великие творения
                   былого

Сегодняшний улов, чьим именем станет "Владимир" (или "Илья", "Сергей", "Николай", смотря какое взбредёт доктору первым), осторожно крадётся к двери погреба. Пробитая дыра должна выводить куда-то, где поглубже и безопаснее. В его память, или рефлекс вписалось, как однажды спасся в такую же вот темноту, от ирландского сеттера, пропахшего  угольным дымом, который  нападает без предупреждения… в другой раз от своры детворы, а совсем недавно от нежданного огня и грохота, кирпичи рухнули и пришибли его левую заднюю (всё ещё приходится вылизывать). Но в эту ночь угроза выглядит по-новому: вместо жестокости систематическая вкрадчивость, с которой ему не приходилось ещё   сталкиваться. Здесь жизнь проста, всё напрямую.

Накрапывает дождь, изредка шевелится ветер. Доносит какой-то непонятный ему запах, он от роду не попадал в лаборатории.

Это запах эфира, который исходит от м-ра Эдварда В. А. Пойнтсмена, ЧККХ. Лишь только пёс исчез  за рухнувшей стеной, мелькнув прощально кончиком хвоста, нога доктора проваливается в разинутую белую пасть унитаза, которую, отдавшись весь охоте, он не углядел. Теперь склоняется, нескладно, выдёргивает унитаз из прилегающих обломков, бормочет проклятья всем разиням, не имея в виду себя конкретно, и хозяевам разрушенной квартиры (если их не убило взрывом), или кто там ещё не вытащил этот унитаз, который, похоже, крепко-таки уцепился...

М-р Пойнтсмен подтаскивает ногу к разбитой лестнице, бьёт, слегка, чтоб не спугнуть собаку, об нижнюю половину стойки перил из морёного дуба. Унитаз в ответ дзенькает, деревяшка трясётся. Издеваетесь — ну ладно. Он садиться на ступеньки, уходящие в открытое небо, и пытается стащить с ноги эту хренотень. Не подаётся. Ему слышно, что невидимый пёс, постукивая когтями лап, нашёл убежище в погребе. И никак же не протиснуться в унитаз, чтоб развязать этот ёбаный ботинок...

Поправив окошечко своей вязаной лыжной шапки, чтобы цеплялась за нос, хоть и щекотно, м-р Пойнтсмен решает не поддаваться панике, встаёт и вынужден дождаться восстановления циркуляции крови, опять наполнит все миллионы своих капилляров, посреди этой моросящей ночи, вернётся к правильному балансу — затем, прихрамывая и побрякивая, бредёт обратно к машине, за помощью молодого Мехико, который, как он надеется, не забыл прихватить электрический фонарик...

Роджер и Джессика только что нашли его, в засаде, в конце улицы из шеренги домов. V-бомба, в чьих разрушениях он вёл охоту, срезала четыре жилища, аккурат четыре, как хирургическим скальпелем. Попахивает преждевременно угасшими дровами, пеплом, подмокшим от дождя. Уже обтянули верёвкой, постовой, молча, упёрся плечом в дверь уцелевшего дома, вслед за которым и начинаются развалины. Если он с доктором и  перекинулись хоть словом, то сейчас ни один и вида не подаст. Джессике видны два глаза, неопределённого цвета, в окошечке лыжной шапки, смахивает на средневекового рыцаря под шлемом. С каким чудищем пришёл он сразиться в эту ночь за своего короля? Руина ждёт его, уходя склоном вверх, к задним стенам, в неразбериху штукатурной дранки и бесцельных связей стропил — обломки пола, мебели, стекла, кусков штукатурки, длинные лохмы обоев, преломлённые в щепу  балки: обжитое гнездо какой-то женщины, разорёно в пух и прах, брошено на растерзание ветру и тьме. Глубже в развалинах, отблеск меди в кроватной стойке; вкруг неё захлестнут чей-то лифчик, довоенная белая прелесть из кружев и сатина, зацепился  просто... С точечным уколом боли, которую ей не сдержать, вся жалость сохранившаяся в её сердце устремляется к нему, как к маленькому зверьку, попавшему в силки и  позабытому. Роджер открывает багажник машины. Мужчины, на пару, его обшаривают, находят внутри большой брезентовый мешок, флакон эфира, сеть, собачий свисток. Она знает, что ей нельзя плакать: слёзы не помогут, чтоб непонятные глаза, в шерстяном окошечке, с ещё большим рвением рыскали за Чудищем. Но та бедная потерявшаяся беззащитная вещица… ждёт посреди ночного дождя свою хозяйку, чтобы вся комната воссоединилась, снова стала какой была...

