великие творения
                   былого

На стене, в орнаментальном бра тёмной меди, горит газовый факелок, ровно и чуть напевно — подрегулирован до уровня, которому учёные прошлого века дали имя «чувствительное пламя», невидимое понизу, на выходе из трубки, оно зависает парой дюймов выше, вырастая в небольшой конус, мерцающий ровным бледно-синим светом, способным реагировать на малейшие изменения давления воздуха в комнате. Он помечает гостей, когда те входят и проходят, с одинаково сдерживаемым любопытством, как будто за этим круглым столом ведётся некая  азартная игра. Сидящим по кругу это не мешает, они не отвлекаются. Тут не не видать ни мертвенно бледных рук, ни фосфоресцирующей смазки.

Офицеры Кемрина в парадных бриджах в клеточку, синих обмотках и Шотландских килтах захаживают, беседуя с Американцами срочной службы… случается прибрести и священнослужителям, гвардейцам Местной Обороны, Пожарной Службе, сразу после смены, складки шерстяных кителей пропитались дымом, каждый жалуется, что не прочь бы поспать   часок-другой, и по ним это видно… антикварные леди Эдвардианских времён, в шёлковом крепе, выходцы из Вест-Индии, мягко оплетают гласными цепочки   неподатливых Российско-Еврейских согласных… Большинство обходят священый круг по касательной, некоторые остаются, потом и эти некоторые расходятся по другим помещениям, не прерывая хрупкую медиума, что сидит ближе остальных к чувствительному пламени, спиною к стене, рыжевато-каштановые волосы плотно приглажены, высокий лоб без единой морщинки, тёмные губы движутся, то гладко, то спотыкливо:

– Трансектировавшись в сферу Доминуса Блисеро, Ролан обнаружил, непримиримое противодействие всех знаков… Огни, которые знал не хуже, чем один из присутствующих здесь, и по конфигурации, и их движению, переметнулись вдруг на противоположный край, заплясали… несовместимая пляска. Ничего схожего с обычным приближением к Блисеро, ещё раз, то же самое… отчуждён… а ещё Роланд прочувствовал вихрь до такой степени, которую смертная оболочка никогда ему не позволяла. Обнаружил, что это так… переполняет радостью, и что стрела способна изменять свою направленость. Ветер продолжался целый год, год за годом, однако Роланд воспринимал только мирской ветер… он хочет сказать, его личностный ветер. Но… Селена, как он дует, ветер со всех сторон...

Здесь медиум прерывается, чуть молчит… лёгкий стон… момент тихого отчаяния: «Селена, Селена, ты ушла?»

– Нет, дорогой,– на её щеках полоски от недавних слёз.– Я слушаю.

– Всё упирается в контроль. Причина всех трудностей: в контроле. Он впервые переместился внутрь, поймите. Контроль ведётся изнутри. Нет уже надобности пассивно дожидаться «внешних сил» — переходишь в любой ветер. Словно…

– Рынку  незачем стало управляться Невидимой Рукой, он  оказался уже способным создавать себя самостоятельно — свою логику, импульс, стиль, изнутри. Перенос контроля внутрь  ратифицировал уже свершившееся де факто — ваше отрицание Бога. Но вы тут же впали в ещё бо́льшую и более опасную иллюзию. Иллюзия контроля. Будто А может контролировать Б. Полностью. Так не бывает. Всё происходит само, А и Б не имеют реальности, это всего лишь наименования составных, которым предопределено существовать в неразрывности...

– Шпарит белибердой Успенского,– шепнула леди, протискиваясь мимо, под руку с портовым грузчиком. Запахи дизельного топлива и духов Sous le Vent, смешавшись, струятся рядом, пока они проходят. Джессика Свонлейк, цветущая девушка в форме рядовой ВТС, учуяв довоенные духи, посмотрела вслед, фнн, прикид не дешевле, чем гиней за 15, плюс куча талонов сверху, наверное, из Харродс, а на мне смотрелся бы вообще полный шик, уж это точно. Леди, обернувшись вдруг, улыбнулась поверх плеча, ты так думаешь? Боже, неужто она слышала? Ну в таком месте, как это, почти наверняка.

