великие творения
                   былого

На стене, в орнаментальном бра тёмной меди, горит газовый факелок, ровно и чуть напевно — подрегулирован до уровня, который учёные прошлого века нарекли «ощущающим пламенем», невидимое у истока, на выходе из трубки, оно зависает в паре дюймов над ней, вздымаясь ровным бледнеюще синим светом небольшого мерцающего конуса, чуткого к малейшим переменам давления воздуха в помещении. Своим колыханием оно отмечает гостей, когда те входят и удаляются, их сдержанность не уступает любопытству, словно за круглым столом ведётся некая азартная игра. Сидящие вокруг него на публику не реагируют, им это не мешает. И никаких тут рук смертельной бледности, ни фосфоресцирующей смазки.

Офицеры Кемрина в парадных бриджах в клеточку, синих обмотках и Шотландских килтах забредают, беседуя с Американцами срочной службы… заглядывают и священнослужители, гвардейцы Местной Обороны, Пожарной Службы, только что сменившись, складки шерстяных кителей отягчены дымом, каждый жалуется, что не прочь бы поспать минуток двести, и судя по виду, так оно и есть… антикварные леди эпохи Эдварда в шёлковом крепе, выходцы из Вест-Индии мягко оплетают гласными цепочки неподатливых Российско-Еврейских согласных… Большинство минуют круг священодействия по касательной, кто-то притормаживает, затем и эти некоторые расходятся в другие комнаты, не прерывая хрупкого медиума, сидящего ближе всех к ощущающему пламени, спиною к стене, рыжевато-каштановые волосы плотно приглажены, высокий лоб без единой морщинки, тёмные губы движутся то гладенько, то сбивчиво спотыкаясь:

— В момент трансектации в сферу Доминуса Блисеро, Ролан обнаружил непримиримую враждебность знаков… Огни, ставшие уже привычными, как и для кое-кого в этом кругу, их конфигурация и траектории, все вдруг переметнулись на противоположный край, выплясывая… в неуместном танце. Ничего подобного с обычными движениями Блисеро, опять и снова… отринут… к том же Роланд ощутил вихрь в мере, являвшейся недоступной его смертной оболочке, никогда. Ему открылось, что это так… переполняет радостью, и что стреле доступны перемены направления. Ветер длился круглый год, и год за годом, но Роланда пронизывал ветер сугубо мирского толка… он хочет сказать, его личностным. Однако… Селена, ветер, ветер отовсюду...

Тут медиум прервался, помолчал… лёгкий стон… миг немого отчаяния: «Селена, Селена, ты ушла?»

— Нет, дорогой, — на её щеках полоски от недавних слёз. — Я слушаю.

— Всё упирается в управление. В нём причина всех трудностей. Оно впервые переместилось внутрь, поймите. Управление пребывает внутри. Уже нет надобности пассивно дожидаться «внешних сил» — достаточно свернуть в любой ветер. Всё равно который…

— С исчезновением потребности в управлении рынком Невидимой Рукой, он уже способен возникать самостоятельно — определять свою логику, импульс, стиль, изнутри. Перенос контроля внутрь стало ратификацией уже свершившегося де-факто — вы отринули Бога. Но тут же впали в ещё бо́льшую и более опасную иллюзию. Иллюзия контроля. Будто А может управлять Б. Полностью. Так не бывает. Возможно только существование. А и Б не имеют реальности, они всего лишь знаки частей, которым предопределено являться в неразрывности...

— Погнал белиберду Успенского, — шепнула леди протискиваясь мимо, под руку с портовым грузчиком. Запахи дизельного топлива и духов Sous le Vent, смешавшись, струятся рядом, пока они проходят. Джессика Свонлейк, цветущая девушка в форме рядовой ВТС, учуяв довоенные духи, взглянула вслед, фнн, прикид как минимум гиней в 15 и целая куча талонов сверху, наверное, из Харродс, а на мне смотрелся бы вообще закачаешься, это точно. Леди, обернувшись вдруг, улыбается поверх плеча, ты так уверена? Боже, неужто она услыхала? Ну, в таком-то месте почти наверняка.

