великие творения
                   былого

Через патио под синим кафелем, к двери на кухню. Процесс идёт на автопилоте: включить американский блендер, выигрыш у Янки в покер прошлым летом, ставки делались на бану́, безотлагательно, в каком-то северном графстве, теперь уж не вспомнить… Бананы шинковать по крупному, ломтями. Насыпать кофе в кофеварку. Вынуть банку молока из холодильника. Пюре «наны в молоке». Прелестно. Я исцелю все скисшие от пьянки желудки Англии... Кусочек марга, нет, ещё не завонялся, на сковородку. Начистить ещё бананов, порезать вдоль. Марг шкварчит, эти продольные туда. Электропечка шандарахнет в один прекрасный день, и все взлетим на воздух ох, ха, ха, как пить дать. Начистить цельных бананов для гриля, пока тот греется. Где там у нас зефиры?..

На кухню прибрёл шатаясь Тэди Блот, голова обмотана одеялом Пирата, поскользнулся на банановой кожуре, шмякнулся на задницу. «Самоубиение», — бормочет он.

— Немцы это за тебя сделают. Угадай, что я наблюдал с крыши.

— Ту V-2 в полёте?

— A4, да.

— Я видел через окно. Минут десять назад. Странно смотрится, нет? С тех пор всё тихо, а ты слышал? Наверно, недолёт. В море, что ли.

— Десять минут? — пытается свериться со своими часами.

— Не меньше. — Блот, сидя на полу, продёргивая кожуру в лацкан своей пижамы на манер бутоньерки.

Пират подходит к телефону и таки звонит в Стенмор. Придётся пройти обычную долгую рутину, но он уже и сам засомневался, не привидилась ли ему ракета. Господь сдёрнул её, якоже стальной банан с небес безвоздушных, во избавление души его грешной. «Прентис на связи, у вас там пикнуло что-то там из Голландии, только что? Ага. Ага. Да, мы видели». Так вот и пропадает у человека охота любоваться восходами. Он кладёт трубку. «Потеряли из виду над береговой линией. Предположительно, произошёл преждевременный Brennschluss».

— Не переживай, — утешает Блот, отправляясь вспять к руинам койки. — Будут и другие.

Старый добряк Блот — всегда найдёт, чем подбодрить. Выжидая пару секунд, на случай если перезвонят из Стенмора, Пират думал: пронесло, спасён Банановый Завтрак. Но это просто отсрочка. Не так ли. Ну конечно, и другие будут, любая из которых может угодить в него. Никто, по обе стороны фронта, не знает сколько их ещё предстоит. Может, просто перестать смотреть на небо?

Осби Фил забрался на хоры, приладил самый крупный из бананов Пирата так, чтобы тот вытарчивал из ширинки его полосатой пижамы — другой рукой бренчит по жёлтому боку, наяривая к потолку триолями на 4/4, поёт заре навстречу:

Там есть также второй куплет, но на него весёлому Осби Филу не хватило времени перейти, — навалились гурьбой, стали в шею толочь, отчасти и жёлтым, выдернутым из штанов бананищем: Бартли Габич, Де Каверли Пакс, и Морис («Саксофон») Рид, не считая остальных прочих.

На кухне, зефиры с чёрного рынка плюхаются в сироп, заполнивший верхнюю ёмкость Пиратовой пароварки, где вскоре и пошли пузырится по крупному. Кофе вскипает. На деревянной вывеске, однажды сорванной над входом в пивную дерзким налётом средь бела дня, который совершил Бартли Габич, ужратый в хлам, но всё ещё украшенной витиеватой надписью “МАШИНИСТ И КОЛЕНВАЛ”, Тэди Блот крошит бананы здоровенным равнобедренным ножом, из-под нервных вздрогов лезвия которого Пират одной рукой отгребает блондинистое крошево, ссыпая поверх вафельного теста, упруго взбитого на свежих куриных яйцах, тех самых, что Осби Фил выменял на равное число мячиков для гольфа, которые в эту зиму встретишь даже реже, чем свежие яйца, а второй рукой сбивает фрукты, без малейшего напряга, проволочным венчиком, покуда сам Осби Фил, хмурясь и учащённо прикладываясь к виски “Бочка-69”, разбавленному с водой в четверть-литровой бутылке из-под молока, следит за бананами на сковороде и в гриле. У двери, ведущей в синее патио, стоят Де Каверли Покс и Жокин Стик, по обе стороны модели из бетона, безукоризненно масштабированной копии пика Юнгфрау, которую неизвестный энтузиаст моделировал, воссоздавая горную вершину ещё в середине 20-х, покуда не дошло ему, что пику уже не пролезть ни в одну из дверей, и хлещут склоны знаменитой горы красными резиновыми грелками, заполненными кубиками льда, для производства ледяной крошки в банановый фраппе Пирата. Из-за своей односуточной щетины, всклоченных волос, налившихся кровью глаз, вдобавок к перегару в прерывистом дыхании обоих, Де Каверли и Жокин смахивают на пару обомжелых богов, которые — хер врубишься с какого перепугу — вдруг приебались к этому сраному леднику.

