великие творения
                   былого

Падинг: Но не слишком ли это —

Пойнтсмен: Сэр?

Падинг: Разве это не подло, Пойнтсмен? Так вот вмешиваться в сознание другого человека?

Пойнтсмен: Генерал, мы всего лишь присоединяемся к длинному ряду исследований и экспериментов. Гарвардский Университет, Армия США? Вряд ли это подлые заведения.

Падинг: Мы не можем, Пойнтсмен, это зверство.

Пойнтсмен: Но Американцы уже им занимались! разве не ясно? Мы ведь не девственницу совращаем, или типа того —

Падинг: Значит, давайте делать это потому, что Американцы так поступают? Позволим им совратить нас?

Где-то около 1920, д-р Ласло Джамф счёл, что раз Ватсон и Райнер так запросто привили «Крошке Альберту» рефлекс ужаса перед чем-угодно мохнатым, будь то даже меховое боа его матери, то Джамфу тем более удастся сделать такое же со своим Крошкой Тайроном, касаемо его младенческого полового рефлекса. Тот год ознаменовался приездом Джамфа в Гарвард, куда он прибыл из Дармштадта. Шла начальная стадия его карьеры, до того, как сосредоточился на органической химии (что стало судьбоносной сменой поля деятельности, сродни знаменитому переходу самого Кейкелея в химию из архитектуры, за одно столетие до него). Для эксперимента он получил небольшой грант от Национального Совета по Исследованиям (в рамках долгосрочной программы НСИ психологических исследований начатых в период Мировой Войны, когда возникла необходимость в методах отбора офицеров и классификации призывников). Скудость финансирования и стала, пожалуй, причиной тому, что целевым рефлексом Джамф избрал эрекцию ребёнка. Для замера секреций, как делал Павлов, потребовалась бы хирургия. Измерение «страха», рефлекса выбранного Ватсоном, отличало чрезмерный налёт субъективности (что такое страх? сколько считать за «много»? Кому определять степень испуганности в реальной ситуации, в отсутствие времени на многоступенчатые сверки с Таблицей Уровня Страха?) Приборное оснащение тогда ещё просто-напросто отсутствовало. В лучшем случае, он мог бы применить «детектор лжи» Ларсона-Килера из трёх показателей, но тот пребывал ещё на стадии разработки.

Другое дело эрекция, которая либо есть, либо нет. Элегантная бинарность. Задачу наблюдения можно поручить даже студенту.

Безусловный стимул = поглаживание пениса антисептичным ватным тампоном.

Безусловная реакция = эрекция.

Условный стимул = χ.

Условный рефлекс = эрекция в присутствии χ, поглаживание уже не требуется, всё, что нужно это только χ.

Стало быть χ, а? и что же такое χ? Ну. так это и есть тот пресловутый «Стимул Загадка», вдохновлявший не одно поколение студентов бихевиоральной психологии, вот что это такое. Усреднённая колонка на эту тему в студенческих юмористических журналах составляет 1.05 дюйма в год, что, как ни странно, целиком совпадает с показателем средней длины, представленным в отчете Джамфа, эрекции у Крошки Т.

На следующей стадии, как полагается в таких исследованиях, сосунка следует лишить условия. Джамф должен, используя терминологию Павлова, «подавить» привитый ребёнку рефлекс эрекции, прежде чем расстаться с ним. Скорее всего, именно так он и поступил. Однако, как говорил сам Иван Петрович: «Мало лишь рассуждать о частичном или полном подавлении условного рефлекса, тут следует учитывать также, что затухание может продлиться за предполагаемый период сведения рефлекса к нулю. Следовательно, мы не можем судить о степени угасания только по силе проявления рефлекса или его отсутствию, поскольку не исключено частичное подавление, не достигшее пределов нуля.» (Курсив м-ра Пойнтсмена).

