великие творения
                   былого

Через облицованное синим патио, в дверь на кухню. Процесс управляется автопилотом: включить американский блендер, который выиграл у Янки в покер прошлым летом, ставки  выкладывались на стол, безотлагательно, на севере где-то, теперь не вспомнить; где… Нашинковать бананы по-крупному. Засыпать кофе в кофейник. Достать банку молока из холодильника. Пюре «наны в молоке». Прелестно. Я исцелю недужие от пьянства желудки Англии, все сколько есть... Кусочек марга, нет, ещё не завонялся, на сковородку. Начистить ещё бананов, порезать вдоль. Марг шкварчит, вот эти длинные – туда. Электропечка шандарахнет и всех нас взорвёт, в один прекрасный день, ох, ха, ха, как пить дать. Начистить  бананы целиком, для гриля, пока разогревается. Где те зефиры...

На кухню   прибрёл, покачиваясь, Тэди Блот, с головой укутанный в одеяло Пирата, поскользнулся на кожуре банана,   шлёпнулся на задницу. «Самоубился»,– бормочет он.

– Немцы это за тебя сделают. Угадай, что я видел с крыши.

– Как летела та V-2?

– A4, да.

– Я видел через окно. Минут десять назад. Странно смотрится, нет? С тех пор всё тихо, а ты слышал? Наверно, недолёт. В море, что ли.

– Десять минут?– пробует свериться по своим часам.

– Не меньше.– Блот сидит на полу, продёргивая кожуру в отворот своей пижамы, на манер бутоньерки.

Пират идёт к телефону и таки звонит в Стенмор. Придётся пройти обычную долгую рутину, но он и сам уже засомневался насчёт привидевшейся ему    ракеты. Господь сдёрнул её, ради него, из безвоздушной части неба, как стальной банан. «Прентис на связи, у вас там пикнуло что-то из Голландии, только что? Ага. Ага. Да, мы видели». Вот так и отбивают у человека охоту любоваться восходами. Он кладёт трубку. «Утеряна из виду над береговой линией. Предположительно, случай преждевременного Brennschluss».

– Не расстраивайся,– говорит Блот, отправляясь вспять к разбитой койке.– Ещё и другие будут.

Добрый старина Блот, у него всегда найдётся, чем утешить. Выжидая секунду-другую, на случай, если перезвонят из Стенмора, Пират подумал: пронесло, Банановый Завтрак спасён. Но это всего лишь отсрочка. Не так ли. Конечно будут и другие, любая из которых может угодить в него. Никто, по обе стороны фронта, не знает сколько  их ещё будет. Или просто не смотреть больше в небо?

Осби Фил стоит на хорах, держит один из самых крупных бананов Пирата таким макаром, чтобы тот торчал из ширинки его полосатой пижамы — второй рукой наяривает по желтушному боку, сыплет к  потолку триоли на 4/4  для встречи рассвета нижеследующим:

Там имеется ещё и второй куплет, на который резвящийся Осби Фила не успел перейти, когда  навалились гурьбой и надавали по шее, отчасти даже тем самым жёлтым бананищем: Бартли Габич, ДеКаверли Пакс, и Морис («Саксофон») Рид, не считая остальных прочих.

На кухне, зефиры с чёрного рынка плюхаются в сироп, что наполняет верхнюю ёмкость пароварки Пирата, и вскоре из неё начинает пузыриться, по-крупному. Кофе доходит. На деревянной вывеске пивной, оторванной однажды в дерзком налёте средь бела дня, который учинил  пьяный, как зюзя, Бартли Габич, и до сих пор витиевато украшенной названием "МАШИНИСТ И КОЛЕНВАЛ", Тэди Блот крошит бананы здоровенным равнобедренным ножом, из-под трепещущего лезвия которого Пират, одной рукой, отгребает блондинистое крошево для вафельного теста, упругого от свежих куриных яиц, тех самых, что Осби Фил выменял на равное количество мячиков для гольфа, которые в эту зиму встречаются намного реже, чем свежие яйца, а другой рукой сбивает фрукты, без лишнего напряга, проволочным венчиком, покуда сам Осби Фил, уныло и неоднократно прикладываясь к виски "Бочка-69" разбавленным с водой в четверть-литровой  бутылке из-под молока, присматривает за бананами на сковороде и в гриле. У выхода в синее патио стоят ДеКаверли Пакс и Жокин Стик, рядом с масштабированной моделью вершины Юнгфрау, из бетона, которую неизвестный энтузиаст воссоздавал, скрупулёзно, ещё в середине 20-х, покуда ему не дошло, что она уже  не пролезет ни в одну из дверей, и хлещут об склоны знаменитой горы красными резиновыми грелками, полными кубиков льда, с тем чтобы получилась ледяная крошка для бананового фраппе Пирата. Их однодневная щетина, всклоченные волосы, и глаза, налившиеся кровью, как и перегар, в прерывистом дыхании, делают ДеКаверли и Жокина чем-то вроде пары опустившихся богов, которые — хер поймёшь какого рожна — приеблись к этому сраному леднику.

