великие творения
                   былого

По званию, он – Капитана, зовут Джеффри («Пират») Прентис. На нём лежит одеяло, тёплое, оранжево-ржаво-алые цвета в узоре шотландского тартана. У черепа его такое ощущение, словно тот отливка тяжкого металла.

Прямо над ним, на высоте четырёх метров, Тэди Блот вот-вот провалится  через дыру, которую кто-то, в грандиозном бзике, пробил недели две назад, в рядочке эбонитовых дощечек балюстрады на хорах. В полной отключке, Блот постепенно свесился в пролом: головой, руками, туловищем, единственное, что всё ещё удерживает его там, наверху,– это узкий фужер для шампанского, засунутый в задний карман, из которого тот, за что-то, как-то зацепился—

В этот момент, Пирату удалось принять сидячее положение, на своей узкой холостяцкой койке, и зыркнуть вверх. Ну, это же ужас. Просто ужас, бля… сверху донёсся треск материи. Спецтренировки для выполнения особых заданий развили в нём мгновенность реакции. Выпрыгивая из койки, он ударом ноги послал её катнуться на колёсиках, в направлении падения Блота. Рухнувший Блот шмякнулся, тютелька-в-тютельку посередине, под звучный лязг пружин в сетке. Одна из ножек отлетела прочь. «Доброе утро»,– отозвался Пират. Блот, с краткой улыбкой, тут же заснул, уютно завернувшись в одеяло Пирата.

Блот тоже расквартирован в этом мезонине, воздвигнутом в минувшем веке неподалёку от Набережной Челси. Творец его, Коридон Росп, поддерживал знакомство с Розетти, носил визитку и увлекался культивацией фармацевтических растений, на крыше возведённого здания (с недавних пор, традиция возрождена стараниями молодого Осби Фила), слишком изнеженных для холодов с туманами и, как правило, возвращавшихся, в виде фрагментарно специфичных алкалоидов, в слой почвы поверх крыши, куда помимо этого, добавлялось удобрение, производимое троицей призовых Вессекских свиноматок, которых держал там восприемник Роспа, а в дальнейшем опавшая листва разнообразных декоративных деревьев, трансплантировавшихся на крышу последующими обитателями, плюсуясь к добавкам из недопереваренной пищи, отрыгнувшейся либо выблеванной там же, тем или иным утончённым эпикурейцем — всё это затем перемешалось лемехами смен времён года в почти полуметровое напластование невероятнейшего чернозёма, на котором вырастет что угодно, да хотя бы и бананы даже. Пират, доведённый до отчаяния   дефицитом бананов, в условиях военного времени, решил оборудовать на крыше оранжерею под стеклом, и уговорил приятеля, летавшего по маршруту Рио—Асунсьон—Форт-Лами, прихватить для него саженцы банана, три или хотя бы парочку, в обмен на фотокамеру германского производства, как только Пирата забросят туда на парашюте, для выполнения  очередного задания.

Банановые Завтраки прославили Пират. Желающих вкусить — невпроворот, стекаются сюда со всей Англии, даже  аллергики, или у кого полная банано-несовместимость, всем хочется, хоть одним глазком взглянуть, поскольку взаимодействие бактерий в почве, составленной из органических колец, цепочек и сетей уж до того лихо закрученных, что Сам Всеведущий концов не разберёт, привело к росту фруктов до полуметра, да, невероятно, но факт.

Пират, стоя в туалете, ссыт,   в голове абсолютная свобода   от хоть даже самой наималейшей мысли. Затем покрывается  шерстяным халатом, который носит наизнанку — сделать карман, где сигареты, недосягаемым, правда, это не слишком помогает, и, осторожно обходя  тёплые тела друзей-товарищей, держит путь к высоким Французским окнам, чтобы выскользнуть в холод снаружи, а когда тот шибает по пломбам в его зубах, он, чуть пристанывая, подымается кругами винтовой лестницы, ведущей в сад на крыше, где  замирает, уставясь на реку. Солнце всё ещё ниже горизонта. Похоже, сегодня тоже продождит, но, пока что, воздух полон прозрачности необычайной. Громада электростанции и нефтеперегонный, позади неё, проступают чётко: трубы, сифоны, башни, колонны, дым, вьющиеся клубы пара…

