великие творения
                   былого

Случилось это в пятницу вечером, в прошлый сентябрь, сразу после работы торопился к станции Подземки на Бонд-Стрит, в голове мысли только о предстоящем уик-энде и про эту пару морячек из Прибрежной Службы Гражданской Обороны, те самые Марджори и Норма, которых надо держать по раздельности, чтоб не узнали друг про друга, и как раз в момент, когда он сунул палец в нос вытащить козявку, с неба вдруг, за пару миль позади — memento mori мощнейшего взрыва шарахнул будто громовой раскат. Но слышно, что не гром. Через пару секунд, уже спереди, бухнуло снова — отчётливо и громко, над всем городом. Взят в скобки. Не робот-бомба, и не Люфтваффе. «Но и не гром», — удивился он вслух.

— Какая-нибудь блинская труба газопровода, — женщина с коробкой для ланча, и глазами, припухшими после рабочего дня над машинкой, задела его локтем на ходу.

— Нет, это Немцы, — её подруга всколыхнула свои блондинные кудряшки под клетчатым головным платком и отмочила жуткий номер, вскинув ладонь к Слотропу, — вот в кого метили, Немцы обожают толстых, пухленьких Американчиков. — Тут она ущипнула его щеку и подёргала туда-сюда.

— Привет, шикарная, — сказал Слотроп. Её звали Синтия. Он успел взять её номер телефона, прежде чем она помахала «по-ка», уносимая волнами толпы часа пик.

Это был один из лондонских великолепно железных дней: тысячи дышащих труб флиртовали с жёлтым солнцем, нагло соблазняли. Подобный дым больше, чем просто дыхание дня, мощнее всепобеждающей тьмы — это тронное восседание, исполненное жизни, движения. Люди пересекали улицы и площади, направляясь во все стороны. Автобусы пробирались, сотнями, по длинным бетонированным мостовым в чёрных метах безжалостной, год за годом, эксплуатации на износ, таяли в мареве сером, жирно-чёрном, красно-свинцовом, алюминиево-бледном, между груд обломков высотой с двухэтажки, уходили виражами к магистралям, где битком военных колонн, и других долговязых автобусов, где катят грузовики с брезентовым верхом, велосипеды и авто, тут у каждого своё назначение и своя точка старта, всё плывёт, иногда голосует, и над всем над этим — загазованная руина солнца в кайме из дымовых труб, аэростаты противовоздушных заграждений, линии электропередач и печные трубы, коричневатые, как дерево старинных панелей в домах, коричневый темнеет, через минуту станет чёрным — пожалуй, истинный момент заката — вот ваше вино, вино и отдохновение.

Было ровно 6:43:16 по Британскому Военно-Летнему Времени: небо, как тугой барабан смерти, ещё гудело после удара, а член Слотропа — что такое? да точно, загляни в его армейские трусы, налился эрекцией, вот-вот торчком вспрыгнет — Боже праведный, а это-то тут при чём вообще?

В его истории и, вполне возможно, помилуй его Господи, в его досье отмечена повышенная чувствительность к происходящему в небе. (Но эрекция-то с чего вдруг?)

На древнем аспидном сланце надгробья на кладбище Конгрегационалистской церкви — дома, в Минчборо, штат Массачусетс, рука Господня пронизала облако, края изображения кой-где изъедены парой столетий сменяющих друг друга льда и жара в зубиле времён года, а надпись такова:

Константу довелось увидеть вьявь, а не только лишь в сердце своём, эту каменную руку, простёртую к нему из облацей над миром, её обводы лучащиеся нестерпимым светом над шёпотом его реки, над синевой широких склонов его Бёркшира, каковую узрит и сын его, Верайбл Слотроп, да и все в роду Слотропов, так или иначе, все девять или десять поколений коих, коли обратятся вспять, к истокам, укорачиваясь ветвями; все до единого, за исключением Вильяма, самого первого, лежат под опавшей листвой, под мятой и лиловым дербенником, под прохладными вязами и тенистыми кладбищенскими ивами на краю болот, в застарелой степени гниения, щелочения, ассимиляции с землёй, под камнями с образами круглолицых ангелов, у которых по-собачьи длинные носы, или с провалами глазниц в зубастом черепе Смерти, с масонскими знаками, с вазами цветов, с рельефами пышных ив, стоймя иль преломлённых, иссякших песочные часов, солнечного лика на рассвете, либо закате, выглядывает, как в «здесь был Килрой», над горизонтом, с резьблёнными строками памятных стихов, от простецки рубленых размеров, типа тех, у Костанта Слотропа, до напевной шири «Звёздного Знамени», как у м-с Элизабет, жены Лейтенанта Исайи Слотропа (ум. 1812):

Вплоть до дедушки текущего Слотропа, Фредерика (ум. 1933 г.), который, с присущим ему сарказмом и желчностью, стибрил эпитафию у Эмили Дикинсон, не указав автора строк:

