великие творения
                   былого

Заснеженный свет стоит за непомерно высокими створками окон, день тёмен, лишь в нескольких комнатах включены лампочки. Курсанты-кодировщики, подданные с завязанными глазами, оглашают свои догадки о выпавшей из колоды Зенера карте, в замаскированные микрофоны: «Волны… Волны… Крест… Звезда..». А кто-то из Секции Пси записывает их, тем временем, через динамики внизу, в холодном подвале. Секретарши, в шерстяных шалях и резиновых галошах, дрожат от зимнего холода, что дует из множества щелей в сумасшедшем доме, у клавишей их пишущих машинок зуб на зуб не попадает. Мод Чилкс, которая сзади похожа на фотографию Марго Асквит, как заснял её Сесил Битон, со спины, сидит, мечтая о булочке и чашке чая.

В крыле ОИА, краденые собаки спят, чешутся, вспоминают тени запахов людей, которые, возможно, их любили, угрюмо прислушиваются к осцилляторам и метрономам Неда Пойнтсмена. Сдвинутые шторы отцеживают хрупкие струйки света снаружи. Техники перемещаются за толстым окном наблюдения, но халаты их, зеленоватые и подводнолодочные сквозь стекло, колышутся приторможенно, неярко… Царит оцепенение, или войлочная сумеречность. Метроном на 80 в минуту застучал деревянными отголосками и пёс Ваня, привязанный поверх испытательного стенда, начинает исходить слюной. Все прочие звуки жестоко подавлены: балки, подпирающие лабораторию, задушены в заполненных песком комнатах, мешки с песком, солома, униформа мертвецов заполняют пространство меж стен, в комнатах без окон… там сиживали чокнутые со всей страны, ссорясь, нюхая оксид азота, хихикая, рыдая при переходе аккорда ми мажор в соль-диез минор, теперь они обращены в кубические пустыни, песчаные комнаты, чтобы метроном царствовал тут, в лаборатории за железом дверей, запертых герметически.

Канал подчелюстной железы пса Вани давно уже выведен через его подбородок, и накрепко пришит сливать слюну наружу, в накопительную воронку, традиционно закреплённую оранжевым Павловским канифольным цементом, окисью железа и пчелиным воском. Вакуум проносит секрецию по блестящему трубкопроводу, чтобы сдвинуть колонку светло-красного масла, вправо, вдоль шкалы маркированной в «каплях» — произвольная единица измерения, возможно не такая, как фактические капли падавшие в 1905 году в Санкт-Петербурге. Но количество капель для данной лаборатории и пса Вани и метронома на 80 всякий раз предсказуемо.

Теперь, когда он вошёл в «эквивалентную» фазу, эту первую из трансграничных фаз, некая мембрана, едва заметная, протягивается между псом Ваней и внешним миром. Внешний и внутренний остаются точно такими же, как они и были, но связующий их "интерфейс" — кора мозга пса Вани — меняется всевозможнейшим образом, что очень характерно для этих трансграничных случаев. Теперь уже неважно насколько громко тикает метроном. Усиленный стимул уже не вызывает усиления реакции. То же самое количество капель вытекает или падает. Лаборант подходит и убирает метроном в дальний угол этой заглушённой комнаты. Он спрятан в ящик под подушку с вышитой надписью "На память про Брайтон", однако капли не прекращаются… затем звук подаётся через микрофон в усилитель, так что каждый «тик» наполняет комнату как вскрик, но капель не добавляется. Всякий раз, прозрачная слюна толкает красную линию до той же самой отметки, количество капель не изменилось...

