самое-пресамое
финальное произведение

Областная Олимпиада по Физике проводилась в каком-то институте для высшего образования. В аудитории, выделенной под восьмиклассников, каждому соревнователю выдали тонкую тетрадь с проштампованными страницами. На первую писать только своё имя и откуда ты вообще взялся такой физически продвинутый.

Две следующие для переписывания заданий с доски, всех — шесть.

Ни фига себе! Три задания оказались теми самыми, которые накануне вечером ментор решал у нас в комнате с теми, кому доходит о чём в них речь вообще. Но для меня утро не стало мудренее вечера — ноль, он и спозаранку полный ноль.

Сидеть без дела — занятие довольно томительное, однако встать и сразу выйти, нарушить сгустившуюся тишь напряжённой работы мыслей, показалось не очень вежливым. Я открыл самую последнюю страницу в тетрадке и начал карандашный рисунок пирата.

Лицо его мне виделось очень даже живо: широкие усы, сливы глаз из-под тюрбана на голове, обёрнутой вполоборота выяснить через плечо обстановку. Но на бумаге с чернильным штампом получалось всё не то. Даже пистоль с дулом-раструбом, как у разбойников в «Снежной Королеве», мало помог делу.

Хмм... сэр Исаак Ньютон из меня никак не вышел, и на Репина не потянул… Мне вспомнился отцовский осёл, что вывез его из Школы Партучёбы. В моём случае придётся двигать ножками. Крадущейся походкой, я отнёс тетрадку на стол проверщиков и вышел...

~ ~ ~

Конечно же, фиаско в таких основополагающих областях жизни — Физика и Живопись — меня морально сплющило. Чтобы приглушить разгромное чувство неполноценности или, короче, с горя, я приобрёл пачку сигарет. «Орбита» с фильтром, за 30 коп.

Содрав целлофан обёртки и открыв пачечную крышечку, я обнаружил прокладку из фольги. Пришлось избавиться и от неё, чтоб обнажить плотный рядок рыжих фильтров... И — понюхать.

Пахло незнакомо, но без противности, по-взрослому как-то, но орбитальное испытание я отложил до возвращения в Конотоп.

Однако и там пришлось пару дней улучать благоприятный момент, прежде чем удалиться с манящей пачкой в щелястую уборную, которой завершалась тропка через глубокие сугробы в нашей части огорода.

Одна затяжка… Вторая… Неудержимый кашель… Прозрачно-зелёные бублики плывут перед взором. Тошнота.

От и до совпавшие симптомы с отмеченными Марком Твеном в амбулаторном случае Тома Сойера. Да, выкажи я должное доверие, прояви больше почтительного уважения к заслуженно известному классику, то не пришлось бы швырять в тёмную дыру уборной непочатую, практически, «Орбиту» за 30 копеек.

~ ~ ~

Напротив привокзальной площади, за железом трамвайного пути и асфальтом дороги, раскинулся парк имени Луначарского, первого Советского министра образования — цивилизованно огороженный кусок ухоженной природы с аллеями высоких деревьев и куртинами стриженых кустов между ними.

Всех входящих со стороны площади встречал белый Ленин, на высоком сером постаменте, сверяясь неотрывным взглядом, исполненным задумчивой печали, с часами — поверх незамечающих его голов, — на здании Вокзала.

Большим пальцем полустиснутого кулака он прищемлял на лацкан пиджака кисть левой, тогда как правая рука, опущенная на всю её длину, чуть волочилась позади, по воздуху, расслаблено поэтичным, но и неумолимо политичным жестом, — типа комбайнёра любовно щупающего головки колосков — а не пора ли вас косить, ребята?

Из-за деревьев в тылу монумента проглядывал массивный куб трёхэтажного Дома культуры, тоже имени Луначарского, но в Конотопском обиходе его укоротили до «Лунатика» (не министра, конечно же, а Дом культуры). А с целью провентилировать двусмысленность одного имени на двоих, иногда приходилось переспрашивать о чём, конкретно, речь — «Лунатик» парк, или ДК «Лунатик»?

