великие творения
                   былого

Нет, они только прикидываются народниками, но меня не проведёшь, они же из Ясс, отродье Кодреану, фанатики Железной Гвардии… за него убить готовы — клятвой повязаны! Если что, так и меня прикончат… Трансильванские мадьяры, умеют порчу насылать… шепчут среди ночи… Ну, вот тебе и на — здрасьте-приехали, хе-хе, опять наплыло на Пирата его Состояние, когда совсем не ждал, такие вот дела — тут уже можно приоткрыть факт, отмеченный в досье Пирата Прентиса, как его странный дар — ну, в общем, способность проникать в чужие фантазии; и скажем больше — даже управлять ими, а всё, недавно тут мелькавшее, намыслил румынский эмигрант-роялист, который, и возможно очень скоро, понадобится. В Конторе этот его дар считают весьма полезным: в наше время не до конца сдвинутые лидеры, и остальные фигуранты исторического прогресса, востребованы как воздух. Куда удобней всяких там банок, притираний, пиявок для послабления гнетущей озабоченности, наличие кого-то, кто возьмёт на себя грёзы, томящие их средь бела дня… кто поселится в уютной зелени их тропических схронов, под ветерком, овевающим их бунгало, выпьет лишнего вместо них, именно столько, что для них стало бы чересчур, прямым курсом, без левых отклонений направит их в их офис, и не допустит, чтоб их невинность подвергалась чему-то сверх того, что ей, бедняжке, и так уже пришлось перетерпеть… у кого вместо них вскочит член, от возбуждения непрошенными мыслями из тех, которые доктора считают не совсем здоровыми… кто начнёт паниковать, мучиться тревогами, лишь бы у них не возникало страха… и тут самое время вспомнить слова П. М. С. Блакета: «Война не место, где позволительно идти на поводу чувств». Вот и давай мурлычь себе под нос тупой мотивчик, которому ты обучался, и постарайся хуйни не напороть:

[И здесь вступают тубы, баритоны и тромбоны в единой октаве]

Тут он и впрямь пустился в пляс, туда-сюда, колени взлетают на высоту плеч, вертит пропеллером в руках тросточку, а набалдашник в ней — голова, нос и шляпа-котелок В. С. Филдза, ни дать ни взять доктор магии, пока оркестр наяривает второй припев. И всё это под фантасмагорию, в кинематографическом смысле, спроецированную на экран поверх голов зрителей, где тонкие перепонки в чётко поперечном разрезе цветка Виктории смахивают на профиль шахматного коня, несколько фривольный, однако без вульгарности — и вот пошли скакать, вперёд-назад, чик-трахк, — кадры, до того мгновенно меняющие ближний / дальний план, в таких непредсказуемых масштабах, что временами даже ум уже за разум, как говорится, спотыктыквой закаблучивает. Мелькают сцены из Пиратовой карьеры в качестве подставного фантазёра, пролистываясь вспять к тем временам, когда он безвылазно пребывал под знаком Юной Бесшабашности, с переходом в явно лишнюю хромосому Симптома Дауна, точняк по темечку. С какого-то момента ему таки стало доходить, что некоторые эпизоды в его снах никак с ним не стыкуются. И дело не в том, будто впоследствии, уже после пробуждения, его к тому подводил скрупулёзный анализ увиденного, нет, просто знал и всё. И пришёл день, когда он повстречал, впервые, законного владельца сна, увиденного им, Пиратом: произошло это у фонтанчика питьевой воды в парке, рядом с очень длинной шеренгой скамеек, где ощущалось присутствие моря за невысоким рядком ухоженных кипарисов, мелко дроблёный серый камень дорожек казался до того мягким, аж тянуло завалиться и вздремнуть, как на обвислых полях шляпы федоры, тут-то и подошёл тот обсопливленный ханыга, грудь нараспашку, — жутко глянуть, и приторчал под боком, зыря на пару Девочек Гидов, которые пытались отладить напор воды фонтанчика. Обе в наклоне, без умысла, милые нахалюшки, повыставляли белый краешек полотняных штанишек, складочки младенчески пухленьких ягодиц трах-тарарах по Генитальному Мозгу, и тут уж, как ни сбивай резкость — бесполезно. Бродяга захихикал, оттопыря палец, оглянулся на Пирата, и выговорил нечто из ряду вон: «Гля! Девульки водичкой заигралися… а ночью у тебя забулькает, а?» При этом он упорно глядел на одного только Пирата, прямиком... Короче, Пират эту заявку уже видел во сне, слово в слово, в позапрошлое утро, перед тем как проснуться, она стояла в списке призов на Конкурсе, который стал опасным и чересчур многолюдным, когда нахлынула толпа на перекрёстке улиц, нарисованных углём… с этого момента дальше он не совсем запомнил… а сейчас, насмерть перепуганный, сказал в ответ: «Проваливай, не то позову полицию»

На какое-то время проблема была снята. Однако рано или поздно придёт момент, когда кто-то ещё заметит его дар, и он понадобится тому кому-то — ему случалось видеть и личные затяжные сны, в духе мелодрам Эжена Сю, где его похищают банды дакойтов или сицилийцев, и пользуются им в неудобосказуемых целях.