– Эт-от старык не име-эт стыд,– Гёза Рожавёлги, ещё один эмигрант (и несдержанно анти-Советски настроенный, что создаёт определённую напряжённость в ОИА), вскидывая руки в сторону Бригадного Генерала в оживлённом отчаянии, повеселевший венгро-цыганский шёпот тарахтит, как тамбурины по всей комнате, отвлекая, так или иначе, всех, за исключением самого престарелого Генерала, который продолжает бубнить с кафедры в помещении, являвшимся частной часовней, когда-то давно, в маниакальный период 18-го столетия, а теперь стало пусковой площадкой для «Еженедельных Брифингов», одуряющий поток старческих рассуждений, служебной паранойи, сплетен про Войну, в  которых может содержаться,   или не  содержаться, секретная информация, воспоминания о Фландрии… угольные ящики с неба с рёвом падают прямо на тебя… ураганный огонь такой молочно светящийся, в ночь его дня рождения… мокрая равнина снарядных воронок на многие мили вокруг, и открытое ветру осеннее небо… и что сказал Хейг, уж до того остряк был, однажды в офицерской столовой, по поводу отказа Лейтенанта Сассуна участвовать в войне… артиллеристы по весне, в их развевающихся зелёных халатах… дорожные обочины и разлагающиеся трупы бедных лошадей, в абрикосовых сумерках рассвета… двенадцать спиц   опрокинутого артиллерийского орудия — грязевой циферблат, зодиак из грязи, налипшей и затвердевшей от солнца,  разными оттенками коричневого. Грязь Фландрии, сбивавшаяся в творожистую массу,   фактурой как бы чуть разжиженное человечье говно,  громоздилось, покрытое мостками, прорезанное траншеями, исковырянное снарядами, лиги говна в любом направлении, нигде нет хотя бы почернелого обрубка дерева — и тут старый рехнувшийся актёр разговорного жанра пытается сотрясти кафедру вишнёвого дерева, как будто самым худшим во всём ужасе Пашендейла, являлась эта недостача хоть доли вертикальности... А он продолжает болтать, не смолкая, о рецептах приготовления свёклы, сотня способов, и все такие  вкусные, или же бахчевые невообразимости типа "Тыквенного Сюрприза Эрнеста Падинга" — да, в них есть что-то садистское, в этих рецептах с «сюрпризом», в наименованиях, голодному парню охота просто поесть, сам знаешь, ему не до сюрпризов, а просто откусить (вздох) всё ту же картофелину, и быть вполне уверенным, что внутри не встретит ничего, кроме только картошки, разумеется, а не какой-то там заумный «Сюрприз!», и не какую-нибудь толчёную кашицу, всю лиловую, от гранатов, или ещё там чего-нибудь… да, такую вот шутку сомнительного толка, любит сыграть Бригадный Генерал Падинг: как он прихмыкивает, когда доверчивые обеденные гости взрезают ножом его пресловутую "Жабу-в-Дырке", сквозь честный йоркширский кляр до самого—ве! что это? беф rissolé? фаршированный беф rissolé? Или может быть сегодня пюре с самфиром, что отдаёт морем (который ему еженедельно доставляет один и тот же толстый сынок рыботорговца, крутит педали, пыхтит, на своём велосипеде, до самого верха белой меловой скалы) — ни один из этих странных, очень странных овощных rissolé не напоминают обычную «Жабу», они, скорее, смахивают на распоясавшихся сдвинутых шалав, с которыми Молодые Ребята из "Королей Дороги" вступают в Связь, в охальных стишках — у Падинга тысячи таких рецептов, которыми он беззастенчиво делится со штатом ПРПУК, как и, чуть позже, в еженедельных монологах наедине с самим собой, парой строк, тактов на восемь из «Ты хочешь быть Полковником с орлами на плечах, иль Рядовым, но с курочкой на твоих коленках?», с переходом, возможно, в затяжной отчёт о   всех его финансовых затруднениях, всех, начиная со времён предшествовавших ещё даже созданию Электра Хаус Груп… о его междоусобицах, где он преломлял копья своими письмами в "Таймз" против критиков Хайга...

И все они сидели там, под очень высокими почернелыми окнами в свинцовых крестах фрамуг, терпя его дурость, собачники, сбившись сворой в одном углу, передавая записки, склонясь друг к другу пошепнуться (они сговариваются, сговариваются, во сне или наяву, но они никак не уймутся), компашка Секции Пси чётко на другой половине комнаты — будто у нас тут какой-то парламент… каждый годами занимал его собственное, несменяемое место на церковной скамье, и персональный угол наблюдения сдвигов у рыжеватого, с пятнами печени на коже, Бригадного Генерала Падинга — а эмигранты-прочих-убеждений россыпью между этими двумя крылами: баланс сил, если таковой когда-либо случался в «Белом Посещении».

