великие творения
                   былого

Случилось это в пятницу, вечером, в прошлый сентябрь, сразу после работы направлялся к станции Подземки на Бонд-Стрит, в голове планы на предстоящий уик-эндом с парой двух его морячек из Морской Службы Гражданской Обороны, те самые Марджори и Норма, которых надо держать по отдельности, чтоб не знали одна про другую, и, точь-в-точь когда сунул палец в нос, выколупнуть козявку, вдруг с неба, за много миль позади  него, memento mori  сокрушительно мощного взрыва, грянул громовым раскатом. Ну не совсем гром. Через пару секунд, но уже спереди, шарахнуло вновь: чётко и громко, над всем городом. Взяли в скобки. Не робот-бомба, и не Люфтваффе. «И не гром»,– удивился он вслух.

– Какая-нибудь блинская газомагистраль,– женщина с коробкой для ланча, глаза припухшие после целого дня над пишущей машинкой, задела его локтем, проходя мимо.

– Нет, это Немцы,– её подруга встряхнула светлыми кудряшками под клетчатым головным платком, и выдала охрененно жуткий номер: протянула ладонь к Слотропу,– вот в кого целились, Немцы обожают толстячков-Американчиков.– И, ущипнув его за щеку, чуть потрепала, туда-сюда.

– Привет, шикарная,– сказал Слотроп. Её звали Синтия. Он успел взять её номер телефона прежде чем она помахала "по-ка", уносимая волнами  толпы часа пик.

Это был один из бесподобных лондонских металло-дней: тысячи дышащих труб заигрывали с  жёлтым солнцем, бесстыже соблазняли. Подобный дым превыше дыхания дня, он мощнее темноты — это царственное явление, наполненное жизнью и движением. Люди пересекали улицы и площади, устремляясь в разные стороны. Автобусы пробирались, сотнями, по длинным бетонированным мостовым почерневшим за годы безжалостной эксплуатации на износ, в серое марево, жирно-чёрное, красно-свинцовое, алюминиево-бледное, минуя груды обломков, высотой с двухэтажку, вписываясь в повороты к магистралям, где невпроворот  военных колонн, высокорослых  автобусов, грузовиков с брезентовым верхом, велосипедов и авто, где у каждого своё назначение и своя точка старта, где всё катит — потоком, которому, порой, голосуют, а над всем над этим загазованная руина солнца меж дымогарых труб, аэростаты противовоздушных заграждений, линии электропередач и печные трубы, коричневые, как старинные деревянные панели в домах, коричневость густеет, через минуту обернётся чёрным — неоспоримый, истинный момент заката — вот ваше вино, вино и отдых.

Было ровно 6:43:16 по Британскому Военно-Летнему Времени: небо, как тугой барабан смерти, ещё гудело после удара, а хуй Слотропа — что такое? да точно, загляни в его армейские трусы, налился эрекцией, вот-вот торчком вспрыгнет — Боже праведный, а это вдруг с чего?

В его истории, а вполне возможно, помилуй его Господи, что и в досье, отмечена повышенная чувствительность к происходящему на небе. (Но эрекция с какого перепугу?)

На старом аспидном сланце надгробного камня, на кладбище Конгрегационалистской церкви, дома, в Минчборо, штат Массачусетс, длань Господня тянется из облака, края изображения, кой-где, изъедены двумя столетиями сменяющих друг друга льда и огня, в резце времён года, а надпись такова:

В память Константа

Слотропа, что умер Марта

4-го 1766 г., на 29-м

году от роду.

Констант видел, и не только лишь в своём сердце, эту каменную руку, что указала на на него из облаков небесных, лучась невыносимым светом, над журчанием его реки, над синевой широких склонов его Бёркшира, и таковую же узрит  и сын его, Верайбл Слотроп, да и всякий иной из рода Слотропов, так или иначе, все девять или десять поколений, которые, коли обратиться к истокам, вбирая ветви вспять: все до единого, за исключением Вильяма, первого из них, покоятся под опавшею листвой, под мятой и лиловым дербенником, под прохладой вязов и тенистых ив на кладбище, у края болот, в необратимой степени гниения, щелочения, ассимиляции с почвой, под камнями, где представлены круглолицые ангелы с длинными собачьими носами, зубастый череп Смерти с провалами глазниц, масонские знаки, вазы с букетами, пышные ивы, стоячие и преломлённые, истёкшие песочные часы, лик солнца рассветного или закатного, что выглядывает, в манере «здесь был Килрой», поверх горизонта, и строки поминальных стихов, от простецких рубленых двустиший, как для Костанта Слотропа, до широкого размера "Звёздного Флага", как для м-с Элизабет, жены Лейтенанта Исайи Слотропа (ум. 1812):

Вплоть до дедушки текущего Слотропа, Фредерика (ум. 1933 г.), который, с присущим ему сарказмом и желчностью, стибрил эпитафию у Эмили Дикинсон, не указав автора строк:

Каждый из них, в порядке очереди, платил неотменимый долг природе, оставляя сбережения следующему звену в цепи продолжения имени. Начинали они как мехоторговцы козлиными шкурами, как засольщики и коптильщики бекона, перешли на стеклопроизводство, стали выборными людьми, строителями дубилен, карьеров по добыче мрамора. Округа, на многие мили, превратилась в некрополь, серый от мраморной пыли, той пыли, которой дышали призраки, из-под всех тех псевдо-античных монументов, что увозились куда-нибудь ещё, по всей Республике. Всегда куда-нибудь ещё. Деньги исхитрялись находить лазейки, утекая прочь из портфелей акций, путями похитроумнее любой генеалогии: съэкономленное на себе, вкладывалось в земельные участки леса, зелёные массивы которого таяли акрами, за один повал, превращались в бумагу — бумагу туалетную, бумагу для банкнот, газет — служить дерьму, деньгам и Слову. Ни один Слотроп ни разу не был  занесён в Регистр Высшего Света, не удостоился членства в Сомерсет Клубе — они тихо делали своё дело, ассимилировались с динамикой жизни, что оплетала их так же плотно, как после их смерти стиснет земля церковного кладбища. Дерьмо, деньги и Слово, три американские истины, питающие американскую мобильность, призвали Слотропов, сделали вечными пристяжными к судьбе страны.

Однако они не процветали… почти всё добывалось упорством — хотя и оно  начало скисать в те же времена, примерно, или того около, когда Эмили Дикинсон писала:

И всё-таки они держались. Обычай остальных был прост, известен каждому — застолби, разработай, выжми всё, что возможно и – двигай на запад, там-то всегда найдёшь. Но, из-за какой-то застопорившейся инерции, Слотропы оставались на востоке, в Бёркшире, извращенчески — рядом с затопленными карьерами и холмами из-под вырубленных лесов, оставшимися, как подпись под признанием вины, по всей этой коричневатой, словно старая солома, заплесневелой, ведьмацкой стороне. Прибыли падают, семейство непрестанно разрастается. Доход, от немногих разных трестов, снова-таки вкладывался, семейными банками в Бостоне, через одно-два поколения, в какой-нибудь следующий трест, в затяжном раллентандо, в нескончаемой последовательности едва ощутимого, из года в год, умирания… но никогда до полного нуля... Депрессия, грянув, сделала процесс наглядным. Слотроп рос среди холмов замершей деловой активности, камень оград окружал усадьбы безмерно богатых, полумифических владельцев из Нью-Йорка, не мешая им вновь превращаться в зелёную пустошь или усыхать на корню, все хрустальные окна, до единого, перебиты, все Харриманы и Витни в отъезде, газоны позарастали для сенокоса, осенний сезон уже не пора фокстротов в отдаленье, лимузинов и фонарей, а всё тех же привычных цикад опять, опять яблок, ранних заморозков, изгоняющих колибри прочь, восточных ветров, октябрьских дождей: и только зимы неизменны.

В 1931, год большого пожара в Аспинвол Отеле, юный Тайрон навещал свою тётушку в Леноксе. Был апрель, но секунды две, проснувшись в непривычной комнате от топота больших и малых ног, вниз по лестнице, он подумал, что это зима, потому что часто, в такой же час, отец или Хоган будили его и, закутавшись, всё ещё смаргивая в холод остатки сна, наблюдали они северное сияние.

Охренеть, до чего оно его пугало. А если эти сияющие занавеси сейчас распахнуться? Что покажут ему призраки севера, усыпанные драгоценностями?

Однако шла весенняя ночь, небо переливалось красным, тёмно-оранжевым, в долинах выли сирены пожарных машин из Питсфилда, Ленокса, Ли — соседи стояли на своих крылечках, поглазеть на ливень искр, осыпающих крутой склон… «Как метеоритный дождь»,– говорили они.– «Как угольки на четвёртое июля..».– шёл 1931, отсюда и сравнения такие. Головешки падали пять часов кряду, дети давно заснули, а взрослые пили кофе, и рассказывали друг другу, какие пожары видали они в другие годы.

Но это что за сияние? Какие призраки командуют тут? Что если в следующий момент всё заслонит кромешная ночь, контроль утрачен и занавеси распахиваются показом такой зимы, что и во сне не снилась...

6:43:16, БВЛВ — вот когда небо именно так и распахнулось, готовое тут же лопнуть, лицо его уже очерчено  тем светом, сейчас исчезнет всё, он себя утратит, как принято говорить там, где он рос… стройные шпили церквей на всех тех осенних склонах, белые ракеты перед стартом, всего лишь несколько секунд обратного отсчёта, розовые окна впитывают воскресный свет, омывая одухотворением лица проповедников, толкующих про благодать, которые клянуться, уверяя, да, именно так оно и происходит — да, и, из облаков, тянется вниз великая длань света...

* * * * * * *