самое-пресамое
финальное произведение

В октябре семиклассники начали готовиться к вступлению в ряды ВЛКСМ, он же комсомол.

Членство в комсомоле не давалось просто так, за красивые глазки. Туда не вступали огульными пачками, ничего подобного! Нужно сперва доказать, что ты действительно достоин, для чего и служил экзамен в Городском Комитете Комсомола на втором этаже здания Горсовета, в правом его крыле.

Вот где пройдёт проверка твоей пригодности, потому что, вступая в эту молодёжную организацию, ты становишься соратником Партии, будущим коммунистом.

В ходе подготовки, Старший Пионервожатый школы № 13, Володя Гуревич — молодой человек приятной наружности, с чёрными волосами и сизой кожей на щеках (из-за густой, но всегда гладко выбритой щетины) — распространил среди будущих членов ВЛКСМ типографские распечатки Устава ВЛКСМ. Очень мелкий шрифт позволял разместить все Уставные разделы с двух сторон одного листа, сложенного книжечкой.

Он предупредил также, что на заседании по приёму новых членов, экзаменаторы Городского Комитета Комсомола особенно гоняют по правам и обязанностям комсомольца...

Володя Гуревич закончил престижную школу № 11, между Вокзалом и Переездом-Путепроводом, а также Конотопскую Музыкальную Школу по классу баяна. На работу ему приходилось ездить из Города, где он проживал чуть ниже Площади Мира, в небольшом квартале пятиэтажек, который в Конотопе почему-то окрестили Палестиной.

Добравшись из Палестины, в школе он рядился в смешанную атрибутику из очень чистого и хорошо наглаженного пионерского галстука и золотистого профиля лысой головы с колким клинышком бородки Владимира Ильича Ленина, в комсомольском значке, приколотом на грудь его пиджака.

Среди своих (в узком кругу пионерских активистов), Володя Гуревич часто объявлял, чтобы подчеркнуть полное совпадение имени-отчества у себя и у Вождя Революции: «Зовите меня просто — Ильич».

Вслед за этими словами он смеялся громким затяжным смехом, после которого его выпукло очерченные губы не сразу стягивались в нейтральное положение, и ему приходилось помогать им, снимая большим и указательным пальцами распорки из коротких ниточек слюны в уголках рта.

Однако Володя Шерудило, крепко скроенный чемпион игры в Биток на деньги, с рыжими вихрами и густой россыпью веснушек на круглом лице, который учился в нашем классе, а жил в селе Подлипное, в узком кругу своих (одноклассников), называл Володю («Ильича») Гуревича «ханорик Созовский!»

Большое двухэтажное здание Горсовета, где размещался заодно и Горком Комсомола, чем-то смахивало на Смольный Институт из разных фильмов про Октябрьскую революцию. Особенно хорошо эта роль удавалась фасаду, взиравшему на Площадь Мира по ту сторону Проспекта Мира.

Три короткие, мощёные гладкой брусчаткой аллеи под неухожено-великолепными Каштанами, позволяли двойнику Смольного высылать группы захвата Почты, Вокзала, Банка... Запоздалое, увы, удобство — всё уже давно в руках Советов и остаётся только тупо пялиться на сухой обод холощёного фонтана...

Все ребята нашей школы без сучка и задоринки сдали экзамен по Уставу ВЛКСМ. Из остальных школ города тоже никто не отсеялся...

~ ~ ~

Под конец года на Посёлок явилась трамвайная цивилизация. Рельсовый путь восстал из глубин Путепровода, прошёл в параллельной близи от ограды Базара и нырнул под своды велианов Тополей, в их могучей шеренге вдоль булыг мостовой улицы Богдана Хмельницкого. Гладко зализанные столбы серого бетона затесались в строй гигантских стволов, чтобы держать контактный провод над рельсами.

В канун Октябрьских праздников колея успела миновать нашу школу и даже завернула в улицу Первомайскую, что продолжалась аж до окраины Посёлка, где уже начинается поле.

Потом тройка маленьких трамвайных вагонов начали ходить по Третьему маршруту: от конечной на городской стороне Путепровода до конечной в конце Первомайской.

Протискиваясь в гуще пассажиров, дебелые кондукторши обилечивали массы, по 3 коп. за клочок бумажной ленты, оторванный с рулончика на шлее пузатенькой казённой сумки, подвешенной на шею для подтяжки дебело обширных бюстов. И чтобы было куда ссыпать копейки, собранные с пассажиров за проезд, 2 в 1.

В больших трамваях на городских маршрутах, — Первом и Втором, — у водителя всего одна кабинка, в голове вагона, а на конечной трамвай описывал замкнутый круг по кольцу разворота, и отправлялся в обратный путь.

Зато конечные Посёлка оправдывали своё имя, и разворотами не петляли, а если уж доехал, значит — всё, конец.

Поэтому у маленьких трамваев две кабинки, как пара голов Тяни-Толкая, и, на неокольцованных конечных, вагоновожатая просто переходила из передней кабинки в заднюю (хотя, кто там разберёт, где у них зад, а где пе́ред), то есть отправлялась в тот перёд, который перед этим тащился сзади.

Кондукторша, стоя на ступеньке задней (на данный момент) двери, помогала коллеге дать старт вагону — тянула крепкую брезентовую вожжу, привязанную к дуге над крышей, для перевода её в режим гладкого скольжения по контактному проводу, при котором той полагается смотреть в направлении кормы, а не переть рогом в провод, тормозя движение.

И, уже с правильно позиционированной дугой, вагон пускался в обратный путь.