Джессика стоит неподалёку от стола для сеанса, в ладони пригоршня дротиков для Дартс, которые она бесцельно выдернула из доски на стене, голова чуть-чуть наклонена, повыше коричневого воротника виднеется ложбинка в её шее и верхние позвонки, из-под прядей светло-каштановых волос, что обрамляют её щёчки. Латунные тельца согревшись её кровью, подрагивают у неё в ладони. И она тоже, поглаживая кончики их оперения, как бы впадает уже в лёгкий транс…

Снаружи, со стороны восточных районов, докатывается приглушённый взрыв очередной ракеты-бомбы. Окна дрожат, пол вздрагивает. чувствительное пламя присело увернуться, тени вдоль стола, потемнев, метнулись в комнату напротив — и тут оно высоко подскакивает, втягивая тени вспять, и вовсе исчезает. Газ шипит в скудно освещённой комнате. Милтон Гломинг, бакалавр из Кембриджа, с отличием, десять лет тому, бросил стенографировать, чтобы встать и пойти перекрыть газ.

Похоже, самый момент для Джессики метнуть дарт: всего один. Волосы встрепенулись, груди шикарно так подпрыгнули, каждая под своим плотным лацканом. Посвист воздуха, шмяк: прямо в центр. Милтон Гломинг вскидывает бровь. Его ум, постоянно занятый изысканием соответствий, думает, что ему как раз подвернулось одно из них.

Медиум, уже  раздражаясь, начинает выходить из транса. Тут уже любому ясно, что сейчас творится по ту сторону. Для данного сеанса, как и всякого другого, необходим не только родственный круг в этом мире, но и основополагающая четырёхсторонняя согласованность, что не должна нарушаться ни в одном из своих звеньев: Роланд (дух), Питер Сачса (контроль), Кэрол Эвентир (медиум), Селена (здравствующая жена). Где-то там, за гранью усилий, плутаний, всплесков белого шума в эфире, эта целостность стала распадаться. Уходит напряжённость, поскрипывание стульев, вздохи, откашливания… Милтон Гломинг черкнул в своём блокноте, резко захлопнул.

Вскоре Джессика начинает прогуливаться. Роджера нигде не видно, и она не знает, понравится ли ему, что она его ищет, а Гломинг хоть и застенчивый, но не такой скукотный, как некоторые другие из друзей Роджера...

– Роджер говорил, что теперь вы  сосчитаете все слова, которые записаны у вас, и составите какие-то графики,– приветливо, предотвращая любую реплику о том    броске дарта, который она предпочла б замять.– Они у вас только для сеансов?

– Машинальные тексты,– напряжённый общением с девушкой, Гломинг хмурится, кивает.– Ну ещё для тестов, пара разновидностей, на реакцию видж-доски, да, да… мы пытаемся разработать вокабуляр кривых — понимаете, определённые патологии, характерные конфигурации—

– Я как-то всё это  не очень—

– Ну если вспомнить принцип Зипфа о Наименьшем Усилии: проецируя частотность слова Пи суб эн на ординату эн в логорифмических осях...– бормочет на её молчание, в ней даже изумлённость грациозна,– то мы, конечно же, получим что-то наподобие прямой… однако, у нас есть данные, которые предполагают и кривые, при определённых условиях — они, ну, фактически, совсем другие — шизофреники, например, показывают определённую стабильность в верхней части, а затем прогрессирующий взмыв, как бы в форме лука… я думаю с этим другом, ну с этим Роландом, мы имеем классическую паранойю—

– Ха,– это слово ей известно.– Мне показалось, вы оживились, когда он сказал «противодействие знаков».

– «Против», «наоборот», да, вас бы удивила частотность этих слов.

– А какое самое частое слово,– спросила Джессика,– номер один по вашим записям.

– То же самое, что и всегда, на собирушках для дел такого рода,– ответил статистик, как будто каждый знает, что это слово «смерть».

Пожилой волонтёр службы оповещения воздушных налётов, накрахмаленный и хрупкий как тонкая кисея, приподымается на цыпочки: заново зажечь чувствительное пламя.

– Кстати, а где это ваш молодой безумец?

– Роджер с Капитаном Прентисом,– неопределённый взмах руки.– Как всегда: непонятные Микроплёночные Манёвры.