– Ххахх!– Пират прослеживает, как  его безмолвный рявк  всплывает над парапетами, «ххахх!». Верхушки крыш вытанцовывают в струях утреннего марева. Гигантские вязки его бананов, лоснятся жёлтым, влажно зелёным. Друзья, там внизу,  спят и видят Банановый Завтрак. Этот начисто промытый день собирается стать не хуже всякого другого—

Да, ну? Далеко к востоку, на самом дне розовеющего неба, что-то сверкнуло, игольчатым блеском. Почти неразличимая, новая звезда. Опершись на парапет, он всматривается. Полыхнувшая недавно точка стала уже  белой вертикальной чёрточкой. Наверное, где-то над Северным морем… вряд ли ближе… внизу ледяные поля и холодное пятно солнца….

Что это? Раньше не замечал  такого. Но Пират всё равно знает, что. Он видел фильм, всего пару недель назад… это след испарения. Вон поднялось уже на ширину пальца. И это не самолёт. Настолько вертикально ему не взлететь. Это новая и, пока что, Самая Секретная  ракета-бомба  Немцев.

– Получите и распишитесь,– он произнёс это, или только подумал? Потуже стягивает истрёпанный пояс халата. Средний радиус действия этой хрени 200 миль. Но разве можно различить след испарения за 200 миль? Выходит, что — да.

О? Никаких о: за дугой поверхности земного шара, дальше к востоку — солнце, только что взошло над Голландией, высветило  выхлопные пары ракеты, заставило  блестеть все те капли, кристаллы, по ту сторону моря…

Белая чёрточка, разом пресеклась в своём восхождении. Прекращена подача горючего, выгорело, как там по-ихнему… Brennschluss. У нас таких нет. Или же засекречены. Основание линии, у точки старта,  размыто, теряется в алеющей там заре. Но тут ракета шарахнет прежде чем солнце взойдёт для Пирата.

След, смазанный, чуть прерванный натрое, завис на небе. Сама ракета, уже как чисто баллистический снаряд, взвилась выше. Теперь уже невидима.

Может надо что-то сделать… позвонить в штаб, в Станморе,  пусть засекут её радарами над Проливом — нет: нет времени, правда, нет. Долетает за пять минут, даже чуть меньше, от Гааги сюда (успеешь только дошагать до чайной на углу… чтобы свет солнца согрел планету любви… времени  ни на что не осталось.) Выбежать на улицу? Предупредить остальных?

Собирай бананы. Он топает по чёрному компосту в оранжерею. Чувствует, как подпёрло срать. Сейчас ракета достигла, наверно, высоты в шестьдесят миль,   пик её траектории… начинает падение… сейчас….

Каркас пронизан дневным светом, молочные стёкла благодушно лучатся вниз. Разве сюда прорвётся зима — пусть даже настолько суровая,— чтоб смогла покорёжить это железо, заставило его подвывать  ветру, или затемнила бы эти фрамуги, укрывшие другую, обманно продлённую пору года?

Пират взглядывает на свои часы. Уже не от чего засекать. Поры лица пощипывает. Стирая все мысли — как тренируют командос — он шагнул во влажную теплынь своей бананной, начинает сбор самых спелых и лучших в подставленную полу халата. Позволяет себе лишь вести  счёт бананов, голоного ступая между их висячих вязок,  этих жёлтых канделябров, окруженных сумраком тропиков…

Обратно в зиму. След взлёта исчез бесследно с неба. Кожу Пирата покрыл пот, холодный до  почти точки замерзания.

Какое-то время потрачено закурить сигарету. Он не услышит, как долетит эта хрень. Скорость её превышает скорость звука. Сначала   видишь вспышку. Только потом, если всё ещё жив, докатится рёв приближения.

А если не промахнётся — ах нет — но всей этой жуткой масса вмажет, сверху по черепу, в самое темечко...

Нахохлив плечи, Пират несёт свои бананы по винтовой лестнице.

* * * * * * *