По всему мезонину, вчерашние собутыльники выпутываются из одеял (кто-то всё ещё пердит  в кошмарном сне, когда его сбросили на парашюте), ссут в ванной в раковины, кисло смотрят на своё отражение в вогнутых зеркальцах для бритья, шлёпают воду, не имея сколь-нибудь ясного плана — зачем, на свои головы редеющих волос, впрягаются в постромки портупеи, кремят обувь от дождя, который пойдёт в ходе дня, рукой, чьи мускулы уже в изнеможении, напевают обрывки популярных песен, которые  не слишком-то и помнят, отлёживаются, представляя будто греются, в полосах нового солнца, что пробилось через оконные створки, пытаются говорить о службе, лямку которой им тянуть уже меньше, чем через час, служаки и вояки, зевают, колупаются в носу, рыщут по тумбочкам и полкам в поисках опохмелки от всего того, чем отключались накануне.

Но вот по всем помещениям расходится, сменяя застойный дым ночи, перебивая алкоголь и пот, хрупкий, райски-банановый аромат Завтрака: роскошный, обволакивающий, чарующий неодолимее, чем цвет лучей зимнего солнца, покоряющий не животной остротой и чрезмерностью, но изысканно сложной переплетённостью своих молекул, передающих магический секрет, благодаря которому — пусть и не часто, но вот так, без обиняков,— Смерть посылается нахуй, когда живая генетическая цепочка доказывает способность   сохранять в своих лабиринтах какое-то из людских лиц на десять-двадцать поколений… именно эта вот увековеченность-в-структуре и позволяет утренне банановой пахучести струиться, посреди войны, превозмогать, одолевать. Так почему не распахнуть бы все окна и выпустить этот добрый запах гулять по всей Челси? Как амулет от падающих с небес предметов...

Со стуком придвигая стулья, перевёрнутые гильзы от снарядов, скамеечки, оттоманки, банда Пирата осаждает побережья громадного трапезного стола, остров экзотических морей на пару тропиков южнее промозглых средневековых фантазий Коридона Роспа, сейчас уставленный,  покрывшими всю  плоскость его макушки из тёмно-волнистых линий полированного орехового дерева, банановыми омлетами, банановыми сэндвичами, кастрюльками с варёными бананами, пюре из бананов, в форме вставшего на дыбы британского льва, бананы сбитые с яйцами, в тесте Французских тостов, выдавленные из кондитерского мешка поверх бананового бланманже в кремовую вязь слов C’est magnifique, maisce n’est pas la guerre (как сказал некий Француз, наблюдая самоубийственную Атаку Бригады Лёгкой Кавалерии), которые Пират экспроприировал для персонального девиза… высокие флаконы с тягуче бледной банановой патокой — смазывать банановые вафли, гигантский стеклянный кувшин, где кубики нарезанных бананов настаивались, ещё с лета, с диким мёдом и мускатными орешками, а теперь, в это зимнее утро, из него черпаются кружки пенной банановой медовухи… банановые круассаны, банановые пельмени, банановый джем, банановый хлеб и бананы обожжённые на пламени коньяка многолетней выдержки, который Пират прихватил с собой, в прошлом году, из винного погреба в Пиренеях, где была ещё и подпольная рация...

Прозвучавший трезвон телефона   враз пресёк шум в комнате, все похмелья, чесание задниц, звяк блюд, обсуждения дел, едкое хмыканье, своим сдвоенным металлическим бзд-бзденьем и Пират знает, что это наверняка ему. Блот, которому ближе всех, снял трубку, вилка, с нанизанным bananes glacées, элегантно зависла в воздухе. Пират зачерпнул медовухи, напоследок, чувствует, как скатывается она  в его горло, словно бы само время, время той летней безмятежности, это он сейчас проглотил.

– Твой работодатель.

– Так нечестно,– стонет Пират,– я ещё не сделал утренних отжиманий.

Голос, который он слышал всего лишь раз — в прошлом году на брифинге, руки и лицо спрятаны тенью, аноним среди десятка других совещающихся — говорит Пирату о послании на его имя, что дожидается его сейчас в Гринвиче. «Доставлено весьма экстравагантным способом»,– голос повышен и раздражён,– «никто из числа моих знакомых так не оригинальничает. Мне всё отправляют по почте. Извольте явиться и получить, Прентис». Трубка резко брошена, разговор окончен, и теперь Пират знает, где упала ракета сегодня утром, и почему не было взрыва. Вот уж действительно, входящая почта. Он озирается сквозь бастионы солнечного света, возвращаясь в трапезную, к остальным, что продолжают наслаждаться банановым изобилием, густым насыщением их изголодалых нёб по ходу разделяемого  с ними, прерванного  утра. Разобщены на сотню миль, вот так, одним махом. Одиночество, даже в сетях войны, может, когда вздумается, ухватить его за слепую кишку и стиснуть, в точности как вот сейчас, по-хозяйски.

Пират снова по ту сторону окна, оглядывается на завтрак чужаков.

Через мост Воксхол-Бридж, его увозит  в зелёной обшарпанной "Лагонде" его денщик, капрал Вэйн. Под взошедшим солнцем, утро кажется ещё холоднее. Облака и впрямь  начинают уже собираться. Команда американских сапёров вывернули на дорогу – топают расчищать какие-то руины поблизости, и поют:

* * * * * * *