Ночь наполняется мелким дождём, пахнет промокшей псиной. Пойнтсмен, похоже, пошёл отлучился, на минутку. «Я сошла с ума. Сейчас могла бы обнималась где-нибудь с Бобром, смотрела бы, как раскуривает свою Трубку, а вместо этого, тут, с этим егерем или типа того, и с этим спиритуалистом, статистиком или, что ты вообще такое—»

– Обниматься?– Роджер вот-вот заорёт.– Обниматься?

– Мехико.– Это снова доктор, на ноге унитаз, вязаный шлем скособочен.

– Оба-на! Ходить не мешает? Наверняка, да… сюда, просуньте в дверь, ага, так, хорошо,– закрыв дверь обратно, вокруг лодыжки Пойнтсмена, Роджер привалился к бедру Джессики,– теперь тяните, со всей силы, сколько можете.

Думая "молодой прохиндей" и "издевается сволочь", доктор прядает назад, кряхтит, унитаз проворачивается, туда-сюда. Удерживая дверь, Роджер внимательно уставился в место заглота ноги. –«Сюда бы немного вазелина, тогда бы мы — что-нибудь скользкое. Стоп! Держитесь так, Пойнстмен, есть способ…» Он уже под машиной, импульсивный молодчик, отыскивает заглушку картера, когда Пойнтсмен, наконец, в состоянии выговорить: «Нет времени, Мехико, он убежит, он убежит».

– Да, верно,– снова на ногах, нашаривает фонарик в кармане.– Я напугаю его светом, а вы подкараульте с сеткой. Сможете дойти? Постарайтесь не свалиться, или что-нибудь ещё, когда он рванёт смываться.

– Ради бога,– Пойнтсмен побрякивает вслед за ним в руины,– не спугните его, Мехико, тут не сафари в Кении, он нужен нам близким к норме, насколько возможно.

К норме? К норме?

– Ясно,– откликается Роджер, сигналя ему фонариком, короткий-длинный-короткий.

– А ну-ка поглядим,– бормочет Джессика, на цыпочках за ними вслед.

– Давай, приятель,– уговаривает Роджер,– тут для тебя есть бутылочка эфира.– Открыв флакон, помахивает перед входом в погреб, потом включает луч подсветки. Пёс выглядывает из древней проржавевшей коляски, скачущие тени от его головы, язык болтается, на морде крайне недоверчивое выражение.– Так это же ж м-с Насбом!– выкрикивает Роджер, точь-в-точь, как это делает Фред Ален в радио-шоу Би-Би-Си, по средам.

– А шо, ты може думал шо то Лесси?– отвечает пёс.