Каждый из них, в порядке очереди, платил установленный долг природе, излишки доставались следующему звену в цепи продолжения имени. Они начинали как мехоторговцы козлиными шкурами, как засольщики и коптильщики бекона, перешли на стеклопроизводство, стали выборными людьми, строителями дубилен, мраморных карьеров. Округа на многие мили превратилась в некрополь, посеревший от мраморной пыли, той самой, которой дышали призраки из-под всех тех псевдо-античных монументов, что увозились куда-нибудь ещё, по всей Республике. Всегда куда-нибудь ещё. Деньги исхитрялись найти лазейки и сочиться прочь из портфелей акций путями исхитрённее любой генеалогии: остатки вкладывались в участки леса, зелень чьих массивов таяла акрами за один повал, превращалась в бумагу — туалетную бумагу, банкноты, газеты — орудия или источники дерьма, денег и Слова. Ни один Слотроп ни разу не был занесён в Социальный Регистр, не удостаивался членства в Сомерсет Клубе — они тихо делали своё дело, подлаживались к динамике жизни, схватившей их так же плотно, как стиснет после их кончины земля церковного кладбища. Дерьмо, деньги и Слово, три американские истины питающие американскую мобильность, призвали Слотропов, навеки впрягли их в судьбу страны.

Однако они не процветали… почти всё добывалось упорством — хотя и оно уж начало скисать примерно в те же времена, или того около, когда Эмили Дикинсон писала:

И всё-таки они держались. Обычай остальных был прост, известен каждому — застолби, разработай, выжми всё, что возможно и — двигай на запад, там всегда найдёшь. Но из какой-то устоявшейся инерции, Слотропы оставались на востоке, в Бёркшире, извращенчески — рядом с затопленными карьерами и холмами из-под вырубленных лесов, которые они оставили, как подпись под признанием вины, по всей этой коричневой, цвета давней соломы, плесневеющей, ведьмацкой стороне. Прибыли падают, семейство непрестанно разрастается. Доход от немногих разных трестов опять-таки вкладывался, семейными банками в Бостоне, каждое второе или третье поколение, в какой-нибудь следующий трест, в затяжном раллентандо, в бесконечной серии едва ощутимого, год от году, умирания… но никогда до абсолютного нуля... Депрессия, грянув, заверила процесс. Слотроп рос среди холмов пресекшейся деловой активности, каменные ограды вокруг усадеб несметно богатых, полумифических обитателей из Нью-Йорка, вновь превращались в зелёную пустошь, или усыхали на корню, хрустальные окна, все до единого, перебиты, все Харриманы и Витни в отъезде, газоны позарастали для сенокоса, осенний сезон уже не пора фокстротов, звучащих в отдаленье, лимузинов и фонарей, а всё тех же привычных цикад опять, опять яблок, ранних заморозков изгоняющих колибри прочь, восточных ветров, октябрьских дождей; и только зимы неизменны.

1931 стал годом большого пожара в Аспинвол Отеле, когда юный Тайрон навещал свою тётушку в Леноксе. Апрель уже наступил, но пару секунд, разбуженный в непривычной комнате топотом больших и малых ног вниз по лестнице, он решил, что вокруг зима — частенько, в такой же вот час, папа или Хоган будили его и, закутавшись, всё ещё смаргивая в холод остатки сна, наблюдали северное сияние.

Охренеть, до чего оно его пугали. А если эти огненные занавеси сейчас распахнуться? Что покажут ему призраки севера, в убранстве сияющих драгоценностей?

Но на этот раз ночь была весенней, небо переливалось красным, тёмно-оранжевым, вдоль долин завывали сирены пожарных машин из Питсфилда, Ленокса, Ли — соседи толпились на своих крылечках, глазея на ливень искр, осыпавших крутой склон… «Прям тебе метеоритный дождь», — говорили они. — «Будто огарки шутих на четвёртое июля...» — шёл 1931, отсюда и сравнения такие. Головешки сыпались пять часов кряду, дети давно уже уснули, а взрослые пили кофе, и рассказывали друг другу о других пожарах, что довелось увидеть в минувшие годы.

Но тут что за сияние? Какие призраки верховодят здесь? Что если через миг всё скроет непроглядность ночи, а ты схвачен одержимостью, и занавес распахнут, открыв зиму, которую никто и вообразить не в силах...

6:43:16, БВЛВ — вот миг, в который небо именно так и распахнулось, готовое вот-вот лопнуть, лицо его охвачено уже тем самым светом, сейчас всё пропадёт, и он себя утратит, согласно поговорке, бытовавшей там, где он вырос… вознёсшиеся шпили церквей по всем осенним склонам, белые ракеты перед стартом, осталось несколько секунд обратного отсчёта, розовые окна впитывают воскресный свет, омывают одухотворённостью лица проповедующих о сути благодатности, они клянутся всем святым, что — да, именно так это и бывает — да, великая длань света тянется вниз из облацей...

* * * * * * *