Может ли условный рефлекс сохраняться в человеке, не проявляясь на продолжении 20 или 30 лет? Подавил ли его д-р Джамф до нуля на скорую руку — едва дождавшись, пока ребёнок начнёт показывать нулевую эрекцию на стимул χ, и на том остановился? Может он забыл — или проигнорировал — «частичное подавление вблизи отметки абсолютного нуля»? Если проигнорировал, то почему? Что может сообщить Национальный Совет по Исследованиям по этому поводу?

Когда Слотроп был открыт, в конце 1944, «Белым Посещением» — хотя многие там он уже был известен, как знаменитый Крошку Тайрон — то, как и в случае с открытием Нового Света, у разных людей сложилось разное мнение, что именно открыто.

Роджер Мехико полагает это статистической странностью. Вместе с тем, теперь он ощущает определённое шатание устоев данной дисциплины, причём сильнее, чем позволительно их колебать какой угодно странности. Странно, странно, странно — вдумайтесь в само слово: это взрывное «т» вслед за «с», переходит — за пределами своего нуля — в иную область. Конечно, сам-то ты не переходишь. Но хотя бы умственно постигаешь уже, что требуется для перехода.

Ролло Грост называет это предзнанием: «У Слотропа способность предугадывать место падения следующей ракеты. То, что он до сих пор жив, доказывает — руководствуясь предварительной информированностью, он избегает эпицентр в момент падения заранее предвиденной ракеты.» Д-ру Гросту не вполне ясно каким образом, если вообще каким-то, это связано с сексом.

Однако Эдвин Трикл, самый фрейдистски настроенный среди физических исследователей, полагает, что дар Слотропа заключается в психокинезе. Именно Слотроп, силой своего сознания, заставляет ракеты падать туда, где они падают. Может он и не управляет их движением по небу: но, скорее всего, отправляет электросигналы в систему наведения ракет. Каким бы способом не осуществлял он это, секс, безусловно, входит в теорию д-ра Трикла. «Он чувствует подсознательную потребность избавления от всякого следа сексуального Другого, символизируемого на его карте весьма откровенно — звездой, этой анально-садистской эмблемой успеваемости, которой так пропитано начальное образование в Америке…»

Именно карта ввергает всех их в ужас, та карта, на которой Слотроп вёл учёт своих девушек. Звёзды рассыпаны в дистрибуции Поиссона, как и на карте ракетных ударов составляемой Мехико о Блице роботов.

Да, но дело не только в дистрибуции. Обе схемы оказались идентичными. Они совпадают в каждом из квадратов. Слайды снимков, которые Теди Блот сделал с карты Слотропа, были спроецированы на Роджерову и обе картинки, девушки-звёзды и кружочки ракетных ударов, полностью совпали.

По счастливой случайности, Слотроп помечал свои звёзды датами. Звезда всегда предшествует соответствующему падению ракеты. Удар может случиться довольно вскоре, через пару дней, либо задержаться надолго, до десяти. Средняя продолжительность запоздания 4 ½ дней.

Предположим, рассуждает Пойнтсмен, что стимулом χ у Джамфа служил некий громкий шум, как и в эксперименте Ватсона-Райнера. Допустим также, что в случае Слотропа рефлекс эрекции не был окончательно подавлен. В таком случае, он должен испытывать её при любом громком шуме в завершение некоего зловещего нарастания, что отсутствовало в лаборатории Джамфа — которое собаки по сей день ощущают в собственной лаборатории Пойнтсмена. Это подводит к V-1: любой трах-бах достаточно близко, чтобы заставить его подскочить, должен вызывать у него эрекцию: звук двигателя гремящий всё ближе и ближе, затем пауза и тишина, нарастающая напряжённость и — взрыв. Бац, эрекция. Но, о, нет. Слотроп получает эрекцию, когда последовательность направлена вспять. Сперва взрыв, затем звук приближения: V-2.