Роджер чует сильный запах паров эфира, начинает свой осторожный спуск в погреб.– «Давай, приятель. Всё будет лучше, чем ты думаешь. Пойнтсмен просто хочет посмотреть сколько слюны ты накапаешь, вот и всё. Маленькая прорезь у тебя в щеке, красивая стеклянная трубочка, что тут такого страшного, а? Иногда звонок звенит. Романтика лаборатории, тебе понравиться».– Эфир, похоже начал на него действовать. Он хочет заткнуть флакон, делает шаг, нога проваливается. Расшатываясь из стороны в сторону, пытается за что-нибудь схватиться. Крышка выскочила из флакона и – бульк!– навеки в мусор, на дне разбитого дома. Над головою крик Пойнтсмена: «Губка, Мехико, вы забыли губку!»– Вниз катится бледный круг, весь в складочках, подпрыгивая в свете фонарика. – «Классный пас»,– Роджер пытается перехватить двумя руками, щедро плеща эфиром во все стороны. Наконец, он обнаруживает губку в свете своего фонарика, пёс наблюдает из коляски, чуть растерянно. – «Ха!»– льёт эфир смочить губку и смыть холод с рук, пока не опорожнил весь флакон. Держа мокрую губку двумя пальцами, пошатывается в направлении собаки, подсвечивая своё лицо из-под подбородка, чтоб скорчить, как он полагает, вампирскую рожу.– «Момент — истины!»– Резко бросается вперёд. Пёс отпрыгивает в сторону и – пулей на выход, пока Роджер падал, вместе с губкой, в коляску, что развалилась под его весом. Расплывчато, доносится сверху вой доктора: «Он убегает, Мехико, поспешите!»

– Иду-иду!– стискивая губку, Роджер выпутывается из младенческого транспорта, сдёргивая с себя, как рубашку, при чём, как ему кажется, очень так по-спортивному.

– Мехико-о-о-о,– чуть не плача.

– Праааильно,– Роджер насилу вскарабкивается по останкам погреба наружу, где опять видит доктора, что подкрадывается к собаке, широко разведя сеть  над своей головой. Дождь упорно капает на этот этюд. Роджер заходит с тыла, манёвр захвата в "клещи" животного, что стоит упершись лапами в обломки, скаля зубы, вжимаясь в кусок задней стены, который ещё не рухнул. Джессика выжидает, чуть заинтересованно, руки в карманах, курит, смотрит.

– Эй!– Орёт постовой:– Вы! Идиоты! Подальше от той стены. Она ни на чём не держится.

– Сигаретка найдётся?– спрашивает Джессика.

– Он щас паабежит,– вскрикивает Роджер.

– Бога ради, Мехико, осторожней.– Ввинчивая каждый свой шаг, они движутся вверх по склону, по хрупкому равновесию развалины. Эта усложнённая система рычагов готова рухнуть и накрыть их в любой момент. Всё ближе подбираются они к намечнной дичи, что отрывисто поводит мордой, взглядывая то на доктора, то на Роджера. Он угрожающе рычит, хвост непрестанно хлещет по тесноте угла, в который они его загнали.

Когда Роджер заходит  с фонариком сзади, пёс, какая-то схема в нём, припоминает другой свет, что в последние несколько дней появлялся за спиной — свет, а после него оглушительный взрыв бурлящий болью и холодом. Свет позади – верная смерть / человека, поднявшего сеть наизготовку можно проскочить—

– Губка!– визжит доктор, Роджер бросается на пса, который рванул к Пойнтсмену и прочь на улицу. Пойнтсмен, вскрякнув, вскидывает свою унизанную унитазом ногу, промахивается, замах крутнул его в полный оборот, сеть распахнулась вширь, как антенна радара. Роджер, с залитой эфиром рожей, уже не может сдержать свой полёт —доктор завершает 360º вокруг своей оси, и он врезается в него, получив неслабый удар унитазом в ногу. Оба охотника падают, сеть накрывает их сверху. Трещит перебитая балка, валятся куски промокшей штукатурки. Стенка над ними, лишённая всякой опоры, приходит в движение.

– Убирайтесь оттуда!– орёт постовой. Но дрыганье парочки под сеткой только раскачивают стенку всё сильнее.

– Нам конец,– трясётся доктор. Роджер пытается взглянуть ему в глаза, удостовериться: это он всерьёз, что ли, однако в окошечке лыжной шапки только белое ухо и кайма волос.

