великие творения
                   былого

В 1936, Пират (она говорила «с апреля Т. С. Элиота», хотя длилась более холодная пора года) полюбил жену управляющего. Тонкую, словно вёрткий стебель, девушку по имени Скорпия Мосмун. Её муж Клайв, эксперт по пластмассам из Кембриджа, работал на Империал Кемиклз. У Пирата, профессионального вояки, выдался год или два передышки, выход на гражданскую жизнь, совпавший с моментом, когда у него возникло чувство, по ходу службы к востоку от Суэца, в местах типа Бахрейна, где пьёшь пиво разбавленное твоим же по́том, вдыхая неизбывный смрад нефти-сырца из Мухарака, и чтоб являться в расположение до захода солнца — всё равно 98 % заражены венерическими болезнями — придавлнное зноем, замызганное подразделение для обороны шейха и нефтяных вкладов от малейшей угрозы восточнее пролива Ла-Манш, сексуально озабоченный, дурея от укусов вшей и тепловой сыпи (мастурбировать в подобных условия — утончённая пытка), постоянно на взводе — вот через это всё и просочилось к Пирату неясное чувство типа подозрения, что жизнь его как-то обходит.

Невероятная чёрно-белая Скорпия подтвердила немало фантазий Пирата про гламурность высшего света Англии с шёлковыми ножками, который, как он чувствовал, отгородился от него семью замками. Они встретились, когда Клайв уехал в срочную служебную командировку — ну это ж надо! — в Бахрейн. Такая симметричность снимала чувство вины в Пирате, отчасти. На званых вечерах они притворялись незнакомыми, хотя она так и не научилась владеть собой, нежданно увидав его в другом конце комнаты (где он пытался казаться таким же, как все, как будто не был всю жизнь наёмным работником). Её умиляло его невежество во всём — в званых вечерах, любви, деньгах — чувствовала себя великосветской, и отчаянно заботилась сберечь этот налёт мальчишества в его имперски вышколенном, уже устоявшемся (ему исполнилось 33) быту, в его пред-Аскетизме, эту его, по определению Скорпии, последнюю любовь — хотя сама была слишком молода, чтобы знать об этом, и понимать, так же глубоко, как Пират, о чём на самом деле поётся в песне «Танцы в темноте»...

Он приложил все усилия ни разу ей об этом не сказать. Но временами — до чего мучительно не пасть к её ногам, зная, она ни за что не оставит Клайва, с криком, ты моя последняя надежда… если не ты, то больше уж ни разу... да, и ещё как, ему хотелось, вопреки всем предписаниям, отбросить скудный список допустимого в жизни взращённого Западом… да разве можно человеку… нет смысла начинать заново в возрасте 33-х… «Но это же самое время!» — рассмеялась бы она, не так от раздражения (что было бы смешно), сколько от смехотворной нереальности проблемы — ну а сама плавилась его маниакально безудержной ненасытностью, о, как берёт, раскладывает её (потому что туже, чем когда дрочил в армейскую фланель в Персидском Заливе, щемящий ошейник любви стискивал его сейчас, его хуй), и чересчур неукротим, чтобы не поддаться этому безумию, ну, право же, — слишком чокнутый, чтоб эта связь считалась за измену Клайву...

Чертовски выгодная для неё позиция, как ни оберни. Роджер Мехико проходит сейчас через почти всё то же самое с Джессикой, в их случае Бобёр имя Её Другого. Пират всё видит, но избегает говорить об этом с Мехико. Да, он интересуется посмотреть — также ли обернётся всё для Роджера, как для него, некая часть его, которую никогда не радует облом у кого-то другого, болеет за Бобра и всё стоящее за ним, как и за Клайвом. Но другая часть — второе «я»? — которую он вряд ли бы назвал «честной» — похоже и впрямь желает Роджеру того, что он, Пират, проиграл...

— Ты и вправду пират, — прошептала она в их последний день — никто их них не знал, что это последний день — ты нагрянул и умыкнул меня на своём пиратском бриге. Девушку из хорошей семьи и честных правил. Ты меня изнасиловал, и теперь я — Красная Сука Открытых Морей...

Симпатичная игра. Пират не прочь, чтобы она придумала это пораньше. Заёбывая свет того последнего (уже последнего) дня в сумерки, ебля час за часом, слишком поглощены любовью, чтобы распасться, они заметили, как съёмная комната стала мягко покачиваться, потолок скосился, опускаясь на метр ниже, лампы колеблятся в своих оснастках, часть уличного движения по набережной Темзы зазвучала солёными криками над плеском волн, звоном корабельного колокола...

Но позади, за спиной их приклонившегося морского неба, ищейки Правительства шли по следу — всё ближе, катера настигают, катера и скользкие гермафродиты-законники, агенты, ловкие на руку, устроят всё для её безопасного возвращения, и не станут настаивать на его казни или поимке. У них железная логика: нанеси ему тяжкую рану, и он очнётся и придёт в себя, вернётся к установлениям этого мира, старого вкрутую сваренного яйца, к его расписаниям по превращению ночи в ночь компромисса...

Он расстался с ней на станции Ватерлоо. Перрон был полон праздной толпой провожающих Фреда Ропера с его хором Чудо Карапузиков на имперскую ярмарку в Йоганесбурге, Южная Африка. Карапузики в тёмных зимних одеждах, в щегольских сюртучках и приталенных пальтецах, бегали по всей станции, глотали свои предотъездные шоколадки, и выстраивались рядком для следующих снимков. Белое словно тальк лицо Скорпии в последнем окне, напротив последнего входа, хлестнуло по его сердцу. Всплеск хохота и пожеланий счастливого пути грянул среди Карапузиков с их поклонниками. Что ж, подумал Пират, наверно, подамся обратно в армию...

* * * * * * *