Я занял позицию сочувствующего Мастеру. Он мне понравился просто так, без доказательств, в виде преумножения хлеба с рыбой и тому подобное. С меня, фактически, хватило одного чуда с омоложением паспорта.
Кстати, главный под Главным тоже предъявлял свои верительные грамоты. Однажды во время обеденного перерыва приехал проводить профсоюзное собрание трудового коллектива. (Ага! Какая преисподняя без профсоюза?)
Мы расположились под деревьями возле общежития. Он на стул уселся, снял туфли и носки тоже. Типа, ну не глупость разве все эти сплетни про мои копыта! Нетути!
Но мне-то баки не забьёшь всей этой мякиной иллюзорности.
Чертяки махновцы разлеглись на траве в тени деревьев в своих чёрных робах. Только я в белой нейлоновой рубахе, которую под спецовкой носил, а каждый вечер простирывал, когда в душе мылся.
(...нейлон для стирки идеален – шесть секунд потрёшь и чистый, а сохнет и того быстрей...)
В виде корректного, хоть и ехидного ответа, я каску снял. Типа, ты бескопытность тут демонстрируешь? Так полюбуйся на мою безрогость! А остальные, кто из шахты, все поголовно в касках, особенно Славик Аксянов.
И в таком раскладе минут десять попрофсоюзились, как вдруг петух кукарекнул. Батюшки-светы! Тут главный, который не Главный, носки – в карман, голые ноги в туфли вколотил и – ходу! И сразу же, как из под земли, выскакивает байкер в чёрном и в каске чёрной кожи, как на шахтёрах их кинохроники первых пятилеток. И усвистали в сторону Новой Дофиновки. Неясно разве? Кто когти рвёт при крике петуха?.
Не то, чтобы я конфронтовал с… ну, скажем… главным инженером, но некоторые трения случались. Как в тот раз, когда у заднего конца общежития самосвал ссыпал кучу угля на зиму, а я весь тот антрацит в кочегарку перелопатил. В конце дня, он заявился из Вапнярки и спрашивает, высокомерно так: –«Ну, что ты хочешь? Трёшки хватит?»
Меня заело: полдня на солнцепёке карячился, а он как типа подачки последнему ханыге. Ладно, ты – князь тьмы, но так и я ведь избранный, хотя и беспросветный.
– Нет!– грю.– Пусть мне заплатят по расценкам.
– Так ты и этого тогда не получишь.
Я ему не поверил, а на следующий день взял отгул и поехал в Одессу на Площадь Полярников. Мне в коридоре показали дверь главного бухгалтера, фамилия Вицман. И только я шагнул в тот кабинет, на столе главбуха телефон затрезвонил, тот снимает трубку: –«Вас слушают».
(...вот буквально так, слово в слово «Вас слушают». Чисто, гладко, безлично. Ни с какого боку не укулупнёшь. Ай, да Вицман!.)
Излагаю суть, мигом усекает и достаёт толстую книгу в мягкой серой обложке Единые Нормы и Расценки, отыскивает,что там насчёт погрузочно-разгрузочных работ сыпучего угля, и даёт прочесть. Так там, чёрным по белому стоит, что если бы я лопатил в Заполярье—для оплаты по наивысшим северным коэффициентам—и при этом каждый совок трижды обносил вокруг всего общежития, прежде чем швырну в окно кочегарки, чтобы накрутить расстояние перемещения груза, то и тогда по расценкам этой нормативной библии, мне полагается 1 руб. 20 коп.
(...и открылось мне, неведавшему истины дотоль, что мастерам, прорабам, инженерам и т. д. и т. п. в ножки кланяйся, работный люд, за туфту, которую они рисуют в нарядах на исполнение работ. Без тех приписок рабочий класс вымер бы давным-давно, совместно с семьями. Молись за благодетелей своих, хлеб твой насущный подающих, О, пролетариат!
Но какой па́дел гнусный все те расценки составлял? Я б с ним, по-братски, лопатой поделился...)
А в другой раз выплату аванса задержали и я к главному инженеру на дом пошёл, в Одессу. По случаю субботы отгул не понадобился. А окопался он возле Горбатого Моста. Жил в собственном доме с женой и сыном пятиклассником. Угостил меня стаканом томатного сока домашней выделки. (Ага!..) Всё как положено – красная такая, густая солоноватая жидкость. А как откажешься? Маргарита тоже пила, на ежегодном балу Воланда в Москве. Зато чай я до сих пор завариваю по его рецепту, как он поделился… В тот вечер он ещё делился воспоминаниями про трудовую деятельность в Арктике, где после работы клал пару кирпичей на электроплитку, а сверху жену сажал, для приведения в рабочее состояние на ночь…
Один раз нечистые затеяли попытку путча, хотели изменить расклад стратификаций мира. За день до этого инженер Пугачёв нарисовался в общежитии и открыл одну из запертых дверей коридора, под видом раздачи продовольственных продуктов до зарплаты.
Я по коридору проходил, мне Славик Аксянов из комнаты кричит: –«Иди, тоже получай!»
Пятёрка махновцев в пустой комнате и ящик с пачками Примы на столе без стула. Пугачёв им выдаёт по пять-десять пачек каждому.
Продукты питания, да? Боеприпасы! «Нет, спасибо, я Беломор курю.»
На выходе уже, слышу Славик чертей мотивирует: –«Не боись! Молодость всё спишет!»
На следующий день в Одессе не работал ни один светофор. Творился полный кавардак. Посторонние люди орали друг на друга. Троллейбусы прыгали как угорелые. Стрельбы, конечно, не слыхать, потому что путч проводился на другом уровне. Но, по моим оценкам, он провалился, поскольку я успел купить Атлас Мира, тонкий буклет в мягкой нежно-зелёной обложке.
