великие творения
                   былого

Падинг: Но не слишком ли это—

Пойнтсмен: Сэр?

Падинг: Разве это не подло, Пойнтсмен? Так вот вмешиваться в сознание другого человека?

Пойнтсмен: Генерал, мы всего лишь пристраиваемся в длинный ряд исследователей и экспериментаторов. Гавардский Университет, Армия США? Вряд ли это подлые заведения.

Падинг: Так нельзя, Пойнтсмен, это зверство

Пойнтсмен: Но Американцы уже им занимались! разве не ясно? Мы же не девственницу совращаем, или вроде того—

Падинг: Значит, давайте пойдём на это потому, что Американцы так поступают? Дадим им совратить нас?

Где-то около 1920, д-р Ласло Джамф решил, если Ватсону с Райнером удалось привить «Малышу Альберту» рефлекс ужаса перед чем-угодно мохнатым, будь то даже меховое боа его матери, то Джамф уж тем более сумеет сделать это же со своим Крошкой Тайроном, касаемо его младенческого полового рефлекса. Тот год ознаменовался приездом Джамфа в Гарвард, куда он прибыл из Дармштадта. Это была начальная стадии его карьеры, прежде чем он переключился на органическую химию (что стало судьбоносной переменой поля деятельности, как знаменитый переход самого Кейкелея в химию из архитектуры за одно столетие до него). Для эксперимента ему был выделен небольшой грант от Национального Совета по Исследованиям (в рамках долгосрочной программы НСИ в области психологических исследований начатых в период Мировой Войны, когда понадобились методы для подбора офицеров и классификации призывников). Скудное финансирование и стало, пожалуй, причиной тому, что целевым рефлексом Джамф избрал эрекцию ребёнка. Для замера секреций, как делал Павлов, потребовалась бы хирургия. В измерении «страха», рефлекса выбранного Ватсоном, присутствовала чересчур большая долят субъективизма (что такое страх? сколько будет «много»? Кому определять, анализировать в реальной ситуации, когда нет времени на кропотливый процесс сверки с Таблицей Страха?) Оснащённость приборами тогда ещё просто-напросто отсутствовала. В лучшем случае, он мог бы применить «детектор лжи» Ларсона-Килера из трёх показателей, но тот пребывал ещё на стадии разработки.

Другое дело эрекция, которая либо есть, либо нет. Элегантная бинарность. Наблюдение и оценку можно доверить даже студенту.

Безусловный стимул = поглаживание пениса антисептичным ватным тампоном.

Безусловная реакция = эрекция.

Условный стимул = х.

Условный рефлекс = эрекция при наличии х, поглаживание уже не требуется, всё, что нужно это только х.

Стало быть х? а что такое х? Ну это тот самый знаменитый «Стимул Загадка», что вдохновлял не одно поколение студентов бихевиоральной психологии, вот что это такое. Усреднённая колонка на эту тему  в студенческих юмористических журналах  составляет 1.05 дюйма в год, что, как ни странно, полностью совпадает со средней длиной  эрекции Крошки Т., приводимой в отчете Джамфа.

На следующей стадии, в традиции подобных исследований, сосунка следует лишить условия. Джамф должен, используя терминологию Павлова, «подавить» привитый им рефлекс эрекции, прежде чем отпустить ребёнка. Скорее всего, именно так он и поступил. Однако, как говорил сам Иван Петрович:– «Мало лишь рассуждать о частичном или полном подавлении условного рефлекса, тут нужно ещё учесть, что затухание может продлиться за период предполагавшийся для сведения рефлекса к нулю. Следовательно, мы не можем судить о степени угасания  только по силе проявления рефлекса или его отсутствию, поскольку не исключено частичное подавление не достигшее пределов полного нуля». (Курсив м-ра Пойнтсмена.)

Может ли условный рефлекс сохраниться в человеке, не проявляясь на протяжении 20 или 30 лет? Угасил ли его д-р Джамф до "не совсем нуля" — наскоро, как только ребёнок начал показывать нулевые эрекции на стимул х, и на том остановился? Может он забыл — или проигнорировал — «частичное подавление вне пределов полного нуля»? Если проигнорировал, то почему? Что может сообщить Национальный Совет по Исследованиям на этот счёт?

Когда Слотроп был открыт, в конце 1944, «Белым Посещением» — хотя многим там он был уже известен, как знаменитый "Крошка Тайрон" — то, как и в случае с открытием Нового Света, разным людям показалось, что они открыли разные вещи.

Роджер Мехико полагает это статистической странностью. Вместе с тем, теперь он чувствует некое шатание основ данной дисциплины, причём более сильное, чем позволительно колебать их какой-либо странности. Странно, странно, странно — вдумайтесь в само только слово: это взрывное «т» вслед за «с», переходит — вне пределов своего нуля — в иную область. Конечно, сам-то ты не переходишь. Но постигаешь, умом, что именно необходимо для перехода.

Ролло Грост называет это предзнанием: «У Слотропа способность предугадывать место падения следующей ракеты. То, что он до сих пор жив, доказывает – он опирался на предварительную информированность, избегал заранее прочувствованные места в момент падения ракет». Д-ру Гросту не вполне ясно какую роль, если вообще какую-то, здесь играет секс.

Однако  Эдвин Трикл, самый фрейдистски настроенный среди физических исследователей, полагает, что дар Слотропа заключается в психокинезе. Именно Слотроп, силой своего сознания, заставляет ракеты падать туда, где они падают. Может он и не управляет их движением по небу: но, скорее всего, засылает электросигналы в систему наведения ракет. Каким бы способом он ни делал это, секс безусловно входит в теорию д-ра Трикла. «Он ощущает подсознательную потребность снять всякий след сексуального Другого, которого на своей карте он символизирует, весьма значимо, звездой, этой анально-садистской эмблемой успеваемости, настолько пропитавшей начальное образование в Америке…».