– Давай покатимся,– предлагает Роджер. Им таки удаётся скатиться на пару метров ниже, покуда стена опрокидывается в обратную сторону. К Джессике они вернулись, не причиняя дополнительных разрушений.

– Он туда убежал, в ту улицу,– сообщает она, помогая им выпутаться из сетки.

– Ладно,– вздыхает доктор,– это не имеет значения.

– Да, но мы ведь только начали,– доносится от Роджера.

– Нет, нет. Достаточно.

– Но чем вы тогда замените собаку?

Они снова в пути, Роджер за рулём, Джессика между ними, унитаз вытарчивает в полуоткрытую дверь, когда приходит ответ:– «Наверное, это знак. Мне, похоже, надо сменить подход».

Роджер искоса взглядывает на него. Молчи, Мехико. Постарайся не думать, что это могло бы значить. В любом случае, он тебе не начальник, оба подчинены Бригадному Генералу в «Белом Посещении», так что типа как вроде бы ровня. Но иногда — Роджер взглядывает поверх тёмно-шерстяной груди Джессики на вязаную голову, обнажённый нос и глаза — ему кажется, что доктору от него нужно больше, чем просто содействие или добрая воля. Доктору нужен он сам. Как некоторым хочется собаку редкой породы...

Тогда зачем он тут и помогает умыкнуть ещё одну собаку? Что за незнакомец, настолько чокнутый, сидит в нём—

– Вы возвращаетесь сегодня, доктор? Мне нужно ещё подвезти юную леди.

–Нет, останусь в городе, а вы можете отогнать машину обратно. У меня разговор к  д-ру Спектро.

Сейчас они подъезжают к длинной кирпичной импровизации, Викторианское изложение того, что когда-то, давным-давно, выливалось в готические соборы — но которое, в свой черёд, порождено не потребностью взбираться, посредством подгонки подвернувшихся путаниц, к некоему Богу в апогее, но, скорее, из-за неясного сдвига цели и сомнений относительно местоположения Бога (а у некоторых даже в его существовании), явилось из жестокой цепи осязаемых моментов и невозможности вырваться вне их, что и низвело порывы зодчих из зенита к страху, к бездарному бегству, в любом направлении, к тому, что индустриальный дым, уличные экскременты, тоннели улиц без окон, гудящий лес кожаных приводных ремней, ползуче терпеливые теневые государства крыс и мух, подсказали, как шанс на милосердие, в тот год. Закопчённый кирпичный спрут, известный как "Госпиталь Св. Вероники Истиного Лика респираторных заболеваний и нарушения функций толстой кишки", один из обитателей которого, д-р Кевин Спектро, невролог и последователь учения Павлова.

Спектро, один из семи изначальных владельцев Книги, и, если вы спросите д-ра Пойнтсмена какой именно, он лишь презрительно поморщится. Она переходит, таинственная Книга, от одного со-владельца к другому, на еженедельной основе, так что теперь, как понял Роджер, неделя Спектро, которого удобно навещать в любой час. Остальные, по Пойнтсменовским неделям, точно так же являлись в «Белое Посещение», среди ночи. Роджер слышал их взволнованный заговорщицкий шёпот в коридорах, осторожное топанье подошв их обуви, подобно танцу пуантов по мрамору, тревожащих твой сон   и не стихающих, удаляясь, голос Пойнтсмена и его походка всегда выделяются из остальных. Как она прозвучит сейчас, с унитазом на ноге?

Роджер и Джессика оставляют доктора у бокового входа, в котором тот растворяется, не оставляя ничего кроме дождя, что скатывается со всех выступов и завитков  надписи вдоль перемычки.

Они сворачивают к югу. Уютное мерцание огоньков приборной доски. Фары раздвигают мокрое небо. Стройная машина трепещет вдоль дорог. Джессику клонит ко сну, поскрипывает кожаное сиденье, в котором она свернулась. Дворники на лобовом стекле сметают дождь ритмичными яркими дугами. Начало третьего, пора домой.

* * * * * * *