великие творения
                   былого

Снежный свет вливается сквозь многостворчатую высоченность окон, день тёмен, свет горит лишь в некоторых из кабинетов. Курсанты кодировщики, подданные с повязками поверх глаз, оглашают свои угадки карт из колоды Зеннера в скрытые микрофоны: —«Волны… Волны… Крест… Звезда...» А их сеанс кто-то из Секции Пси записывает из динамика в глубине холодного подвала. Секретарши в шерстяных шалях и обрезиненных галошах дрожат от зимнего холода, вдыхаемого множеством щелей сумасшедшего дома, клавиши их пишущих машинок зубом на зуб не попадают. Мод Чилкс, которая сзади похожа на фотографию Марго Асквит, снятую Сесилом Битоном со спины, сидит и видит в грёзах булочку с чашкой чая.

В крыле ОИА, краденые собаки спят, чешутся, вспоминают тени запахов людей, которые, возможно, их любили, угрюмо слушают осцилляторы и метрономы Неда Пойнтсмена. Сдвинутые шторы отцеживают хрупкие струйки света извне. Техники движутся по ту сторону толстого окна для наблюдений, но их халаты, зеленоватые сквозь стекло, словно часть подводного мира, колышутся замедлено, нерезко… Царит оцепенение, либо войлочная сумеречность. Метроном на 80 в секунду застучал деревянными отголосками и пёс Ваня, привязанный поверх испытательного стенда, начинает исходить слюной. Все прочие звуки жестоко подавлены: балки подпирающие лабораторию задушены в заполненных песком комнатах, мешки с песком, солома, униформа мертвецов заполнили пространства меж стен в комнатах без окон… где сиживали чокнутые со всей страны, ссорясь, нюхая оксид азота, хихикая, рыдая при переходе аккорда ми мажор в соль-диез минор, нынче кубические пустоши, песчаные комнаты, чтобы тут, в лаборатории за железными герметически запертыми дверями, царствовал только метроном.

Канал подчелюстной железы пса Вани давно уже выведен через его подбородок и накрепко пришит для слива слюны в накопительную воронку снаружи, закреплённую традиционно оранжевым канифольным Павловским цементом, — смесь окиси железа с пчелиным воском. Вакуум всасывает секрецию по блестящему трубкопроводу, до сдвига колонки светло-красного масла, вправо, вдоль шкалы маркированной в «каплях» — произвольная единица измерения, возможно и несходная с каплями, что падали фактически в Санкт-Петербурге 1905 года. Но количество капель для данной лаборатории и пса Вани и метронома на 80 — всякий раз предсказуемо.

Теперь, когда он вошёл в «эквивалентную» фазу, эту первую из трансграничных фаз, некая оболочка, едва заметная, появляется между псом Ваней и внешним миром. Внешний и внутренний остаются точно такими же, как они и были, но связующий их интерфейс — кора мозга пса Вани — меняется всевозможнейшим образом, что весьма характерно для таких трансграничных случаев. И вот становится неважным, насколько громко тикает метроном. Усиление стимула уже не вызывает повышенной реакции. Количество вытекающих или падающих капель неизменно. Лаборант приблизился убрать метроном в дальний угол этой приглушённой комнаты. Он спрятан в ящик под подушку с вышитой надписью "Вспоминая Брайтон", но капли текут по-прежнему… затем звук подаётся через микрофон в усилитель, так что каждый «тик» наполняет комнату как вскрик, но капель не добавляется. Всякий раз прозрачная слюна толкает красную линию до одной и той же отметки, количество капель не изменилось...