Включённый, в какой-то из дальних комнат, минуя запретную игру в зернь, слои дыма и общей говорильни, Фолкмэн и его оркестр "Апачи" доносится с приглушённой волны Би-Би-Си, коренастые пинты и стройные рюмки для шерри, зимний дождь в окна. Пора законопаченных щелей, газовых обогревателей, тёплых шалей от холода ночи, коротай её со своей молодой леди или старым Голландским ромом, или как тут, в Сноксоле, в хорошей компании. В этом убежище — истинный, пожалуй,  уголок покоя, из весьма немногих, разбросанных по долгим годам  военного лихолетья, куда собираются   в несовсем военно-оборонных целях.

Пират Прентис именно так и воспринимает это, между делом, в виде классовой нервозности, он продвигает свою улыбку среди всех собравшихся тут, как боевую фалангу. Её он перенял в кино — та самая, злорадная ирландская ухмылка, с которой Денис Морган взводит курок, когда стволы клыкастых жёлтых крыс начинают изрыгать чёрные дымы, перед тем как он их всех завалит.

Эта усмешка нужна ему так же, как он нужен Конторе — в которой, и это всем известно, используют кого угодно, предателей, убийц, извращенцев, негров, даже женщин, лишь бы добиться, чего Им надо. Сперва, Они не слишком-то верили в полезность Пирата, но затем, по ходу дел, Им таки пришлось убедиться в этом.

– Генерал-Майор, как вы можете поддерживать такое.

– Мы следим за ним круглые сутки. Физически, расположение он не покидает, это точно.

– Значит у него есть сообщник. Каким-нибудь гипнозом — наркотиками, я не знаю — они выходят на его подопечного и транквилизируют. Бога ради, вы ещё начните следовать гороскопам.

– Гитлер так и делает.

– Гитлер человек одухотворённый, а мы с вами всего лишь подёнщики, не забывайте...

После начального всплеска заинтересованности, количество клиентов, назначаемых Пирату, поубавилось. На текущий момент, его нагрузка вполне приемлема. Но ему не этого хочется. Они не поймут, эти джентльменски муштрованные маньяки из УСО, ах, весьма мило, Капитан, трандёж командных совещаний, шарканье ботинками, очки, какие сейчас носят в правительстве, превосходно, вот бы продемонстрировать это, как-нибудь, у нас в клубе...

Пират хочет быть своим среди Них, хочет их грубоватой любви, отдающей запахом отличного виски и табачного блэнда Латакии. Он хочет свойского понимания, а не этих заумных шибздиков и рационально долбанутых, в этом Сноксале, уж до того преданы своей науке, такие терпимые, что только тут (вот это-то и достаёт, по-полной) единственное место во всех подвластных царствию войны пределах, где он не чувствует себя, безнпадёжно, чужаком.

– Это вообще непостижимо,– говорит Роджер Мехико,– до чего они додумались, такое в голове не укладывается, Закон о Ведьмовании, принят 200 лет назад, это обломок из совершенно иной эпохи, тогда и мыслили по-другому. И вдруг, в 1944, применяя его, выносят приговоры, направо и налево. Нашего м-ра Эвентира,– указывает на медиума, который на другом конце комнаты болтает с Гевином Трефойлом,– могут в любой момент повязать — вломятся сквозь окна и увезут особо опасного Эвентира, в тюрьму Скрабз, за-попытку-применения-заклинаний-в-целях-принуждения-покойных-особ-раскрыть-их-тогдашнее-местопребывание-и-чем-занимались-с-живими-на-тот-момент-лицами, Боже мой, докатиться до такого идиотически грёбанного фашизма…

– Полегче, Мехико, ты опять теряешь старую добрую объективность — для человека науки непозволительно. Это совсем не по-научному.

– Осёл. И ты за них. Да как ты не почувствовал ещё при входе? Тут же непроходимая трясина паранойи.

– Как раз по моей части, тут и спорить не о чем,– зная, что скажет сейчас резкость, Пират пытается сперва загладить,– только не уверен, выдержу ли встречи с такими разными её представителями...

– А, Прентис.– И бровью не повёл. Терпимость. Ах.

– Ты бы заглянул как-нибудь, пусть доктор Грост проверит на своей ЭЭГ.

