе. Лицевая сторона размером с тетрадку, а сам чуть толще кирпича. Вся телескопическая антенна приёмника упрятана в пластмассу корпуса, снаружи только кнопочка-макушка самой тонкой из антенных секций. Тянешь за нее, и получается удочка для ловли станций на коротких волнах.
Длинные со средними и без антенны ловятся.
Но фиг ты что поймаешь на коротких. Половина диапазона затоплена шипением, воем, треском до невыносимости, потому что Наши радиошумом глушат все те «голоса» на службе у ЦРУ — «Голос Америки», «Радио Свободы», «Русскую Службу Би-Би-Си», и такое прочее.
Вот почему на пляже все приёмники настроены на одну и ту же Всесоюзную Радиостанцию «Маяк», которая передаёт сигналы точного времени, краткую сводку новостей, а дальше поливает концертами по заявкам радиослушателей...
Но на Кандыбино одному лучше не потыкаться, и не только, что в Подкидного не с кем, а из соображений личной безопасности тоже. Один раз я не послушал совета Кубы с Чепой и переплыл на низкую дамбу рыбных озёр.
На берегу торчали хлопцы моего возраста, один из них спросил на Украинском: «Пеку бачив?»
— А Пека кто? — переспросил я в удивлении и — а шоб уже панимал — удар в челюсть. Они все разом бултыхнулись и уплыли прочь.
Не то чтобы больно, но обидно, такая падлянка ни за что. Наверно, Загребельские… Но я-то им что сделал?
Кандыбино не превращалось в тотальную Мекку для всех, поголовно, купальщиков. Порой подкатывали непонятные моменты, когда на травянистых берегах большой, заполненной водою балки посреди поля за Посёлком не оставалось места на желающих, вдруг съехавшихся трамваем аж из Города. И потом ещё пёрли километр от конечой, хрен поймёшь с чего.
А наш тройственный альянс пару раз сгонял на великах купаться в речке Езуч, которая и вовсе на другом конце города.
. .. .
Сонно дремлет течение Езуча в тени толстых Верб, медленное до почти незаметности. И там довольно глубоко. В одном месте даже вышка стоит для прыжков в воду. Сварена из железных труб, и в ней три уровня — 1, 3 и 5 метров.
Мы по лесенке забрались на трёхметровый, сначала страшновато прыгать, хоть даже и «бомбочкой». Но поплюхались. Куба — «головкой».
Из воды поднялись на доски пятиметрового. Посмотрели вниз — вода до того далеко, блин, — и тихо-молча слезли пониже. Даже Куба…
А когда мы уже уезжали, какой-то мужик красиво так прыгнул с верхнего. «Ласточкой».
Единственный недостаток Езуча, что там пляжников ни души, кроме нас и того одиночного ныряльщика.
Но, конечно же, самое популярное место летнего отдыха Конотопчан — это песчаный пляж Залива на Сейму. Всего две остановки электричкой от Вокзала, и там ещё с километр пройти через Берёзовую рощу и Сосновник.
Однако в то лето я туда не ездил. И не потому, что цена билета до платформы «Присеймовье» 20 коп., нет, туда по полвагона «зайцами» едут. Такая толпа понабьётся, что кондуктора не успевают протиснуться через всех за десять минут.
И уж тем более не из-за ежелетней жатвы утопленников на Сейму — в основном подростки, а потом толпа в полгорода на похоронах. Нет, со мной такого случиться не может. Уж это точняк.
Причина в том, что на Сейм все отправлялись по выходным, как раз в те дни, когда мы с Дядь Толиком на рыбалке. Правда, пару раз заскакивали и на Залив, ну так, проездом, с удочками и спиннингом принайтованными к багажнику «Явы»…
Один раз даже и с ночёвкой, недалеко от Пляжа на Заливе. Это когда брат Дяди Толика из областного центра приехал свататься к Тёте Наташе из № 15 на Нежинской, где Архипенки пережидали, пока умрёт Баба Катя.