– Эт-от старык не име-эт стыд, – Гёза Рожавёлги, ещё один эмигрант (из несдержанно анти-Советски настроенных, что создаёт определённую напряжённость в ОИА), с бурным отчаянием всплеснул руками в сторону Бригадного Генерала, развесёлым тамбурином по всей комнате тарахтит венгеро-цыганский шёпот, отвлекая, так или иначе всех, за исключением самого престарелого Генерала, который продолжает бубнить с кафедры в помещении, служившем давным-давно, в маниакальный период 18-го века, частной часовней, а нынче превратилось в трандёждром для «Еженедельных Брифингов»: ошеломляющий поток старческих сентенций, служебной паранойи, сплетен про Войну, в которых может содержаться или не содержаться секретная информация, воспоминания о Фландрии… угольные ящики с воем валятся с неба прямо тебе на голову… ураганный огонь такой весь молочно-яркий в ночь его дня рождения… мокрая равнина снарядных воронок на мили и мили вокруг, и осеннее небо под открытым ветром… и что сказал Хейг, вот ведь острослов был, как-то раз в офицерской столовой по поводу отказа Лейтенанта Сассуна участвовать в войне… артиллеристы по весне в их широченных зелёных халатах… дорожные обочины и разлагающиеся трупы бедных лошадей в абрикосовых сумерках рассвета… двенадцать спиц опрокинутого артиллерийского орудия — заляпанный циферблат, зодиак из грязи, налипшей и затвердевшей под солнцем различными оттенками коричневого. Грязь Фландрии сбивавшаяся в творожистую массу фактурой типа чуть жидковатого людского говна, что громоздилось, покрытое мостками, прорезанное траншеями, исковырянное снарядами, лиги говна в любом направлении, нигде не высмотришь хотя бы почернелого обрубка дерева — при этом чокнутый старый актёр разговорного жанра пытается сотрясти кафедру вишнёвого дерева, как будто самым худшим во всём ужасе Пашендейла, являлась эта нехватка хоть малой доли вертикальности... А он продолжает болтать, не умолкая, о рецептах приготовления свёклы сотней разнообразных способов, и всё так вкусно, или же бахчевые невообразимости типа Тыквенного Сюрприза Эрнеста Падинга — да, в них есть что-то садистское в этих рецептах, со словом «сюрприз» в названии, голодному парняге охота просто поесть, сам знаешь, ему не до сюрпризов, а просто откусить (со вздохом) от старой доброй картофелины, и быть вполне уверенным при этом, что ничего внутри не встретится кроме, конечно же, картошки, без всякой зауми, так нет же — на тебе «Сюрприз!», и там какая-то толчёная кашица, лиловая вся из-за гранатов или ещё там чего… как раз из шуточек сомнительного толка, которые любит сыграть Бригадный Генерал Падинг: и эта его ухмылка, когда легковерные гости ножом взрезают за обедом его пресловутую Жабу-в-Дырке, сквозь честный йоркширский кляр до самого — ве! Это ещё что? беф rissolé? Фарш из беф rissolé? Или сегодня таки пюре с морским душком самфира (который ему еженедельно доставляет один и тот же толстый сынок рыботорговца, пыхтит, крутя педали своего велосипеда на самый верх белой как мел скалы) — во всех этих странных, очень странных овощных rissolé ничего общего с обычной «Жабой», и все они, скорее, смахивают на испорченных полоумных девок, с которыми Молодые Ребята из Королей Дороги вступают в Связь в шуточных стишках — у Падинга тысячи таких рецептов, которыми он бесстыдно делится с личным составом в ПРПУК, а также, но уже чуть позже, в еженедельных монологах перед самим собой, строчку-другую, на восемь тактов из «Хотел бы ты быть Полковником с Орлом на Плече, или простым Рядовым с Цыпонькой на Колене?», затем возможен переход в затяжное изложение всех его финансовых затруднений, всех, начиная со времён ещё даже до учреждения Электра Хаус Груп… о его междоусобицах, в которые он преломлял копья своими письмами в Таймз, опровергая критиков Хейга...

И все они сидели там под чересчур высокими почернелыми окнами в свинцовых крестах фрамуг, терпеливо снося его дурость, собачники сбившись плотной сворой в одном углу, передают записки, склоняясь один к другому перешепнуться (они сговариваются, сговариваются, во сне или наяву они никогда не уймутся), компашка Секции Пси, чётко, в другой половине комнаты — будто у нас тут какой-то парламент… где каждый за годом год протирал штаны на неизменно персональном месте на церковной скамье под ними, наблюдая под одним углом зрения сдвиги в рыжеватом, с печоночными пятнами на коже Бригадного Генерала Падинга — а эмигранты-прочих-убеждений россыпью между этими двумя крылами: силовой баланс, если таковой когда-либо случался в «Белом Посещении».