Д-р Рожавёлги чует, что дело вполне может выгореть, если только ребята «правильно разыграют свои карты». Главная задача сейчас выжить — пережить жуткий интерфейс Дня Победы, жить дальше  в грядущем,  светлом ПослеВоенном, пребывая в здравой памяти. Не допустить, чтобы ПРПУК отправили под молот с остальным блеющим стадом. Требуется, чтобы поднялся, и чертовски неотложно, способный сплотить их в фалангу, сконцентрированную световую точку, некий лидер или программа достаточно мощная, чтобы продолжать её, кто знает сколько ещё и После Войны. Для д-ра Рожавёлги, мощная программа предпочтительнее сильного лидера. Может потому, что это 1945. В те дни многие полагали, что за Войной — со всеми её смертями, жестокостью и разрушением — лежал Führer-принцип. Но если возможно заменять личности абстракциями власти, если годятся отработанные корпорациями приёмы, то разве не смогут народы жить рационально? Одна из самых сладких надежд ПослеВоенного: что искоренится такая ужасная болезнь, как харизма… на её место явится рациональная замена, которую и следует поддерживать насколько хватит времени и сил...

Нужно ли долго объяснять, что главную ставку д-р Рожавёлги делает на этот недавний проект, вокруг фигуры Лейтенанта Слотропа? Из всех психологических тестов в досье субъекта, отслеживающих его до дней проведённых в колледже, проступает больная личность. «Рожа» похлопывает рукой по папке, для выразительности. Служебный стол содрогается. «Напри-мэр: его "Минесо-та, Мул-тэ-фазык Лыч-ност-ный Пере-чэн" чрэз-вы-чаэно нерав-но-мэрны, всегда к псико-патычни и нездоро-вы скло-ност».

Однако, преподобный д-р Де ла Нут не любит ММЛП: «Рожа, разве существуют весы для измерения межличностных характерных черт?» Орлиный нос пробует, испыту́ет, глаза опущены с политичной кроткостью.– «А или для общечеловеческих ценностей. Вера, честность, любовь? Имеются ли — простите мою особую настойчивость — весы религиозности, вообще?»

Не пройдёт, падре: ММЛП разработан в 1943. По самой что ни на есть серёдке Войны. Исследование Ценностей Олпорта и Вернона, Перечень Бернройтера переработанный Фланаганом в 35-м — тесты из времён до Войны,— кажутся Полу Де ла Нут более гуманными. Похоже всё, что  определяют тесты ММЛП – получится из человека хороший солдат или плохой.

– На солдат нынче большой спрос, преподобный Доктор,– бормочет Пойнтсмен.

– Я только надеюсь, что мы не станем слишком полагаться на его показателям в ММЛП тесте. Такой подход выглядит чересчур  узким. Упускаются  обширные области человеческой личности.

– Имэн-но почэму,– впрыгивает Рожавёлги,– мы тепэр предлага-эм дат Слотропу совэр-шэнно ын-ной рода тэст. Мы разраба-ты-ваэм для нэго так называ-эм проэктыв-ни тэст. Наибол-шэ знакоми примэр этот тип, ест Роршач кляксы. Основни тэория ест, когда мы предлага-эт не-струк-туры-ровани стимулюс, бэз-форми кляк-са пере-жыто-го, су-бэкт пыта-этся нало-жыт струк-тура на эт-та. Как он структуриро-ват дан-ни клякса, отража-эт его потрэб-ности, его над-эжды — показыва-эт нам разгад-ки к его мэч-ты, фан-та-зи, сами глубоки районы его соз-нани.– Брови движутся милю в час, необычайно плавная, изысканная жестикуляция рук, напоминающая — скорее всего, так оно и задумано, но кто упрекнёт Рожу за использование удобного случая — одного из самых знаменитых его земляков, хотя имеются и нежелательные побочные эффекты: например, сотрудники, готовые поклясться, что видели его ползущим вниз головой по северному фасаду «Белого Посещения». «И-так мы в пол-ном сог-ла-сыи, Преподобны Доктор. Тэст, как ММЛП, в дан-ны слу-чай, не-адекват-эн. Он ест структуриро-вани стимулюс. Субэкт может фалсифи-цыроват, сознателно, или подавит, без-сознателно. Однако при проэктивни тэкник, он мож-эт дела-эт что хочэт, сознателно или без-сознателно, но не мож-эт мешат нам узнат, что мы хотым узнат. Мы контролирова-эт. Он не мож-эт помогат себе.