Здание делало честь своему архитектору принципиальным отказом от всяких украшательcких излишеств — прямые стены, квадратные окна, прямоугольный вход. Однако простоватая наружность таила вместе с тем подвох. Фактически, в «Лунатике» насчитывалось четыре этажа! Если учесть подземный зал для демонстрации кинофильмов.

Но если ты настолько грамотный, тебе ли не знать, что то же самое кино покажут в Клубе КПВРЗ всего через неделю и забесплатно (имея блат насчёт контрамарок).

Таким образом, ДК имени первого министра просвещения прозябал вне сферы интересов продвинутой части публики. Ажиотаж вокруг «Лунатика» (ДК) вскипал во второй половине учебного года, с началом сезона игр КВН, он же Клуб Весёлых и Находчивых, между командами школ города. Вот уж когда каждому хотелось на второй этаж «Лунатика», в зал тёмно-плюшевой сини в обивке сидений, сдвинутых в непроходимо тесные ряды на паркетном полу. («Непроходимо» — значит вынужден коленями цепляться за коленки уже усевшихся на плюш.)

Билеты на игры КВН в продажу не поступали. Чтобы попасть в заветный зал (где тебя могли цапануть девичьи коленки в прозрачных чулках), приходилось выпрашивать их (да, не чулки! а коленки… тьфу ты! билеты, то есть) у Старшего пионервожатого школы, Володи Гуревича.

Ильич в ответ закатывал речь о несправедливом распределении билетов Горкомом Комсомола. Про слишком незначительную квоту, доставшуюся школе № 13. Про ненасытность его старших коллег по Учительской — хищнически, как липку ободравших жалкую стопку бесценных бумажек, которые он выгрыз в Горкоме. Ну, чем он виноват, что билетов нету?

Белая бумажка билетного размера, досочившаяся в твои руки через Бог весть какие каналы, представляла лишь дату, пришмякнутую печатью Горкома.

Отсутствие нумерации на синем плюше объясняло отказ указывать ряд и место в заверенном печатью документе. Так что явиться пораньше и приземлить свой зад на синеву, где ещё свободно — мудрая политика. Не придётся всю игру стоять под стенкой в экономно узких проходах, или же насеститься на мраморном подоконнике какого-то из окон в самом конце зала, осторожно упирая спину в темнотищу по ту сторону холодного стекла, потому что зима ведь.

~ ~ ~

Зимой уроки Физкультуры проводились на улице. Учительница Любовь Ивановна отпирала дверь тёмной «кандейки», на том же крылечке, где вход в Пионерскую комнату. Ученики с громким гвалтом вваливались в глухую комнатушку, расхватывали по паре лыж и палок, опёртых на черновую штукатурку стен, и выходили на улицу Богдана Хмельницкого — бегать «на время» под Тополями вдоль трамвайного пути.

Любовь Ивановна смотрела на большой круглый секундомер, подвешенный тесёмкой к ней на шею, и объявляла результаты. Рядом с ней стояла пара девочек класса, что пришли в школу даже не в спортивном, и теперь в четыре руки держали один классный журнал типа фрейлин Любовь Ивановны XIII-ой, чтобы Её Величеству удобней ставить оценки за спортивно Марлезонский кордебалет…

Особой склонности к физ-ре во мне никак и никогда не примечалось. Типа стараюсь, но результаты стабильно замыкают список спортивных достижений класса за урок.

К тому же, как мне с горечью пришлось уяснить, нога у меня не как у людей. Все нормальные толкаются левой ногой, а у меня толчковая правая. То есть для прыжка в высоту, например, мне надо подбегать к установленной планке не с общепринятой стороны.

В общем, не такой. Конечно, этого мне не говорили, но чувствовалось, хотя и мелочь. Короче говоря, ярко выраженной симпатии к Любви-И-ванне, с её свистком и секундомером, я не испытывал. Она, наверное, это чувствовала, и на такой общей почве между нами произрастала взаимность.

Ей ничего не стоило поставить мне "цвайку" в журнал или тройку за четверть в табеле. Тоже неприятно. Годовая оценка насилу натягивалась на "4", стараниями классного руковода, Альбины, которой требовался определённый процент хорошистов для отчётности на педсоветах.