Д-р Рожавёлги чувствует, что вполне бы смог самореализоваться, если бы только парни «разыграли свои карты правильно». Главная задача сейчас выжить — пережить жуткий интерфейс Дня Победы, жить дальше в грядущем светлом После-Войны, сохраняя здравый ум и память. Нельзя допустить, чтобы ПРПУК отправился под молот с остальным блеющим стадом. Должен подняться, и чертовски скоро, некто способный сплотить их в фалангу, в сфокусированную световую точку, некий лидер либо же программа достаточно мощная, чтобы продолжать её ещё, кто знает сколько лет в После-Войны. Д-р Рожавёлги предпочёл бы сильную программу сильному лидеру. Может потому, что это 1945. В те дни многие полагали, что за Войной — за всеми смертями, жестокостью и разрушением лежал Führer-принцип. Но если получается подменять личности абстракциями власти, если приёмы, используемые в корпорациях, срабатывают, то разве не удастся рационализировать жизнь народов? Одно из сладчайших упований на После-Войны: что там уже не будет места для такой ужасной болезни как харизма… на смену ей придёт её рационализация, её-то и следует придерживаться, насколько хватит времени и ресурсов...

Нужно ли особо пояснять, что основную ставку д-р Рожавёлги делает на самый недавний проект, вокруг фигуры Лейтенанта Слотропа? По результатам всех психологических тестов в досье субъекта, прослеживающих его до дней студенчества, налицо больная личность. «Рожа», для выразительности, прихлопнул рукой папку. Служебный стол содрогается. — «Напри-мэр: его Минес-ота, Мулт-эфазык Лычно-стэный Пока-зател чрэз-выча-эно нэрав-но-мэрны, всегда к псико-патычни и нездоро-вы склон-ост».

Однако, преподобный д-р Де ла Нут не любит ММЛП: «Рожа, разве есть весы для измерения межличностных характерных черт?» — Орлиный нос пробует, испыту́ет, глаза опущены в политичной кротости. — «Или для общечеловеческих ценностей. Вера, честность, любовь? Имеются ли — простите мою особую настойчивость — весы религиозности, вообще?»

Номер не пройдёт, падре: ММЛП разработан в 1943. По самой что ни на есть серёдке Войны. Исследование Валюабельности Олпорта и Вернона, Показатель Бернройтера переработанный Фланаганом в 35-м — тесты из времён До-Войны — кажутся Полу Де ла Нут более гуманными. Похоже всё, на что годны тесты ММЛП — определить: хороший выйдет солдат из индивида или плохой.

— На солдат нынче хороший спрос, преподобный Доктор, — бормочет Пойнтсмен.

— Я только надеюсь, что мы не станем слишком полагаться на его показатели в ММЛП тесте. Такой подход кажется чересчур узким. Упуская обширные области человеческой личности.

— Имэн-но поч-эму, — впрыгивает Рожавёлги, — мы теп-эр предлага-эм дат Слотропу совэрэш-энно ын-ной рода тэст. Мы разраба-ты-ва-эм для нэго так называ-эм проэктыв-ни тэст. Наибол-шэ знакоми прим-эр этот тип, ест Роршач кляксы. Основни тэ-ория ест, когда мы предлага-эт не-струк-туры-ровани стимулюс, бэз-форми кляк-са пере-жыт-ого, суб-экт пыта-этся нало-жыт струкыт-ура на эт-та. Как он структур-иров-ат дан-ни клякса, отража-эт его потэ-рэб-ности, его над-эжды — показыва-эт нам раз-гад-ки к его мэч-ты, фант-ази, сами глубоки районы его соз-на-ни. — Брови стрекочут по миле в час, необычайно плавная изысканная жестикуляция рук, напоминающая — скорее всего, так и задумано, но кто упрекнёт Рожу за использование удобного случая — одного из самых знаменитых его земляков, хотя имеются и нежелательные побочные эффекты: сотрудники, которые могут поклясться, что видели его ползущим вниз головой по северному фасаду «Белого Посещения», например. «Ит-ак мы в пол-ном сог-ла-сыи, Преподобны Доктор. Тэст, как ММЛП, в дан-ны случ-ай, не-адекват-эн. Он ест структуриро-вани стимулюс. Суб-экт мож-эт фалсифи-цыроват, сознат-элно, или подавит, без-сознат-элно. Одна-ко при про-эктивни тэк-ник, он мож-эт дела-эт что хоч-эт, сознат-элно или без-сознат-элно, но не мож-эт мешат нам узнат, что мы хот-ым уз-нат. Мы контролиро-ва-эт. Он не мож-эт помогат себе.

