Весной отец сменил своё место работы. Он рассчитался из Вагоноремонтного цеха в КПВРЗ и поступил в Цех № 19, Конотопского Электро-Механического Завода, он же КЭМЗ, он же Завод «Красный Металлист», опять-таки на должность слесаря.
Зарплата рабочих в КЭМЗе была малость выше. На какую малость, я не знал, никогда не интересовался меркантильными вещами. В конце концов, зарабатывать — это забота родителей, а у меня и своих дел по горло: КВН, Клуб, кружки всякие, не говоря уже, что надо книги обменивать в библиотеке. Ну и керосин с водой тоже на мне, а если что-то купить в Нежинском магазине, то пусть Наташку посылают, или Сашку…
. .. .
Кроме зарплаты, отец ещё подрабатывал ремонтом телевизоров, на которых специалисты из Телеателье уже крест поставили. Раза два в месяц (а иногда раз в два месяца) он после работы брал свою пузатую сумку, из когда-то зелёного кожзаменителя, в которой держал свой мультиметр-тестер, паяльник, запасные радиолампы и прочую нужную мелочёвку, чтобы уйти до поздней ночи.
Потом возвращался, тёпленьким, и отдавал матери мятую троячку заработка. А на её шумные риторические вопросы по поводу его склонности к спиртному, повторял одну и ту же, неотразимо резонную реплику: «Так это ты меня, што ли, поила?»
Возможно, настойчивое стремление матери поднять его моральный уровень подогревалось подозрением, что ещё два рубля отец от неё заначил. Ну, не знаю, я никогда особо не вникал в краеугольности монетаризма...
Иногда процедура затягивалась на два вечера. В первый из них отец возвращался домой трезвым, без трёхрублёвки и без сумки, оставленной на хате у клиента до окончания ремонта...
Самых упорных коматозников привозили прямиком к нам. Отец ставил сдохший ящик на стол, под единственным окном комнаты, снимал с него его коробку, которая отправлялась на шкаф, и на столе оставались теле-потроха: электронная трубка со скелетом из алюминиевых панелей, густо обросших разными радиолампами.
Всю эту потетень он вертел то так то эдак, заглядывая со всех сторон, и бормотал: «Так чего тебе не так, а? Родной?»
Далеко за́ полночь, меня будило резкое шипенье — отец, в скудном, как у подпольной типографии, свете настольной лампы, добился, чтоб по экрану кандидата в покойники начали бегать полосы развёрстки: «Так вот чё ты не стреляла! Не заряженная была!»
Потом пару дней мы смотрели воскрешённый телек, у которого экран шире нашего, пока за ним не приезжал владелец воскресшего Лазаря, уже почти вычеркнувший этот ящик из своей жизни.
В общем, не зря отец делал подшивки из тех журналов «Радио».
. .. .
Мать тоже хотела поменять работу, но ничего не подворачивалось. Отец и ей помог устроиться в КЭМЗ.
Он починил безнадёжный телевизор тамошнему Начальнику Отдела Кадров, а когда тот спросил об оплате, отец ответил, что не хочет денег, а пусть его жену примут на работу. Начальник Отдела Кадров сказал: «Что за вопрос? Приводи, конечно».
Сначала мать не хотела верить, потому что за полгода перед этим, тот же Начальник ей наотрез объявил — работы нет и не предвидится.
Когда родители пришли вместе, Начальник Отдела Кадров предложил матери пойти прессовщицей в Прессовальный цех. Правда, работа там посменная, зато оплата сдельная, от выработки, и никто меньше ста рублей не получает.
Пока мать выходила к его секретарше, чтобы написать заявление, Начальник засмеялся и сказал отцу, что он её помнит, но в прошлый раз подумал, будто она беременна. Беременных на работу брать ему не позволяется — месяц поработает, а потом плати ей целый год декретные. Начальника Отдела Кадров за такое по головке не погладят. Но оказывается — это просто у неё комплекция такая.
Так мать стала прессовщицей в КЭМЗе. На работе она заполняла всякие формы специальными порошками, чтобы, при нагреве пресса, те плавились и превращались в такую или эдакую финтифлюшку из пластмассы.
Она работала в две смены — неделю с восьми до пяти, вторую с пяти до полдвенадцатого, благодаря сокращённому перерыву для еды.
. .. .
Летом возле пресса адская жара, а формы круглый год тяжеленные — попробуй, поворочай. Поздно ночью Конотопские трамваи ходят ох! как редко, не всегда дождёшься хоть одного, после второй смены.
Но хуже всего прессовать детали из стекловаты. Стеклянная пыль проникнет даже сквозь рабочий халат, всё тело жутко чешется, и даже душ после работы не спасает.
Однако нет худа без добра и в хате, как и во дворе, появилась целая куча всяческих коробочек и прибамбасов из пластмассы разных цветов, потому что мать приносила домой детали с дефектами, которые пресс не доварил или повредились при вытаскивании из формы. Ну и что, что уголок замят? Зато глянь какая модерно́вая получилась пепельница! Даже Жульке досталась симпатичная ребристая ванночка для питьевой воды…
Всё потому, что продукция завода «Красный Металлист» — шахтное электрооборудование и всяческие агрегаты и системы безопасности для горнодобывающей промышленности.