Джессика стоит вблизи стола занятого сеансом, троица дартс-дротиков на её ладони, которые бесцельно выдернула из доски на стене, глядит чуть исподлобья, из-под коричневого воротника видна тыльная ложбинка шеи и верхние позвонки до кромки светло-каштановых волос, спадающих вдоль её щёчек. Латунные тельца, согретые её кровью, подрагивают на ладони. И, слегка поглаживая кончики их оперения, она типа тоже впадает уже в лёгкий транс.…

Снаружи, со стороны восточных районов, докатывается приглушённый взрыв очередной бомбы-ракеты. Окна дрожат, пол вздрагивает. Ощущающее пламя нырком увернулось, тени приплясывают поперёк стола, вытягиваясь к дверям комнаты напротив — но высоким подскоком оно втягивает тени вспять, и гаснет полностью. Газ шипит в скудно освещённой комнате. Милтон Гломинг, Кембриджский бакалавр с отличием, лет десять назад, бросил стенографировать, чтобы подняться и перекрыть газ.

Похоже, самый момент Джессике метнуть дротик: всего один. Причёска встрепыхнулась, груди, да классно так, подпрыгнули, каждая под своим плотным лацканом. Воздух с посвистом вспорот, шмямп: в самый центр. Милтон Гломинг вскидывает бровь. Его сознание, в постоянном сборе схождений зна́чимости, полагает, что ему тут подвернулось ещё одно.

Медиум, уже с раздражением, начинает выходить из транса. Всем ясно, что в этот миг происходит по ту сторону. Для данного сеанса, как и для всякого другого, необходим не только родственный круг в этом мире, но и фундаментальная согласованность четырёх сторон, что не должна нарушаться ни в одном из необходимых составных: Роланд (дух), Питер Сачса (контроль), Кэрол Эвентир (медиум), Селена (супруга духа, здравствующая). Где-то там за гранью силовых полей, путаницы, всплесков белого шума в эфире, эта целостность начала рваться и разваливаться. Спад напряжённости, скрипы стульев, вздохи, откашливания… Милтон Гломинг чиркнул в своём блокноте, резко захлопывает.

Вскоре Джессика решила прогуляться. Роджера нигде не видно, и ей неизвестно как он воспримет, что она его искала, а Гломинг хоть и застенчивый, но не такой скукотный, как некоторые другие знакомые Роджера...

— Роджер говорил, что теперь вы пересчитаете записанные слова для составления каких-то графиков, — приветливо, предотвращая всякое упоминание о том броске дротика, которое ей лучше замять. — У вас в них только про сеансы?

— Машинальные тексты, — в напряге от общения с девушкой, Гломинг хмурится, кивает. — Ну, ещё пара случаев с реакциями видж-доски, да, да… мы пытаемся разработать вокабуляр кривых — знаете ли, определённые патологии, характерные конфигурации —

— Я как-то всё это не очень —

— Ну, если вспомнить принцип Зипфа о Минимуме Усилий: проецируя частотность слова Пи суб эн на ординату эн в логорифмических осях... — бормочет в её молчание, она и изумлённой грациозна, — мы, конечно же, получим что-то наподобие прямой… однако, у нас имеются записи, предполагающие также и кривые, при определённых, ну, условиях они фактически совсем иные — у шизофреников, например, показательна стабильность в верхней части, затем переход к прогрессирующей крутизне, напоминая форму лука… полагаю, с тем другом, ну, — Роланд который, мы имеем классическую паранойю —

— Ха, — это слово ей известно. — Мне показалось, вы оживились, когда он сказал «враждебность».

— «Противодействие», «наоборот», да, вас бы удивила частотность таких слов.

— А какое самое частое слово, — спросила Джессика, — номер один по вашим записям.

— То же самое, что и всегда в собраниях для дел такого рода, — ответил статистик, как будто каждому известно, что это «смерть».

Пожилой волонтёр службы оповещения воздушных налётов, накрахмаленный и хрупкий как тонкая кисея, приподымается на цыпочки заново зажечь чувствствующее пламя.

— Кстати, а где это ваш молодой безумец?

— Роджер с капитаном Прентисом, — неопределённый взмах руки. — Как всегда: непонятные Микроплёночные Манёвры.