Именно карта приводит всех их в ужас, та карта, на которой Слотроп вёл учёт своих девушек. Звёзды рассыпаны в дистрибуции Поиссона, как и на карте ракетных ударов составляемой Мехико о Блице роботов.

Да, но тут не только дистрибуция. Обе схемы оказались идентичными. Они совпадают в каждом из квадратов. Слайды снимков, которые Теди Блот сделал с карты Слотропа, были спроецированы на Роджерову и обе картинки, девушки-звёзды и кружочки ракетных ударов, чётко наложились.

По счастливой случайности, Слотроп ставил даты на свои звёзды. Звезда всегда появляется до соответствующего ракетного удара. Удар может случиться довольно вскоре, через пару дней, либо задержаться надолго, до десяти. Средняя продолжительность оттяжки 4 ½ дней.

Допустим, рассуждает Пойнтсмен, что стимулом х у Джамфа служил какой-то громкий шум, как и в эксперименте Ватсона-Райнера. Допустим, что, в случае Слотропа, рефлекс эрекции не был окончательно подавлен. В таком случае, он должен испытывать её при каждом громком шуме, раздавшимся вслед за неким зловещим нарастанием, которое отсутствовало в лаборатории Джамфа — которое собаки по сей день чуют в лаборатории у Пойнтсмена. Это подводит к V-1: любой трах-бах неподалёку, достаточный, чтоб он подпрыгнул, должен вызывать у него  эрекцию: звук двигателя гремящий всё ближе и ближе, затем пауза и тишина, нарастающая напряжённость и — взрыв. Бац, эрекция. Но не тут-то было! Эрекцию Слотропа вызывает последовательность направленная вспять. Сперва взрыв, затем звук приближения: V-2.

И всё же стимулом, непонятным образом должна являться ракета, некое предшествующее видение, некий лакомый кусочек Слотропу от ракеты, через посредничество улыбок в автобусе,   воздействия на менструальные циклы, каким-то загадочным образом — что там ещё заставляет этих шлюшек давать бесплатно? Происходят ли какие-то колебания на рынке секса, в порнографии и у проституток, возможно даже отражающиеся в изменениях курса на самой бирже, о которых мы, добропорядочные обыватели, понятия не имеем? Может, новости с фронта добавляют зуда промежду их миленьких ляжек, может желание растёт в прямой  или в обратной зависимости от реального шанса нежданной смерти — чёрт побери, какой такой  намёк, под самым нашим носом, нам не хватает смелости или ума заметить?..

Но если это нечто буквально висит в воздухе, прямо тут, прямо сейчас, тогда ракеты следуют ему в 100% случаев. Без исключений. Раскрыв его, мы снова докажем железную детерминированность всего, для каждой души. Что оставляет слишком мало места каким-либо надеждам, вообще. Сами понимаете, сколь важным станет подобное открытие.

Они шагают вдоль запорошенных снегом собачьих вольеров, Пойнтсмен в дублёнке, поверх Британской зимней шинели, Мехико в шарфе, недавно связанном ему Джессикой, что плещет вглубь острова алым драконовым языком — это самый холодный день за всё зиму, 39 градусов мороза. Вниз, к скалам, лица мёрзнут, вниз, к пустынному пляжу. Волны набегают, соскальзывают обратно, оставляя огромный полумесяц льда, тонкий, как кожа, слепящий отражением слабого сияния солнца. Ботинки обоих хрустят по песку или гальке. Самое дно года. Сегодня слышны орудийные раскаты во Фландрии, ветер доносит их через весь Пролив. Руины аббатства стоят словно, серый кристалл, на утёсе.

В прошлую ночь, в доме на краю закрытого города, Джессика, прижавшись, все ещё наплаву, прежде чем сон, вот-вот, унесёт их, прошептала: «Роджер… а как же девушки?» Вот и всё, что она сказала. И, тем самым, напрочь смела его сон. Усталый до мозга костей, он лежал ещё битый час с широко открытыми глазами, думая о девушках.

Теперь, зная, что без толку: «Пойнтсмен, а что если Эдвин Трикл прав? Это ПК. Что если Слотроп — даже не осознавая— заставляет их падать именно там?»

– Ну тогда у вас есть зацепка, не так ли.

– Но… зачем ему. Если они падают там где он был—

– Может он ненавидит женщин.

– Нет я серьёзно.

– Мехико. Вас это действительно трогает?

– Не знаю. Наверное, я подумал не получится ли увязать это, каким-то образом, с вашей ультрапарадоксальной фазой. Возможно с тем… мне надо знать, что именно вы хотите найти.

Над ними гуденье эскадрильи В-17-ых, сегодня в необычном направлении, далеко от постоянных коридоров полёта. Позади этих Крепостей синеют брюха холодных облаков и их гладкие слои в разводах синего — остальная масса тронута обесцвеченным розовым или пурпурным... Крылья и стабилизаторы затенены снизу в тёмно-серый. Тени мягко переходят в чуть более светлый, вокруг изгибов фюзеляжа или кабины. Втулки пропеллера возникают из мглы под капотом обтекателей, вращающиеся лопасти невидимы, свет неба окрашивает все подвернувшиеся плоскости в монотонный тускло-серый. Самолёты плывут дальше, чинно, в нулевом небе, стряхивая оседающий на них иней, засевая небо позади себя бело-ледяными бороздами, а их собственный цвет совпадает с некоторыми оттенками облаков, все крохотные окошечки и отверстия полны  мягкой черноты, плексигласовый нос отзеркаливает, постоянно кривыми и струящимися, облачность и солнце. Внутри: чёрный обсидан.