И всё же стимул, непонятным образом должна представлять ракета, какое-то предварительное видение, некая подачка Слотропу от щедрот ракеты через улыбочки в автобусе, влиянием на менструальные циклы неясно загадочным образом — что там ещё заставляет этих шлюшек давать бесплатно? Происходят ли какие-то колебания на рынке секса, в порнографии и у проституток, возможно связанные даже и с изменением курсов на самой бирже, о которых мы, добропорядочные обыватели, понятия не имеем? Что если фронтовые сводки добавляют зуда промежду их миленьких ляжек, или может быть, охота их растёт в прямой или в обратной зависимости от реального шанса нежданной смерти — какой, чёрт побери, намёк, под самым нашим носом, нам не хватает смелости или ума заметить?..

Однако если это нечто буквально висит в воздухе, прямо тут, прямо сейчас, тогда ракеты подчиняются этому нечто в 100% случаев. Без исключений. Раскрыв его, мы вновь докажем железную детерминированность всего и вся, для каждой души. Что оставляет слишком мало места для каких-либо надежд вообще. Сами понимаете, сколь важным станет подобное открытие.

Они шагают вдоль присыпанных снегом собачьих вольеров, Пойнтсмен в дублёнке поверх Британской зимней шинели, на Мехико шарф, недавно связанный для него Джессикой, что плещет вглубь острова алым драконьим языком — это самый холодный день за всё зиму, 39 градусов мороза. Вниз к скалам, лица мёрзнут, вниз на пустынный пляж. Волны набегают, соскальзывают обратно, оставляя огромный полумесяц льда, тонкий, словно кожа, слепящий отблеском ослабленного света солнца. Ботинки обоих похрустывают по песку, по гальке. Самое дно года. Сегодня слышны орудийные раскаты во Фландрии, ветер доносит их через весь Пролив. Руины аббатства топорщатся, словно серый кристалл, на утёсе.

В прошлую ночь, в доме на краю закрытого города, Джессика, прижавшись, ещё на плаву, прежде чем сон вот-вот унесёт их, прошептала: «Роджер… а как же девушки?» Вот и всё, что она сказала. Что напрочь отшибло ему сон. Усталый до мозга костей, он ещё битый час пролежал с широко открытыми глазами, думая о девушках.

Теперь же, зная, что ведь без толку: «Пойнтсмен, а что если Эдвин Трикл прав? Это ПК. Что если Слотроп — не осознавая даже — понуждает их падать именно там?»

– Ну тогда у вас есть кое-что, не так ли.

– Но… зачем ему. Если они падают там, где он был —

– Может, он ненавидит женщин.

– Нет, я серьёзно.

– Мехико. Вас это действительно трогает?

– Не знаю. Наверное, я подумал не получится ли увязать это, каким-то образом, с вашей ультрапарадоксальной фазой. Возможно с тем… мне надо знать, что именно вы хотите обнаружить.

Над ними гуденье эскадрильи В-17-ых, сегодня в необычном направлении, далеко от постоянных коридоров полёта. Позади этих «Крепостей» синеют брюха холодных облаков, и их гладкие пласты в разводах синего — остальная масса тронута обесцвеченно розовым либо пурпурным... Крылья и стабилизаторы затенены снизу в тёмно-серый. Тени мягко переходят в чуть более светлый вокруг изгибов фюзеляжа и кабины. Втулки пропеллера проступают из темени под капотом обтекателей, вращающиеся лопасти невидны, свет неба окрасил все видимые плоскости однотонно тускло-серым. Самолёты проплывают дальше, чинно, в нулевом небе, стряхивая иней, оседающий на них, засевая небо позади себя бело-ледяными бороздами, а собственный их цвет совпадает с какими-то оттенками среди облаков, все крохотные окошечки и отверстия заполнены мягкой чернотой, плексигласовый нос отзеркаливает неизменно обтекаемыми кривыми, солнечно с облачностью. Внутри: аспидно чёрный обсидан.