— Нужно заметить, это не совсем ваша чашка чая, Пойнтсмен, — улыбается д-р Аарон Тровстер. — Стимулы по вашей части, в общем-то, структурированы.

— Ну скажем, я нахожу в этом некое постыдное очарование.

— Нет, не скажем. Не говорите мне, будто вы не собираетесь наложить свою милую Павловскую лапу на это всё.

— Ну отчасти, Тровстер, отчасти. Раз уж вы затронули. Мы тоже рассчитываем на весьма структурированный стимул. Тот самый, что стал фактически источником нашего интереса. Желательно подвергнуть Слотропа немецкой ракете...

Над головами, меж лепниной потолка, втиснута методистская версия царства Христова: львы лижутся с ягнятами, фрукты щедрой бесконечной россыпью в руках и под ногами джентльменов и леди, пастушков с молочницами. У них у всех довольно сдвинутое выражение. Мелкие создания смотрят с вожделением, звери лютые вроде как под наркозом или после дозы успокоительного, а из людей так вообще никто в глаза не смотрит. Потолки «Белого Посещения» далеко не единственная здесь сумасбродность. Это классический «дорогостоящий каприз». Пивной погреб проектировался как арабский гарем в миниатюре по причинам, о которых сегодня мы можем только лишь гадать, тут полно шелка, лепнины и смотровых щелей. Одна из библиотек некоторое время служила свинарником, пол углубили на метр и заполнили грязью до порогов для здоровенных Глостерширских Пятнистых, чтобы те баловались, хрюкали и прохлаждались в летние сезоны, поглядывая на полки книг в матерчатых обложках, прикидывая, каковы на вкус. Эксцентричность вигов в этом доме доходит до самых нездоровых крайностей. Комнаты треугольные, сферичные, сменяющиеся лабиринтом из стен. Портреты — диссертации о генетических курьёзах, упорно смотрят или ухмыляются тебе из любой точки наблюдения. Туалеты украшены фресками с Клайвом и его Индийскими слонами топчущими Французов, фонтаны представляют Саломэ с головой Иоанна (вода плещет из ушей, рта и носа), мозаика полов выплетает различные версии Homo Monstrosus, довольно популярная забава в ту эпоху — циклопы, гуманоидные жирафы, кентавр, сросшийся на все четыре стороны. Повсюду арки, гроты, штукатурка аранжирована в растительные узоры, на стенах занавеси истёртого бархата или парчи. Балконы выпячиваются в самых неожиданных местах, увешаны горгульями, чьи клыки порассекали головы немалому числу новичков. В самые проливные дожди монстры способны испускать лишь редкие капли — протянутым к ним водосточным трубам, уже которое столетие требуется ремонт, издырявленные, пролегли они по черепице, зависли под карнизами, минуя истрескавшиеся пилястры, болтающихся Купидонов на терракотовой облицовке любого этажа, вдоль бельведеров и рустованных швов, псевдо-итальянских колонн, дыбящихся минаретов, перекошенных дымовых труб — на каком-нибудь отдалении, ни одна пара наблюдателей, как бы близко они ни стояли друг к другу, не увидит совершенно одно и то же здание в этой оргии самовыражения, куда вносилась лепта каждым из последующих владельцев до реквизиции в текущей Войне. Фигурно обстриженные деревья сопровождают некоторую часть подъездной дорожки, прежде чем поступиться лиственницам с вязами: утки, бутылки, улитки и всадники иссякают, по мере приближения к дороге за железным ограждением, хранящей бесплодное молчание в тени туннеля вздыхающих деревьев. Часовой, тёмная фигура в белых полосках, с оружием поперёк груди, возникает в свете маскировочных фар, и ты должен остановиться перед ним. Псы, натасканные и смертельно опасные, следят за тобой из перелесков. Вскоре, с наступлением вечера, горестные редкие снежинки начинают падать.

* * * * * * *