Забыл: из головы вон, как он нарвался на порку из-за паршивой Люси. И оставил femme de trente ans фр.: "тридцатилетнюю женщину" (жене Шекспира было 30, когда он покинул её в Стратфорде) . И отчего больше не было детей? И первый ребёнок девочка?
Запоздалый умник. Ну, так вернись.
Затворник ещё там (пирог ещё не съеден) со сладостным юнцом, милой утехой. Светлые кудряшки Федона, что так и манят поиграться.
Э… Я просто э… Я забыл… он…
– Лонгворд и М'Карди Аткинсон тоже там.
Бес Малиган печатал шаг, тралялякая:
Не слышен мне ни птичий грай,
Ни мат солдатский, ни трамвай,
Когда задумаюсь
Об Ф. М'Карди Аткинсоне.
Он мрачен как пиратский флаг
И юбок он заклятый враг;
Не пьёт ни капли он при том,
И Меджи с его тонким ртом.
Боясь женитьбы очень-очень,
Они дрочатся что есть мочи.
Дурачься. Знаю я тебя.
Остановился ниже меня, поглядывает, дознаватель. Остановимся.
– Скорбный мим, – выстонал Хват Малиган. – Синдж перестал носить чёрное, чтоб уподобиться природе. Черны лишь вороны, попы да аглицкий уголь.
Смешок встриппернулся на его губах.
– Лонгворду жутко неловко, – сказал он, – от того как ты в своей статье разделал старую трещалку Грегори. Ах ты ж, иезуитский запойно-жидовский инквизитор! Она пристраивает тебя в газету, а ты эдак походя приканчиваешь её сюсюканье про Иизюсю. Не мог ты подойти по-йитсовски?
Он стал спускаться дальше, кривляясь, помахивая в такт грациозными руками.
– Замечательнейшая книга, из вышедших в нашей стране на моей памяти. Невольно вспоминается Гомер.
Он остановился у подножия лестницы.
– Я зачал пьесу для мимов, – произнёс он торжественно.
Колонны мавританского холла, сплетения теней. Уже нет девяти человечков в танце, мавров в шапочках-цифрах.
Сладостно-переливчатым голосом Х. Мулиган прочёл свою писульку:
Каждый Сам Себе Жена,
или Счастье в Собственных Руках
(Национальная аморалитэ в трех оргазмах)
АВТОР – МУДАСТЫЙ МАЛИГАН
Он обернул счастливо шутовскую ухмылку к Стефену, со словами:
– Маскировка, боюсь, жидковата. Но слушай.
Он зачитал, marcato итал.: "выразительно" (музыкальный термин) :
Действующие лица:
ТОБИ ДРОЧУСАМ (падший член парламента)
КРАБ(живоглот)
МЕДИК ДИК (две пташки
МЕДИК ДЕЙВ с одной шишкой)
МАТЬ ГРОГАН(водоносица)
СВЕЖАЯ НЕЛЛИ
и
РОЗАЛИ (шлюха с угольной пристани).
Он засмеялся мотая покивывающей головой, шагая дальше в сопровождении Стефена и радостно сообщая теням, людским душам.
– О, тот вечер в Канден-Холле, когда дочерям Ирландии приходилось задирать подолы своих юбок, чтоб переступить через тебя: как ты лежал в своей клюквенно-радужно-цветной обильной блевотине!
– Самый невинный сын Ирландии, – сказал Стефен, – из всех, для кого они их когда-либо задирали.
У самого выхода, чуя кого-то сзади, он ступил в сторону. Разойтись? Самое время. Тогда где? Если Сократ выходит сегодня из дому, если Иуда крадётся сегодня вечером. Почему? Это лежит в пространстве и я, во времени, приближаюсь, неизбежно. Моя воля: его воля, которая противостоит мне. И моря, что разделяют.
Мужчина вышел между ними, кланяясь, приветствуя.
– Добрый день ещё раз, – сказал Хват Малиган.
Портик. Здесь я прослеживал птиц в гадании. Птичий Aеngus латынь.: "жрец-предсказатель" . Улетают и возвращаются. Сегодня ночью я летал. Так легко-легко. Люди дивились. Потом улица проституток. Он протянул мне кремовый плод дыни. Зайди. Увидишь.
– Бродячий жид, – Хват Малиган прошептал с клоунским ужасом. – Заметил его глаза? Смотрел на тебя с похотью. Страшусь за тебя, старый мореход. Засунь в штаны сковороду.
В манере Бычьего Брода.
День. Тачка солнца над аркой моста. Тёмная спина шла впереди них. Ступень с леопардом, ниже, минует ворота, за остриями решетки.
Они пошли следом.
Оскорбляет меня дальше. Говори.
Добротный воздух выотчётлил углы домов на Килдар-Стрит. Птиц нет. Хрупко от крыш домов две струйки дыма поднялись, колеблясь, и мягкое веянье их подхватило мягко.
Предел стремлений. Упокоённость друидов священослужителей Цимбелина, иерофантная: от просторов земли-алтаря.
Восхвалим же богов,
Да взовьётся к ноздрям их
Смиренный дым,
Наших благих алтарей.
вверх-скок