Витя не лысый, как его старший брат, Дядь Толик. Нет, у Вити все волосы на месте — светло-русые, зачёсаны торчком назад, как у стиляг конца пятидесятых. Ему уже за тридцать стукнуло, но так и Тётя Наташа из № 15 тоже далеко уже не девочка. С другой стороны, вся хата № 15, с большущим огородом, принадлежит ей с её родителями. Безраздельно.
В ту субботу Дядя Толик и я приехали к месту ночёвки с нашим неразлучным снаряжением, потому что утром нам дальше ехать вдоль берегов Сейма. Но на условленное место «Москвич» Тёти Наташиного отца ещё не привёз остальных ночёвщиков.
Чтобы как-то скоротать время, мы с Дядь Толиком поехали в пионерлагерь в Сосновом лесу, за полкилометра от Сейма. Ну и пока оттуда Дядь Толик сгонял ещё куда-то — «тут недалеко, в одно место» — я посмотрел кино в лагерном кинотеатре под открытым небом, где вместо стен лесные Сосны.
«Миллион Лет До Нашей Эры» называется. Класс. Там Тумака изгнали из племени брюнетов, а другое племя, блондины, его приняли, потому что он насадил на кол динозавра, и тем самым спас ребёнка, тоже блондина.
Когда кино кончилось, тут уже и Дядь Толик подъехал с предупреждением, что, если что, так фильм мы вместе смотрели.
Подъезжаем в назначенное место, а там отец Тёти Наташи уже привёз её и Тётю Люду с Ирочкой, и жениха Витю с ещё одним, самым младшим братом Дядь Толика. Они даже успели палатку поставить, за которой смутным пятном белел «Москвич», в отблесках костра перед палаткой.
. .. .
В ночном небе звёзд насыпало больше, чем черноты. Я спустился на песчаную косу под крутым берегом, и потрогал тихо струящуюся воду. До того тёплая, что не удержался и вошёл в реку. Нырять я не стал, а просто бродил, туда-сюда, по гладкому песчаному дну, что повторяло изгиб берега.
Скоро Витя и его невеста тоже спустились. Он захотел искупаться, хотя она уговаривала, что не надо, а я вернулся обсохнуть у костра, вокруг которого была уже сплошная ночь.
Потом я подполз на край высокого берега и посмотрел вниз. На фоне звёзд, переливающихся в течении реки, два силуэта целовались, так романтично…
Наверное, моя голова тоже силуэтилась на фоне звёзд, потому что Витя крикнул «падла!», и махнул рукой. Невидимая в темноте галька ударила меня в лоб. Я крикнул: «Мимо!» — и откатился от края. Врал, конечно, если бы мимо, то так больно не было бы.
Когда романтическая пара вернулась к ночному костру, Витя спросил у меня: «Знаешь, что такое «напальчики»?» Я ответил, что не знаю, и он сказал мне встать во весь рост и, когда я послушался, упёр свой кулак мне в подбородок, и резким толчком опрокинул на землю.
— Вот что такое «напальчики»,— сказал он.
Лёжа навзничь у костра, я сказал: «Витя, у моего друга Кубы есть поговорка — "врач на больных не обижается!"» — Но всё равно обидно было...
Женщины с Ирочкой провели ночь в машине, а все остальные в палатке. Утром я и Дядь Толик поехали удить по берегам, но улов совсем никудышный вышел — кот наплакал.
Больше я не видел ни Витю, ни Тётю Наташу, потому что свадьба их состоялась в Сумах, а потом молодожёны так там и остались…
вверх-скок
(…в те безвозвратно канувшие времена — ни дотянуться, ни дозваться, ни искупить — я не ведал ещё, что источник моих горестей, радостей, как и... и всяческого остального, — в той недосягаемой сволочи, в непостижимо далёком будущем, которая нагло укуталась в мой спальный мешок и растянулась сейчас в одноместной палатке, на моей истомлённой дневным переходом спине, и слагает вот это письмо, посреди тёмного леса на краю света, под неу́молчный плеск реки, что зовётся нынче Варандой…)