– Нужно заметить, это не совсем  ваша чашка чая, Пойнтсмен,– улыбается д-р Аарон Тровстер.– У вас стимулы, по большей части, структурированы.

– Ну скажем, я нахожу в этом некое постыдное очарование.

– Нет, не скажем. Не говорите мне, будто вы не собираетесь наложить свою милую Павловскую лапу на это всё.

– Ну отчасти, Тровстер, отчасти. Раз уж вы затронули. Мы тоже рассчитываем на весьма структурированный стимул. Тот самый, фактически, что стал источником нашего интереса. Желательно подвергнуть Слотропа немецкой ракете...

Вверху, на лепную штукатурку потолка, втиснулась методистская версия царства Христова: львы лижутся с ягнятами, фрукты рассыпаются, щедро и безостановочно, в руки и под ноги джентльменам и леди, пастушкам с молочницами. У всех несколько сдвинутое выражение. Крохотные создания горят вожделением, лютые звери вроде как под наркотиком или уколом успокоительного, а из людей никто вообще в глаза не смотрит. Потолки «Белого Посещения» тоже не единственная здесь сумасбродность. Это классический «дорогостоящий каприз». Пивной погреб был спланирован, как арабский гарем в миниатюре, по причинам, о которых сегодня мы можем лишь гадать, полон шёлка, лепнины и смотровых щелей. Одна из библиотек какое-то время служила свинарником, пол углублён на метр, чтобы заменить грязью, до порогов, для здоровенных Глостерширских Пятнистых, где те  бы баловались, хрюкали и прохлаждались в летние сезоны, поглядывая на полки книг в матерчатых обложках, прикидывая каковы на вкус. Эксцентричность вигов в этом доме доведена до самых нездоровых крайностей. Комнаты треугольные, сферичные, сменяющиеся  лабиринтом из стен. Портреты — диссертация генетических курьёзов, подмигивают или ухмыляются тебе из любой точки наблюдения. Туалеты украшены фресками с Клайвом и его Индийскими слонами, топчущими Французов, фонтаны представляют Саломэ с головой Иоанна (вода плещет из ушей, рта и носа), мозаика полов выплетает различные версии Homo Monstrosus, многие увлекались таким в ту эпоху — циклопы, гуманоидные жирафы, кентавр, сросшийся на все четыре стороны. Повсюду арки, гроты, штукатурка в растительной аранжировке, стены завешены истёртым бархатом или парчой. Балконы выпячиваются в самых неожиданных местах, увешанные горгульями, чьи клыки многим из новичков рассекли головы. Даже в проливные дожди, монстры способны лишь изредка капать — питающим их водосточным трубам требуется, уже которое столетие, ремонт, издырявлено тянутся по черепице и под карнизами, мимо потресканных пилястров, болтающихся Купидонов, терракотовой облицовки на каждом этаже, вдоль бельведеров и рустованных швов, псевдо-итальянских колонн, торчащих минаретов, покосившихся дымовых труб — издалека ни одна пара наблюдателей, как бы близко они ни стояли друг к другу, не увидят совсем одно и то же здание в этой оргии самовыражения, с лептой от каждого из последующих владельцев, до реквизиции в текущей Войне. Фигурно обстриженные деревья сопровождают некоторую часть подъездной дорожки, прежде чем уступить лиственницам и вязам: утки, бутылки, улитки и всадники иссякают, с приближением к дороге за железным ограждением, храня бесплодное молчание в тени туннеля вздыхающих деревьев. Часовой, тёмная фигура в белых полосках, с оружием поперёк груди, возникает в свете маскировочных фар, и ты должен остановиться перед ним. Псы, тренированные до смертельной опасности, высматривают тебя, из перелесков. Вскоре, с наступлением вечера, горестные редкие снежинки начинают падать.

* * * * * * *