Из-за приём-сдачи меня в рабство и нестыковок в расписании движения поездов, на 4-й от Чернигова километр я добрался лишь поздно вечером. Однако оговорённый понедельник всё ещё длился и я с полным правом стал долбить в железо ворот, что нашло отклик в неразборчивых воплях охранников из домика проходной. Они недовольно включили свет и начали выспрашивать сквозь дверь чё мне нада, имя Тамары послужило паролем. Подошли ещё двое в байковых синих халатах и повели меня в приёмную.
Там пришлось обменять свою одежду на пижаму и пару армейских кирзовых сапог. Левый был моего размера, но правый жал бесчеловечно. Вероятно в отместку, что побеспокоил их в столь поздний час.
Затем, сквозь леденящий мрак снаружи, меня в одной пижаме повели в пятое отделение сдать дежурному медбрату. Тот препроводил полученного в просторный зал, скудно освещённый из пары плафонов на стене плюс тусклое их отражение в тёмном стекле далёкого окна на противоположном краю зала. Шеренга остеклённых дверей выстроилась в левой стене, имелись и в правой, но намного меньше. Медбрат завёл меня в одну из левых, указал свободную койку и вышел...
В останках света сочившихся через стекло в двери, я различил полдюжины коек с укрытыми фигурами поверх них и призрачно-белыми тумбочками между. Подавляя невольный страх, я разделся и лёг.
По-видимому, меня не ждали и появление незнакомца вынудило обитателей палаты затаиться, но постепенно они оттаяли. Кто-то невидимый спросил меня из угла я ли это, на него зашикали и он умолк.… Я воздержался отвечать. Из зала за стеклянной дверью донёсся отдалённый вопль и – тоже оборвался. Я лежал—укрытая фигура, как и все здесь—и, с одной стороны, радовался, что таки успел в понедельник, но одновременно боролся с приливами насторожённости, понимая среди какого окружения оказался.
– А что, Костя, хотел бы сейчас домашней колбаски?– обратился один из невидимых фигур к неразличимому собеседнику.
Меня охватил необоримый смех – до чего же быстро они меня вычислили!. Тремя днями ранее, когда мы с Ирой покидали Чернигов после совместного посещения 4-го километра, она рядом с вокзалом купила кольцо спиралевидно закрученной домашней колбасы. Вкусная оказалась.
Несколько голосов из темноты подхватили и продолжили экспертное обсуждение той самой колбасы и её специй, а я давился смехом, выфыркивал его ноздрями, а зубами стискивал уголок подушки, чтобы меня случайно не сочли за психа. В какой-то момент мне не хватило сил сдержаться и дискуссия испуганно прервалась…
~ ~ ~
Утро началось слитным шарканьем множества шлёпанцев за дверью в зал. Охомутанный белотканым вафельным полотенцем на шее, в тяжких копытах из кирзовых сапог, я вышел туда же и, следуя стрежню течения пришлёпывающих пешеходов, нашёл умывальник и туалет. Затем последовал завтрак из хавки, как хавка.
С прибытием врачей на 4-й километр, Тамара заглянула в зал и окликнула меня по фамилии. Я приблизился принести извинения за позднюю явку (но в понедельник!), она простила меня великодушно и скрылась восвояси.
Общество в зале оказалось смешанным, многолюдным, многообразным и пребывающим в состоянии шумного Брауновского движения. Абсолютно бессистемного… Единственным (за исключением меня) кирзовым вкраплением оказался индивидуум среднего возраста с обритой, как у зэка, головой. В отличие от меня, он валялся на плитках пола возле белой батареи отопления под подоконником окна в дальнем конце зала. Временами бритоголовый притискивал свой перед к заду не менее теплолюбивого сибарита, что валялся там же. Старания ухажёра вызывали утомлённое ворчанье и ленивый отпор вялыми толчками всё того же зада.