По всему мезонину, вчерашние собутыльники выпутываются из одеял (кто-то всё ещё пердит в кошмарном сне, где его сбрасывают на парашюте), ссут в раковины в ванной, уныло смотрятся в вогнутые зеркальца для бритья, шлёпают воду, не имея сколь-нибудь ясного плана зачем, на свои головы редеющих волос, впрягаются в постромки портупеи, кремят обувь от дождя, который соберётся днём, рукой, чьи мускулы уже в изнеможении, напевают обрывки популярных песен, не слишком хорошо усвоенных, вылёживаются, надеясь, что их перестанет дрючить, в полосах нового солнца, пробившегося через створки окон, пытаются заговорить о службе, на которую придётся заступать уже менее чем через час, служаки и вояки, зевают, колупаются в носу, рыщут по тумбочкам и полкам в поисках опохмелки от всего, чем отключались накануне.

И вот по всем помещениям расходится, сменяя продымленную застоялость ночи, перебивая дух алкоголя, пота, хрупкий, райски-банановый аромат Завтрака: роскошный, обволакивающий, чарующий неотразимее, чем проблески лучей зимнего солнца, пленяющий не животно-пряным обилием, но утончённо сложным переплетением своих молекул, хранящий магическую тайну, посредством которой — пусть и нечасто, но с такой откровенностью, Смерть посылают нахуй — живая генетическая цепочка доказывает способность сберегать, в глубине своих лабиринтов, какой-то из людских ликов на десять-двадцать поколений… точно такая же увековеченность структуры и позволяет растекаться этому рассветно банановому запаху посреди войны, преодолевать, покорять. Так почему бы не раскрыть все окна, чтоб этот добрый запах распространился по всей Челси? Как амулет от падающих с небес предметов...

Со стуком придвигая стулья, поставленные на попа вверх дном гильзы от снарядов, скамеечки, оттоманки, банда Пирата теснится вокруг берегов громадного трапезного стола, остров посреди морских просторов на пару тропиков южнее промозгло средневековых фантазий Коридона Роспа, уже накрыт, по всей его гладко полированной равнине в тёмных волно-линиях орехового дерева, уставлен банановыми омлетами, банановыми сэндвичами, кастрюльками с варёными бананами, пюре из бананов в форме вставшего на дыбы британского льва, бананы, смешанные с яйцами в тесте Французских булочек, бананы, выдавленные из кондитерского мешка поверх бананового бланманже, выдавленного в кремовую вязь слов C’est magnifique, maisce n’est pas la guerre (как высказался некий Француз, наблюдая самоубийственную Атаку Бригады Лёгкой Кавалерии), которые Пират экспроприировал для персонального девиза… высокие флаконы с тягучим бледным банановым сиропом, чтоб им намазывать банановые вафли, гигантский стеклянный кувшин, где кубики нарезанных бананов настаивались ещё с лета с диким мёдом и мускатными орешками, а теперь, в это зимнее утро, черпается из него по кружкам банановая пенистая медовуха… банановые круассаны, банановые вареники, банановый джем, банановый хлеб и бананы, обожжённые на пламени коньяка многолетней выдержки, который Пират прихватил с собой в прошлом году из винного погреба в Пиренеях, где хранилась также партизанская рация...

Резкий трезвон телефона прорезал гам в комнате, все похмелья, чесание задниц, блюдец перезвяк, саркастичное хмыканье, разговоры о делах накрылись сдвоенным звучанием бзд-бздящего металла, и Пират знает, что это наверняка ему. Блот, которому ближе всех, снимает трубку, вилка с нанизанным bananes glacées элегантно зависла у плеча. Пират зачерпнул медовухи напоследок, ощущает, как она скатывается к нему в горло, будто само время, время той летней безмятежности, глотает он сейчас тут.

— Твой работодатель.

— Так нечестно, — стонет Пират, — я ещё не делал утреннюю гимнастику.

Голос, который он слышал всего только раз — в прошлом году на брифинге, руки и лицо скрывала тень, аноним среди десятка других заседавших — сообщает Пирату о послании на его имя, которое дожидается его сейчас в Гринвиче. «Доставлено весьма сюрпризным образом», — голос повышен и раздражён, — «ни один из моих знакомых так не умничает. Всё, адресованное мне, приходит по почте. Извольте явиться и получить, Прентис». Трубка резко брошена, разговор окончен, и Пирату теперь известно место падения ракеты сегодня поутру, и почему не грохнул взрыв. Вот уж действительно — входящая почта. Он уставился сквозь крутой вал солнечного света, возвращаясь в трапезную к остальным, гурманствующим в банановом изобилии, густое насыщение сняло изголодалость нёб по ходу разделяемой с ним утренней трапезы. В кратчайший миг отброшен на сотню миль от них, единым махом. Одиночество, даже в битком заполненных садках войны, в любой момент может ухватиться за его слепую кишку и стиснуть в точности как вот сейчас, по-хозяйски.

Пират снова по ту сторону окна, оглядывается завтрак чужаков.

Через мост Воксхол-Бридж его увозит прочь в обшарпанной зелёной Лагонде его денщик, капрал Вэйн. Под солнцем, уже взошедшем выше, утро кажется ещё холоднее. Облака и впрямь начали собираться. На дорогу вывернул взвод американских сапёров, топают расчищать какие-то руины поблизости, горланят во всю глотку:

* * * * * * *