Но ничего такого я тогда не знал, а просто не любил физкультуру. Хотя, оказавшись в спортзале в одиночку, мог вскарабкаться по канату до самого потолка и потрогать там его крепёжный крюк. А вот через козла попрыгать не тянуло, даже один на один. И к брусьям я не подходил.

Что нравились мне, так это кольца, чисто платонически, так как висели слишком высоко, чтобы до них допрыгнуть и покачаться, туда-сюда...

Но ты ж погляди на этих её фрейлин с классным журналом. Каждый урок не одна, так другая ставит себя выше физ-ры.

А и ну ничего себе равноправие полов, да? Девочки могут бегать или не бегать, как им заблагорассудится, но если ты оказался ученик, то Любовь Ивановна тебя даже и спрашивать не будет: на старт! внимание! марш! И — беги, пацан, беги!

. .. .

Ременные крепления школьных лыж вреза́лись своей твёрдостью сквозь обувь. Полная фигня, по сравнению с толстым резиновым жгутом, который отец, ещё на Объекте, закрепил на мои лыжи. Но свои я в школу не приносил, они для внеклассного пользования...

~ ~ ~

В тот день после обеда, мы втроём катались у околицы Подлипного. Там есть крутые спуски, но съехали мы всего только по разу, когда из села подвалила пара жлобов и въелись — дай им лыжи. Один даже замахнулся вмазать Кубе, но он увернулся и свалил вниз. Чепа и я — следом, но не по самой крутизне, как он.

Те два придурка кинулись догонять, и на опушке Рощи бегавший быстрее наступил на конец моей лыжины.

Я упал. Когда поднялся, смотрю — Чепа уже лыжи скинул, перебросил через плечо своей рабочей фуфайки, и улепётывает между тёмных стволов зимней Рощи.

Эту картину заслонила рожа в шапке из чёрного кролика с отпущенными ушами. Налобный отворот сполз до глаз, и из-под меха осталась лишь ухмылка толстой нижней губы. Но даже этот фрагментарный портрет резко вдруг исчез, когда от удара в нос я рухнул под дерево.

— Не понял? Лыжи снимай, сука!

Тут подбежал его кореш. То ли не такой выпивший, а может впечатлительный от природы — снег вокруг в щедрых брызгах крупными каплями крови из моего носа.

Он сказал мне сваливать, и увёл фаната лыж обратно в село…

. .. .

Полный угрюмой апатии, я брёл на лыжах через Рощу, затыкая нос комками снега, а те промокали красным, один за другим.

На боковой улочке возле школы меня дожидался Куба. Он заглянул мне в лицо и сказал, что лучше помыть под краном, и что Володя Гуревич ждёт нас в комнате десятого класса, какой-то у него важный разговор.

В школьном дворе я снял лыжи и поднялся на высокое крыльцо уже пустого здания. К пяти уборщицы кончали работу и расходились по домам. Школа пустела, оставался только сторож, а когда-никогда — группа пионеров за подготовкой монтажа под баян Старшего пионервожатого.

Зеркало над раковиной показало, что кровь уже не вытекает, и что это не моё лицо, а какого-то незнакомца с носом в два раза толще людского, а под ним — бурым гримом — нарисованы гитлеровские усы. Ну, и подбородок ничем не чище.

Я умывался, пока Куба не сказал, что лучше всё равно не станет. Тогда я вытер носовым платком лицо. В распухшем носу глухо гýпало.

. .. .

В назначенном классе, Володя Гуревич был один. Деликатно обходя взглядом мой огромный нос, чтоб не задеть случайно, он толкнул речь насчёт позора, что наша школа, который год вылетает из КВН на первой же игре.

Всё из-за того, что слишком полагаемся на наши выпускные классы. Пришла пора ломать такую порочную практику. Нам нужны новые силы. Нужна свежая кровь.

Обеспокоенный, я оглянулся на Кубу. Он пожал плечами, и Володя Гуревич объявил, что Капитаном команды КВН школы № 13 буду я.

У меня загýпало сильнее, но только уже переместилось из распухшего носа на обратную сторону головы, пониже затылка, как от той публикации анонимного автора, под моим именем, в журнале «Пионер»...

* * *