Устройство дверей тоже не совпадало. В больших трамваях их закрывал водитель: дёрнет что-то там у себя в кабинке, и дверь захлопывается с автоматическим шипением.

Совсем другой коленкор в Поселковых вагончиках. Дверь тут типа складной ширмы на шарнирах, фанерная. Приехал на свою остановку, подходишь к двери и тянешь на себя среднюю ручку, чтоб ширма малость сложилась и дала толкнуть себя в сторону, открывая ступеньку для спуска.

Процедура закрывания, практически, та же: потянул-толкнул. Просто начинать надо с крайней ручки. Их же всего две на ширме: крайняя и средняя.

Ну да, конечно прикалываюсь. Кому оно надо, всё это алгоритмичное мозгодёрство?

Поэтому трамваи по Посёлку КПВРЗ катались с дверями нараспашку, пока мороз не придавит по чёрному…

А чтобы трамваи могли уступать друг другу путь, две остановки на Посёлке имели раздвоенную колею, метров по десять: одна возле школы № 13, а вторая посередине Первомайской…

~ ~ ~

Туалет в Клубе Завода находился на первом этаже, в самом конце очень длинного коридора, что начинался от двери библиотеки и тянулся между стен не только глухих, но и тесных. Раскинув руки, дотянешься сразу до обеих. Не коридор, а штольня, с плафонами лампочек на потолке.

В тёмно-зелёной краске стен иногда попадались двери с табличками: «Детский сектор», «Эстрадный оркестр», «Костюмерная» и, уже на подходе к туалету, «Спортзал».

Сливаясь тёмно-серым окрасом со стенами штольни, двери становились частью их, вкраплениями, хранящими такую же глубоко глухую тишь. И только лишь сквозь дверь спортзала порою слышалось целлулоидное цоканье пинг-понгового шарика или побрякивание блинов штанги, но она тоже оставалась неподкупно запертой...

Но вот однажды за дверью Детского сектора раздались звуки музыки. Грусть одиночества в безнадёжном заточении слышалась в жалобе клавиш пианино «Красный октябрь», что и заставило меня постучать. На крик изнутри «входи!», я потянул её на себя и сделал шаг.

Небольшая смуглая женщина в стрижке чёрных волос, с широким, но правильным разрезом ноздрей, сидела за пианино под правой стеной из сплошных зеркальных квадратов.

А прямиком навстречу мне струился свет сквозь готику трёх окон, вознесённых над полом, своим сиянием маскируя ребристость трубы отопления, тянувшейся под балетным поручнем вдоль всей стены.

Левая часть комнаты таилась позади высокой ширмы кукольного театра, пред ней же — необыкновенно длинный и узкий, словно в трапезной, лоснился стол тугим линолеумом в своей столешнице.

И тогда я сказал, что хочу записаться в Детский сектор.

— Очень хорошо, давай знакомиться. Я — Раиса Григорьевна, а ты кто и откуда?

Она рассказала мне, что бывшие актёры чересчур уже повырастали или уехали в другие города и, для возрождения Детского сектора, мне надо привести своих друзей из школы.

Я развернул бурную агитацию в классе. Чепа и Куба как-то сомневались, да на шо оно нада! Однако призадумались и согласились, когда я объяснил, что длинный стол вполне пригоден для настольного тенниса, ну и что, что узкий?

И пара девочек тоже пришли, из любопытства. Раиса Григорьевна устроила всем восторженный приём, и мы начали репетировать кукольно-театральную постановку «Колобок» по одноимённой сказке.

Наша наставница обучила нас искусству кукловодов перчаточных кукол, чтобы те не заныривали ниже ширмы, теряясь, тем самым, из поля зрительского зрения.

Мы собирались в Детском секторе дважды в неделю, но иногда Раиса пропускала репетиции или опаздывала, и для подобных случаев ключ не покидал подоконника в комнате художников, творивших, день за днём, месячный список фильмов для вестибюля.

Они любили свободу, и вообще никогда не запирались, их дверь стояла настежь, постоянно, для посещений стабильными поклонниками их таланта... Залётным любителям искусств там тоже всегда были рады…

Ключ охотно проворачивался в дверном замке Детского сектора, и мы часами играли в теннис на длинном столе.

Правда, мячик у нас был от большого тенниса. Игра шла без ракеток даже, которых подменяли школьные учебники. Лишь бы не слишком толстый и обложки твёрдые.

Из книжек сооружалась также сетка — корешком кверху и чуть раздвинуть, для устойчивости. Да, особо резкие «туши» их сшибали, но и чинилась такая сетка секундально.

. .. .

Нелёгок, изнурителен труд кукловода, как умственно (надо переписать реплики твоего героя и выучить их наизусть), так и физически (держи, держи, ещё держи — вскинутую руку с обутой на три пальца куклой).

Во время репетиций актёрствующая рука немеет, подпорка из оставшейся не меняет дела. А сверх того — эта пакостная ломота в шее, из-за постоянной запрокинутости головы, следящей, как ведёт себя кукла-лицедейка…

Зато потом, после представления, ты возникаешь из-за ширмы, чтобы встать перед ней. Плеч-о-плеч с тобою, в зал смотрит кукла на сунутых в неё трёх пальцах, и Раиса объявляет, что роль Зайца исполнял ты.

И ты киваешь с театральным шиком, а Заяц возле твоего плеча кланяется тоже, сам по себе, вызывая смех восторга и плеск аплодисментов…

О, тернии! О, сладость славы!

* * *