Бродившая по залу толпа в шлёпанцах сосредоточенно хранила погружённость в свои персонально-внутренние миры, выныривая, порой, оттуда с непостижимыми для посторонних восклицаниями.
И только инвалид на низенькой тележке не бродил, а ездил сноровисто толкая пол руками и умело выбирая курс в потоке их бродячих ног. Он явно банковал в непогружённом сегменте общества способных понимать инструкции и разъяснения и являлся мобильным центром тусовки в стиле стихийного чёрного рынка.
Пара щеголевато Реальных Пацанов держались особняком, прогуливаясь сквозь окружающую неразбериху. Темноволосый косил под пахана и подавлял блондина своим как бы наличием интеллекта.
Молодой человек Центрально-Азиатской внешности пригласил меня сыграть с ним в шашки за столиком в дальнем углу. Каждый глаз в его лице двигался отдельно от соседнего, как после лоботомии, благодаря которой полушария мозга перестают вмешиваются во внутренние дела друг друга и каждое рулит отдельным глазом. Игра давалась нелегко, он умел оказать неосознанное, но эффективное психологическое давление—залипнуть взглядом в доску и вместе с тем блуждать вторым по движущейся вокруг толпе, чтобы затем поменять их ролями. Становилось жутковато. Впрочем, играть жертва удачного хирургического вмешательства вовсе не умел и когда на доске осталась лишь одна из его шашек, я предложил ничью, а от последующих приглашений уклонялся. Как отказался и от предложения сыграть в картишки с Реальными Пацанами...
Спиной к окну между запертой дверью во двор и дверью в коридор медперсонала восседала белая фигура тучной медсестры и ни во что не вмешивалась. Трон свой она оставляла лишь после обеда – чинно прошествовать рядом с каталкой, что неспешно въезжала из коридора, торжественно поворачивала и достигала центра зала.
– Лекарства!– Взвивался радостный клич в различных концах толпы.
Они сбегались, грудились в толкучку вокруг кормушки на колёсах, выхватывали кому что приглянётся в россыпи поверх клеёнки—таблетки аптечных расцветок и величин. Вскоре после в толпе появлялись стеклоглазые. Чёрный рынок переживал заметный рост обменных операций.
Чтоб чем-то коротать безгранично свободное время, я пошёл путём Ленина и Дин Рида, разминочно меривших камеру шагами. Зал, разумеется, предоставлял больше простора и позволял выписывать широкие эллипсы орбиты. От окна в одном краю до окна и запертой двери в другом. И снова. И снова. И снова. Безжалостный убийца времени…
Движущихся тел в зале хватало с избытком, мне приходилось лавировать, уклоняться, избегать столкновений, тем более, что пространство я преодолевал довольно скорым шагом.
Некоторые обратили внимание. Блондин из пары Реальных Пацанов принялся выбивать ритм барабанов судьбы по обложке толстой книги, которую постоянно носил подмышкой, в такт топоту моих сапог по полу.
– Чё ты дуру гонишь? Оно те нада?– прокричал мне вслед его пахановатый кент, который косил под издёрганного интеллигента.
– Попробуй – сам приколешься!– откликнулся я, уносясь к дальнейшему апогею в моём эллипсе.
Один из активистов Брауновского движения, плотно роившегося у стен, вдруг раскусил в чём суть. С радостным курлыканьем он тоже начал выписывать эллипсы орбиты, правда не вдоль,
а поперёк зала.
– Огольцов заразил Баранова!– заверещал из толпы какой-то сексот с доносом белой королеве на троне. Но та ни во что не вмешивалась.
Ходить было больно, потому что правый оказался «испанским сапогом» из арсенала орудий пыток Святой Инквизиции – на два размера меньше моего. Я продержался всего день, а на второй решил, что хватит из себя Русалочку строить и обратился к медсестре. Она покинула свой трон и отлучилась в медкоридорчик, принести мне тапочки общего образца, только расшлёпанные вдрызг. Моё движение по орбите обрело безболезненность, но и ощутимо замедлилось…
вверх-скок