1935 стал годом его первой пробы вырваться за пределы определённого сна — она совпала с его Киплинговским периодом, куда ни глянешь — сплошь зверовидные Фази-Вази, дракункулиас и Восточная болячка гуляют среди личного состава, сидящего без пива месяцами, радиосвязь глушится державами соперников, разохотившихся править этими чёрными, Бог знает чего ради, анекдоты насточертели все до одного, даже и про Кэри Гранта, который втихаря крадётся подсыпать возбудителя… не говоря уж про Араба с Большим и Жирным Носом, тоскливая классика, известная любому британскому томми… и не удивительно, что однажды в четыре пополудни, под несмолкающее жужжанье мух, сна ни в одном глазу, в гадостной вони гниющих дынных корок, под звуки единственного в подразделении граммофона, а при нём всего одна пластинка — «Смена караула», Сэнди МакФерсон с его органом, крутившаяся в 77-миллионный раз, Пирату ничего не оставалось, кроме как составить сочный Восточный эпизод: плавно перемахнув через ограду, податься в город, в Запретный Квартал. Наткнуться там на оргию за счёт местного Мессии, пока что нераспознанного окружением, и с первого взгляда, едва лишь встретились глаза, понять, что ты — его Иоанн Креститель, его Натан из Газы, что тебе назначено судьбой возвестить ему его Божественную сущность, возгласить о нём остальным, любить его как простой любовью, так и во Имя того, Кем он является… для исполнения подобной фантазии никто не подходил лучше, чем Х. У. Лоф. В каждом подразделении найдётся хотя бы один такой Лоф, тот самый Лоф, который вечно забывает, что мусульмане не слишком любят, чтоб их фоткали посреди улицы… тот самый, что одолжит у тебя рубаху и, когда у него кончатся сигареты, найдёт в твоём кармане забычкованный косяк, и добьёт его в столовой, во время общего обеда личного состава подразделения, а вскоре потащится к столам взвода суданских арабов, осклабясь во весь рот, и обратится к их сержанту на ты и по имени, по-братски. Ну и, бесспорно, Пират совершил ошибку, признав свою причастность к этой фантазии Лофа, о которой слишком скоро дошло до сведения высшего командования. Произведена запись в досье и, как следствие, Контора, в Их постоянном поиске контингента подходящих для устройства дел, вызывает его в район Уайтхолла — понаблюдать его трансы поверх столешниц под синей бязью, ристалища жутких бумажных разборок, как в его голове закатываются задом наперёд глаза, вычитывая древние, глипто-письмённа на дне собственных глазниц...

Первые раза два произошла осечка. Фантазии улавливались чётко, однако исходили от мелкой сошки. Но Конторе терпения не занимать, основа Их позиции — Прицел на Перспективу. Наконец, в один истинно Шерлок Холмсовский лондонский вечер, в тёмном переулке на Пирата явственно пахну́ло фонарным газом, и посреди тумана материализовалась гигантская органоподобная форма. Осторожно, шаг за шагом чёрных ботинок, Пират направился к этой непонятности. Та заскользила по камням мостовой навстречу, с медлительностью слизняка, оставляя вдоль улицы след, отблескивающий непонятной слизью отнюдь не туманной фактуры. Их разделял уже всего лишь пешеходный переход, который, будучи несколько проворнее, Пират пересёк первым. В ужасе, он отшатнулся, пересёк весь переход обратно, пятясь задом-наперёд, однако душевные встряски подобного рода необратимы. То был гигантский Аденоид, не уступавший своим размером собору Св. Пола, и час от часу он продолжал расти. Лондон, возможно, и всю Англию подстерегала смертельная опасность!

Данный лимфоидный монстр однажды перекрыл носоглотку лорда Блатрарда Осмо, возглавлявшего на тот момент Отдел по Нови Базар в Министерстве Иностранных Дел, созданный типа неясной епитимии за британскую политику в Восточном Вопросе на протяжении предыдущего столетия, поскольку вокруг помянутого неясного санджака вращались, какое-то время, судьбы всей Европы:

Тут строй хористок, аппетитно молоденьких, танцуют прельстительный канкан в меховых гусарских шапках и ботфортах, пока в соседствующей сфере лорд Осмо подвергается ассимиляции со стороны своего же вспухающего Аденоида, жуткая трансформация клеточной плазмы, совершенно необъяснимая с позиций эдвардианской медицины… и весьма скоро шляпы-цилиндры усеяли всю ширь площади Мэйфэйр, запах дешёвых духов, утративший своих носительниц, витает под фонарями у пивных Ист-Енда, а Аденоид не унимаясь творит бесчинства, однако заглатывает не всякую из подвернувшихся жертв, нет, в злодеяниях Аденоида прослеживается общий план, согласно которому идёт отбор определённых лиц — с учётом предстоящих выборов, на фоне растущего, но невысказанного недовольства в Англии, вызывающего у Министерства Внутренних Дел случаи болезненно истерической нерешительности… все полны растерянности… осуществляется попытка эвакуации Лондона, чисто для галочки, чёрные фаэтоны цокотят через старинные мосты в муравьиной процессии, наблюдательные аэростаты зависли в небе. «Замечен в Хэмстед Хит, просто сидит и типа как дышит, что ли… в себя, обратно…» «К вам доходят какие-либо звуки или что-то наподобие?» «Да, и это тихий ужас… типа как великанский нос захлёбывается соплями… подождите, сейчас оно… начинает… о, нет!. о, Боже, я не могу описать, это просто чудовищ—», — провод обрезан, связь оборвалась, аэростат взмывает в чистую рассветную лазурь. Прибыли команды из Лаборатории Кавендиша, обтягивают Хит громадными магнитами, терминалами электро-арок, чёрным железом панелей управления со множеством экранов и тумблеров, подтягивается Армия в полной боевой, бомбы с начинкой из новейшего смертельного газа — Аденоид взорван, убит электрошоком, отравлен, там и сям заметны изменения его формы и цвета, жёлтые жировые узлы торчат выше деревьев… под вспышки фотокамер Прессы, необъятный зелёный псевдопод ползет к заградительному кордону и вдруг шшляпсь! Смёл весь наблюдательный пункт потоком какой-то отвратительно оранжеватой слякоти, которая переваривает несчастных — но вместо воплей громовой хохот, им это в кайф...

Задача Пирата/Осмо начать переговоры с Аденоидом. Ситуация стабилизируется, Аденоид заполнил целиком парк Сент-Джеймс, исторических зданий больше нет, правительственные офисы передислоцированы, однако с такой хаотичностью, что связь между ними крайне ненадёжна — почтальонов на их маршруте перехватывают твёрдо-пупырчатые щупальца Аденоида, лоснящегося цвета беж, телеграфная связь прерывается по малейшей прихоти Твари. Каждое утро лорду Блатрарду Осмо приходится одевать свой котелок, брать брифкейс и отправляться к Аденоиду со своей ежедневной нотой-démarche. Всё это отбирает у него так много времени, что он начал запускать дела по Нови Базар, МИД озабочен. В тридцатые, доктрина баланса сил была ещё достаточно сильна, дипломаты поголовно заражались балканосисом, любая станция на развалинах Оттоманской империи кишела шпионами под видом гибридных иностранцев, сообщения, кодируемые на дюжине славянских языков, татуировались на гладко выбритых верхних губах агентов, где те затем отращивали усы, заново сбриваемые специально уполномоченными офицерами-криптологами, а пластические хирурги Конторы производили пересадку кожи поверх шифровок… их губы превращались в палимпсесты неоднократных секретных донесений во плоти, иссечённой неестественно белыми шрамами, по которым они опознавали друг друга.

Нови Базар, каким-то образом продолжал оставаться croix mystique на ладони Европы, и МИД вынужденно обратился в Контору за помощью. Контора знала кому поручить.

Каждый день на протяжении 2½ лет, Пират отправлялся в Сент-Джеймс Парк проведать Аденоида. Он чуть не чокнулся. Хотя ему и удалось разработать ломаный диалект, на котором они с Аденоидом могли общаться, его всё же крайне ограничивала нехватка носовых полостей для соблюдения правильной фонетики, что превращало общение в изнурительные мытарства. Пока они на пару сморкались взад-вперёд, алиенисты в длиннополых чёрных сюртуках, последователи доктора Фрейда, на которого Аденоиду было, в общем-то, чихать, вскарабкивались по приставным лестницам, опёртым на его отвратительный грязно-серый бок, и лопатами рассеивали новейший чудо-препарат, кокаин — белую субстанцию, подтаскивая её коробами, по очереди, по дополнительному ряду приставных лестниц, откуда и швыряли по эротичным колыханиям гландоподобного, как присыпку по бактериям с токсинами, гнусаво пузырящимся в его кавернах, без всяких видимых последствий (хотя как знать, что ощущал при этом Аденоид, не так ли?)

Однако лорд Блатрард Осмо наконец-таки смог уделять всё своё время Нови Базару. В начале 1939, его нашли утонувшим при загадочных обстоятельствах в ванне полной пудинга из тапиоки, в доме Небезызвестной Виконтессы. Были и такие, кто усмотрел в происшествии руку Конторы. Несколько месяцев спустя началась Вторая Мировая война, минуло ещё несколько лет, новости про Нови Базар заглохли. Пират Прентис спас Европу от Балканского Армагеддона, который кошмарился старикам, и те метались на своих постелях в беспробудном ужасе перед таящейся в нём грандиозной катастрофой — но только не перед второй мировой, разумеется. Впрочем, в тот период Контора Пирату уделяла всего лишь гомеопатические крохи мира, чтоб не сковырнулся в окончательный разнос, а при этом не отравился бы выписанной дозой.

* * * * * * *