Включённый в какой-то из дальних комнат, по ту сторону запрещённой игры в зернь, слоёв дыма и гама говорильни, Фолкмэн с его оркестром Апачей донёсся на приглушённой волне Би-Би-Си, коренастые пинты и стройные рюмки для шерри, зимний дождь в окна. Сезон заклеенных щелей, газовых обогревателей, тёплых шалей в противостоянии холоду ночи, коротай её со своей молодой леди или старым Голландским ромом, или же как здесь, в Сноксоле, в кругу хорошей компании. Это убежище — истинный, пожалуй, уголок покоя, из весьма немногих рассеянных в текущем долголетии военного времени, где собираются не для совсем военно-оборонительных мероприятий.

Пират Прентис именно так и воспринимает это, подспудно, в виде классовой нервозности, свою усмешку он продвигает, подобно боевой фаланге, сквозь толпу собравшихся. Этот оскал взят из кино — та самая ехидно ирландская ухмылка, с которой Денис Морган взводит курок, когда стволы клыкастых жёлтых крыс начинают изрыгать чёрные дымы, прежде чем он их всех уложит.

Эта усмешка нужна ему так же, как он нужен Конторе — которые, и это всем известно, используют кого угодно, предателей, убийц, извращенцев, негров, даже женщин, лишь бы добиться намеченного Ими. Поначалу, Они не слишком-то и верили в нужность Пирата, но затем, по ходу дел, Они весьма даже убедились в этом.

— Генерал-майор, как можно быть настолько легковерным.

— Он у нас под колпаком, круглые сутки. Физически, расположение он не покидает, это точно.

— Значит у него есть сообщник. Каким-нибудь гипнозом — наркотиками, я не знаю — они выходят на его подопечного и транквилизируют. Бога ради, хотя бы не начните следовать гороскопам.

— Гитлер так и делает.

— Гитлер человек одухотворённый, а мы с вами просто подёнщики, не забывайте...

Вслед за первоначальным всплеском интереса, количество клиентов, закреплённых за Пиратом, поубавилось. На данный момент его нагрузка вполне приемлема. Однако не такого ему хочется. Им никак не дойдёт, этим джентльменски муштрованным маньякам из УСО, ах, весьма мило, капитан, трандёж командных совещаний, шарканье ботинками, очки, какие сейчас носят в правительстве, превосходно, а вот бы вам показать это у нас в клубе как-нибудь...

Пирату хочется быть своим среди Них, ему нужна их грубоватая привязанность, с запахом отличного виски и табачного блэнда Латакии. Он хочет свойского понимания, а не всех этих рациональных шибздиков и долбанутых заумью, на сходняках в Сноксале, уж до того поглощены своей наукой, до того терпимы, что только тут (вот что и достаёт по полной!) единственное место во всех пределах империи войны, где он себя чувствует не напрочь отчуждённым ломтем.

— Просто непостижимо, — возмущается Роджер Мехико, — что у них в башке, такое в уме не укладывается, Закон о Ведьмовании, принят 200 лет назад, это обломок из совершенно иной эпохи, тогда и мыслили по другому. И на-те вам — в 1944 по нему осуждают направо и налево. Нашего м-ра Эвентира, — кивнул на медиума, который в другом конце комнаты болтает с Гевином Трефойлом, — могут в любой момент повязать — вломятся в окна и увезут особо опасного Эвентира в тюрьму Скрабз за-попытку-применения-заклинаний-в-целях-принуждения-покойных-особ-раскрыть-их-тогдашнее-местопребывание-и-чем-занимались-с-живими-на-тот-момент-лицами, Боже мой, докатиться до полного идиотически грёбанного фашизма…

— Полегче, Мехико, ты опять теряешь старую добрую объективность — человеку науки так не полагается. Весьма антинаучное поведение.

— Осёл. И ты туда же. Да как ты не почувствовал ещё на входе? Здесь непролазная трясина паранойи.

— У меня имеется определённый дар, бесспорно, — зная, что скажет резкость, Пират пытается сперва загладить, — но не знаю способен ли я распознавать все из её проявлений...

— А, Прентис. — И бровью не повёл. Терпимость. Ах.

— Ты заглянул бы как-нибудь, для проверки на ЭЭГ у доктора Гроста.