— Мам, — спросил я однажды, по-видимому, под впечатлением от какого-то автора-нигилиста. — Какой смысл в твоей жизни? Ты зачем живёшь вообще?
— Зачем? — ответил мать. — Увидеть, как ты вырастешь, как счастливым станешь.
И я заткнулся, потому что мне иногда хватает ума чересчур-таки не умничать...
~ ~ ~
Перемены происходили не только в нашей части хаты. Одна бабулька-сестричка из Дузенкиной четверь-хаты вернулась в своё село, а другая переехала к своей дочери, в пятиэтажки на Зеленчаке, чтобы свою часть хаты сдавать квартирантам.
Мать-одиночка, Анна Саенко, и её дочь Валентина поселились у нас за стенкой.
Валентина была на год старше меня, но такой не казалась из-за своей рыжеволосой щуплости и малого роста. Хотя нос у неё был довольно-таки длинный.
По вечерам она выходила играть в карты с нами, тремя соседями, на широкой скамье под окном, что смотрело на две ступеньки их крыльца. Это была очень удобная для игры скамья, с неё можно было опереться на мягкую глиняную штукатурку хаты в древней побелке, которая уже не оставляла следов на одежде.
Во время игры, пользуясь густеющими сумерками, я прикасался к плечу Валентины своим. Оно у неё такое мягонькое… И всё начинало плыть… Она, чаще всего, отодвигалась, но не всегда так уж и сразу, и мой пульс начинал стучать быстрее, громче, горячей.
Но потом Валентина перестала выходить. Наверно, слишком уж я тиснулся к маленькому плечу…
. .. .
У Дузенкиного зятя отец купил меньшую из двух секций покойного тестя, в общем сарае. Это была секция с односкатной крышей, в самом конце. Первая, считая от забора Турковых. В давние времена там держали свинью, а может, пару коз и для тепла обили снаружи глинонавозом.
Отец заменил толь на крыше жестью, ну, не новой, ясное дело. Глядя, как ловко он работает своей киянкой, сшивая «в замок» полосы жести, я поражался: сколько всего он умеет, и что у него есть инструменты на все случаи жизни. Взять хотя бы ножницы для жести, ведь в магазинах ничего такого не продают. Не удивительно, что Чепа, когда ему нужен какой-то инструмент, сразу к нам: «Дядь Коля, дайте дрель».—«Дядь Коля, натфель надо».
В стене напротив входа, отец вставил остеклённую раму на петлях, как на веранде. Электричество привёл из следующей секции, которая наша. Дядя Толик выписал у себя на работе списанные ящики, в которых на РемБазу привозят запчасти вертолётов. Ящики разобрали и сделали щиты — покрыть пол.
Так переоборудованный хлев превратился в мастерскую отца — с верстаком, тисками и всем, что нужно. А пространство под стеной, где скат крыши не позволяет выпрямиться во весь рост, стало стойлом «Явы» Дяди Толика.
Когда мотоцикл перекочевал из нашей старой секции в сарайчик, в секции стало просторнее, хотя остатки досок сложили в ней же, наверху, под двускатной крышей. И, как обычно летом, створки двери между кухней и комнатой вынесли из хаты, потому что если в такую жарищу ту дверь закрыть, то дома и дышать нечем, вот и нечего им там висеть, только место зря занимают.
Так что и створки тоже положили поверх досок под крышей в сарае...
Целый ворох ненужных, ничего не значащих деталей, а? Однако все эти перестановки имели колоссальные последствия, потому что, если подумать хорошенько, находишь способ для сверхулучшающих сдвигов…
И теперь, с матрасом, постеленным на створки двери, сарайная секция превратилась в мою летнюю дачу.
Надверная постель на том же примерно уровне, как вторая полка в купе вагона, но куда шире железнодорожных. На доски стены отец пришурупил раздвижную лампу в жестяном абажуре и — читай хоть всю ночь. К тому же, к себе на дачу я отнёс маленький радиоприёмник «Меридиан», который отцу подарил кто-то из клиентов, на радостях, что его телевизор вернулся к жизни.
Щедрый дар, конечно же, не работал, но за пару недель отец достал все нужные детали, и моя дача стала раем на земле. Можно читать до упаду или слушать радио; на выбор. И самое главное никто не начнёт ворчать: «Ты свет думаешь выключать? Смотри который час!», или «Да заткни ты эту шарманку!»
. .. .
И вот лежу теперь тут, на воздусях, наедине с собою, рядом с конусом света, что льётся на страницу раскрытой книги до полночи и дальше, в безмятежной тиши летней ночи.
В соседних дворах собаки брешут-заливаются, но это не в счёт, они тут часть общего мироощущения. Одна начнёт, другая подхватит, а вон и соседняя улица подключилась в цепную реакцию, что расходится над всем Посёлком. Только Жулька наш редко когда поддерживает их оратории, старый уже стал, ленивый.
И — ну так, просто вдуматься — что если сложить вместе весь собачий лай и брех, включая и тот, что за пределами твоей слышимости, а? Нет, я серьёзно, вот Поселковые собаки затихли ненадолго, но псы в Подлипном завели лай, что плывёт дальше в тихом ночном воздухе, и так далее, далее, лай из соседних областей, стран, континентов. Всё сложить.
Тогда выходит, что — в целом — на Земле и на минуту не стихает лай, разве нет?.. Тоже мне, Планета Людей называется!
вверх-скок