В Одессе тех дней, самым устоявшемся и общеупотребительным выражением одобрения было «то, шо любишь!»
– И как вам последний Сонечкин жених?
– То, шо любишь!
А вместо «нет» говорили «хуй маме!»
– Так, шо? Черноморец выграл или шо?
– Хуй маме!
Но поскольку вокруг была Одесса-Мама, это звучало даже патриотично.
В скверу на Дерибасовской росли невиданные деревья, словно сбросившие собственную кору. Или, всё-таки, Платаны? Вечерами там играл духовой оркестр, почти как во времена Иоганна Штрауса, только реже. А в другом парке, в дневное время, я нырнул в бассейн с пятиметровой вышки, в полёте аж ветер свистел в ушах. Чуть позже два парня тоже спрыгнули держась за руки, но «бомбочкой», пятками вниз. На одном из них носки были, чёрные. Это так они мой след заметали от возможных хвостов...
В переговорном пункте междугородной телефонной связи на Пушкинской, меня однажды неслабо прикололи. Я заказ сделал и вышел за дверь распахнутую прямо на тротуар и только лишь папиросу закурил – внутри динамики орут «Нежин! Кто-нибудь ожидает Нежин?» Я папиросу – в урну. Заскакиваю: –«Я! Я ожидаю!» А телефонистка за барьером в свой микрофон: –«Ну так и ожидайте!» Весь зал прям грохнул… Это опять меня от чего-то спасали.
Один мужик там стоял. Его номер соединили. «Челябинск на линии! Кабина № 5!» А он, перед тем как идти куда сказано, разочарованно так: –«Э-э!» Вот это просвещённый! По одному номеру кабины уже знает наперёд чем разговор закончится.
С Одессой я познакомился довольно хорошо, в основном, пешком. Нашёл Публичную библиотеку № 2 и Привоз, где грузчики толкают перед собой вокзальные тележки и орут «Ноги!Ноги!», чтоб толпа им дорогу уступала. Там же на Привозе старая Цыганка на меня заклятье наложила по своим канонам, когда я ел гроздь винограда. Я даже и не понял за что, но ей виднее, а может просто под горячую руку подвернулся, не в ту долю секунды...
Фабрика Желудочного Сока. Кто бы мог представить что и такие предприятия бывают?!. Когда я проходил через дворы пятиэтажек, мужики, что «козла» забивают, начинали громче костями об столики трахать, чтоб кошек отпугнуть, что целились перебежать мне дорогу. Тоже союзники...
В Одессу я автобусом ездил, всего пару раз пешком. Там всего 20 км или около того. Один раз прогулялся от Вапнярки до Новой Дофиновки вдоль моря, по высокому берегу. В одном месте какая-то военная установка стояла, за забором из колючки. Часовой кричать начал, что мимо них нельзя ходить, подошёл, начал документы требовать. Я ему через проволоку свой платочек показал, с парусником. Он сразу понял, что уровень иной: –«Ладно, проходи по быстрому».
С той кручи вид очень красивый. Море спокойное, почти гладкое, но искрится и взблёскивает под солнцем. Иногда ветер набежит и ерошит воду, получается рисунок галактики. Спиральные, в основном. Ветер их с облаков срисовывал, что над морем висели...
В трамвае № 5 маршрута на пляж Аркадия, я Серого встретил, который в стройбате пахана из себя строил. Только удивительно малость – четыре года прошло, а он такой молоденький и, почему-то, в форме морского курсанта, бескозырка, ленточки на спине висят.
Я рядом стал, негромко так спрашиваю, ему на ухо: –«Серый, это ты?» Он никак не отреагировал, не шевельнулся даже, хотя меня наверняка услыхал, курсанты ж медкомиссию проходят… Может, решил затихариться в мичмана́х.
А в другой раз это отец мой оказался, возле газетного киоска. На отца совершенно не похож, я его только по голосу и узнал. Именно этим голосом он изображал душегуба, которого начальник лагеря до нового убийства довёл.
Когда он ко мне заговорил, я прикинулся, будто слишком углубился рассматривать портрет психиатра Бурденко на обложке журнала Огонёк, что за стеклом висел, в киоске, так что ему продавец отвечал.
(...такие встречи кого угодно доведут задаться вопросом: что происходит? Но тут без монады не разобраться.
Монада это такая прибамбаса Германского производства для содействия философам, которую всякий понимает по своему. Для кого-то это может быть единичностью из совокупной множественности, а для другого множественностью из совокупных единичностей.
Например, когда парень спрашивает девушку: –«Я для тебя один из многих или из многих один?» Тут вот второй «один» в его вопросе и есть та самая монада, хотя, возможно, и наоборот...
В одной Индийской библии, есть красочная картинка ребёнка, который ползёт по траве, а на шаг впереди него бежит пацанёнок, перед которым шагает мужчина, вот-вот нагонит согбенного старца, а дальше опять только зелень травы. Картинка называется Круг Жизни. В смысле, из ничего – в ничего.
Так вот вместе они составляют единую монаду, потому что это один и тот же человек.
Теперь остаётся лишь предположить, что монады способны составляться по каким-то другим признакам, например, по тембру голоса, и всё становится на свои места. Смотря каким концом к тебе монада развёрнута: отсюда – твой отец, оттуда – шаромыга к тебе обращается возле киоска с Бурденко.
Конечно, это малость сложнее, чем выучить наизусть: «если споткнулся на левую ногу – всё получится, если на правую – даже и не пробуй, сразу заворачивай оглобли», однако монада, в которой даже среднестатистический Немец ни уха, ни рыла, многое объясняет...)
вверх-скок