— Ладно, как только выберу время, — неопределённо. И это уже вопрос безопасности, из-за пустой болтовни идут на дно корабли, как знать как знать, даже и насчёт Мехико. В проводимой на данный момент операции слишком много кругов, внешних и внутренних. Список доверенных лиц сокращается по мере продвижения, кольцо за кольцом, к центру, Постепенно, инструкции «Уничтожить» подлежит уже каждый обрывок, случайная заметка, лента с печатной машинки.

По его прикидам, Мехико временами обеспечивает поддержку свежему бзику Конторы, под кодом «Операция Чёрное Крыло», своей статистикой — анализирует данные чуждой морали, например — выходя за пределы чисто служебных обязанностей, в точности, как и Пират сегодня вечером, в роли посредника между Мехико и своим со-квартирантом, Тэди Блотом.

Ему известно, что Блот куда-то ходит что-то снимать на микроплёнку, а затем отсылает, через Пирата, молодому Мехико. А дальше, надо полагать, в «Белое Посещение», где размещается общее агентство с акронимом ПРПУК, Психологические Разведывательные Проекты по Ускорению Капитуляции. Про чью капитуляцию речь, ни гу-гу.

Пират не исключает возможного сотрудничества Мехико с одной из сотен тех скользких меж-Союзнических программ наблюдения, что расплодились в Лондоне с момента расквартирования тут Американцев и нескольких эмиграционных правительств. В их среде разговор о Германии просто неуместен. Каждый оглядывается через плечо, Свободные Французы вынашивают планы мести предателям в Виши, Люблинские коммунисты сводят счёты с Варшавскими теневыми министрами, Греки из ЭЛАС подсиживают роялистов, соискатели невозвращенцы всех языков мечтают волей, кулаками, молитвами восстановить королей, республики, самозванцев, анархических однодневок, усохших ещё до жатвы… некоторые гибнут, жутко, безымянно, подо льдом и снегом бомбовых кратеров в Ист-Енде, до весны не докопаться, другие хронически пьяны или под наркотиком, чтоб прожить ещё один день повторяющий в основном утраты, почему-то, теряют остатки своих душ, хоть сколько там и было-то, всё менее способны доверять, погрязли в нескончаемой болтологии, в ежедневной самокритике, в призывах к тотальной бдительности… но не найти тут иностранца отчуждённей, считает Пират, чем этот наёмник без родины, которого он видит в своём зеркале, самый жалкий из всех изгнанников...

Хорошо, допустим Они втянули Мехико в какую-то византийскую интригу, возможно, с Американцами. Может быть, с Русскими. В «Белом Посещении», используемом для нужд психологической войне, найдётся не меньше пары от чего угодно, бихевиорист слева, последователь учения Павлова справа. Пирата это не касается. Но он замечает, что с каждой переданной микроплёнкой, энтузиазм Роджера явно нарастает. Нездоровая тенденция: у него такое ощущение, словно он помогает подсадить кого-то на наркотики. Чувствуется, что его друга, его временного друга военного времени, используют для чего-то не совсем приличного.

А он при чём? Если бы Мехико захотел обсудить это, он бы нашёл возможность, в обход их бдительности. Его сдержанность, в отличие от Пиратовой, не следование механике «Операции Чёрное Крыло». Она больше смахивает на стыд. Сегодня, когда Мехико брал конверт, то отворачивал лицо, глаза метались по углам комнаты, рефлекс покупателя порнухи... Зная Блота, наверное, так оно и есть, дружеский визит молодой леди к хорошо накачанному молодому человеку, в нескольких позах — куда нормальнее, чем всё заснятое на этой войне… по крайней мере, жизнь...

Вон девушка Мехико заходит в комнату. Он замечает её мгновенно, окружена чистотой, дым и шум расступаются… так это он уже и ауру начинает различать? Она заметила Роджера и улыбнулась, огромные глаза… тёмные ресницы и никакой косметики, во всяком случае Пират не различил, волосы валиком, до плеч — ну на хрена такой нужна та зенитная батарея? Работала бы лучше в столовой для рядового состава, разливая кофе по чашкам. А тут вот он, просто старый пердун и придурок, таящий щемящее чувство, да попросту любовь к ним обоим, которой ничего не нужно, лишь бы они оставались в живых, хотя он легко замаскирует её другими словами «забота», ну или там «симпатия»...