– Ладно, как только найду время,– неопределённо. И это уже проблема безопасности, пустая болтовня пускает корабли на дно, ни в чём нельзя быть чересчур уверенным, даже и насчёт Мехико. В проводимой операции слишком много кругов, и внешних, и внутренних. Список лиц, кому можно доверять, сокращается, по мере продвижения, круг за кругом, к центру, Инструкция "Уничтожить" постепенно охватывает всякий клочок, лишнюю запись, ленту с печатной машинки.

Как он понял, Мехико иногда предоставляет опору для новой мании Конторы, под грифом "Операция Чёрное Крыло", своей статистикой — анализирует состав чуждой идеологии, возможно, — выходя за пределы своих рабочих обязанностей, как, например, в этот вечер, Пират служит посредником между Мехико и своим со-комнатником Тэди Блотом.

Ему известно, что Блот куда-то ходит, что-то снимать на микроплёнку, а потом передаёт, через Пирата, молодому Мехико. А дальше, надо полагать, в «Белое Посещение», где размещается общее агентство, известное как ПРПУК, Психологические Разведывательные Проекты по Ускорению Капитуляции. Про чью капитуляцию речь, ни гу-гу.

Пират не исключает возможность сотрудничества Мехико с одной из сотен тех скользких меж-Союзнических программ наблюдения, что расплодились в Лондоне с момента расквартированию тут Американцев и нескольких эмиграционных правительств. В такой среде интересоваться Германией просто неуместно. Каждый оглядывается через плечо, Свободные Французы составляют планы мести предателям в Виши, Люблинские коммунисты сводят счёты с Варшавскими теневыми министрами, Греки из ЭЛАС подсиживают роялистов, мечтатели, невозвращенцы всех языков, надеются волей, кулаками, молитвами восстановить королей, республики, самозванцев, анархических однодневок усохших ещё до жатвы… некоторые гибнут, жутко, безымянно, подо льдом и снегом бомбовых кратеров в Ист-Енде, до весны не докопаться, другие хронически пьяны или занаркотизированы, чтобы прожить ещё один день повторения, в основном, почему-то потерь, утрачивают остатки своих душ, хотя сколько там и было-то, всё меньше способны довериться, погрязли в нескончаемой болтологии, в ежедневной самокритике, в призывах к тотальной бдительности… но кто тут основной чужак-иностранец, по мнению Пирата, так это наёмник без родины, которого он видит в своём зеркале, самый жалкий из всех эмигрантов...

Ладно: допустим Они втянули Мехико в какое-то византийское упражнение, возможно, с Американцами. Может быть, с Русскими. В «Белом Посещении», предназначенном для психологической войны, найдётся парочка от чего угодно, бихевиорист слева, последователь учения Павлова справа. Пирата это не касается. Но он замечает, что с каждой переданной микроплёнкой, энтузиазм Роджера явно нарастает. Нездоровая тенденция: складывается ощущение, будто он прививает наркотическую зависимость. Как бы помогает использовать его друга, его временного друга военного времени, для чего-то не очень приличного.

Но что он  может? Если бы Мехико захотел поговорить об этом, он бы нашёл возможность, в обход окружающей бдительности. Объяснение его сдержанности, в отличие от Пиратовой, вовсе не в механике "Операции Чёрное Крыло". Это больше похоже на стыд. Сегодня, когда Мехико брал конверт, он отворачивал лицо, глаза метались по углам комнаты, рефлекс покупателя порнухи... Зная Блота, скорее всего так и есть, дружеский визит молодой леди к хорошо накачанному молодому человеку, в нескольких позах — куда здоровее, чем всё, заснятое на этой войне… по крайней мере, жизнь...

Вон девушка Мехико заходит в комнату. Он замечает её мгновенно, чистота вокруг неё отодвигает дым и шум… так это он уже и ауру начинает различать? Она заметила Роджера и улыбнулась, огромные глаза… тёмные ресницы и никакой косметики, во всяком случае, Пират не различил, волосы валиком, до плеч — ну на кой ей сдалась та зенитная батарея? Ей бы работать в столовой для рядового состава, разливать кофе по чашкам. А тут вот он, просто старый пердун и придурок, прячет щемящее чувство, да — просто любовь, к ним обоим, которая не просит ничего, но только бы они остались в живых, однако он легко замаскирует её другими словами «забота», ну, или там, «привязанность»...