Иногда кровля начинает «капать» или «дождить». Это когда она трещит и трескается, и от неё отрываются и падают вниз куски породы. Типа обвала, но не наглухо.
Чарлик попал под такой «дождь» у меня на глазах, когда выдёргивал очередной «сэкономленный» площак. Ему повезло, он лежал между кладкой и стеной, на высокой, под потолок, куче песка. У каменной плиты, что с кровли капнула, лишённой места для разгона, не оставалось выбора кроме как просто лечь ему на грудь, мягко так. Не слишком большой кусок, полметра на полметра и толщиной в десять.
Он сразу же завспоминал Алика Армянина. Когда над тем «задождило», Алику пришлось пятиться шестнадцать метров, задом-наперёд. Бегом конечно. На развороты времени не оставалось. Кровля трещит и валится, догоняет. Так вот и бежал, вперёд пятками, и орал при этом: –«Ебал шахту! Ебал деньги!» Но кто? Имя не назвал как бы угадай с трёх раз… Так что, кровля шахты, она не крыша в привычном смысле...
Кроме действующих штолен, в шахте есть ещё и заброшенные, это где пласт хорошего камня выработан и дальше углубляться бесполезно. Ход в такие штольни замуровывают бракованным кубиком, который называется «бут», но при закупорке штолен его кладут уже не насухо, а на раствор, чтоб сквозняки не получались.
Правда, не все выработанные штольни замурованы. Однажды мастер показал мне аварийный выход. Через такой же вот незамурованый ход штольня выводит в бывший стволовой тоннель, где когда-то вагонки лошадьми ещё таскали, а тоннель тот тоже начинался в котловане, только повыше нынешнего. Так и в том, уже выработанном, тоже свои штольни имеются. Когда Чарлик в отпуск ушёл и я остался крепильщиком-одиночкой, то из тех штолен площаки выдёргивал.
Один раз возвращаюсь в новую половину шахты, в штольню № 4, такой весь гордый и довольный – ну, как же!в одиночку бревно припёр. Ещё и острю тупым концом: –«Машине № 4, по спецзаказу прямиком из Рио де Жанейро!» С плеча бревно сронил, а эта сука—тресь!—точно пополам. Слишком древний материал оказался.
Но те сплетни, будто я по заброшенным штольням без фонаря шастаю – полная брехня. Толчком к подобным россказням послужило то, что когда чей-нибудь фонарь горит, я свой выключаю. Сам не знаю зачем, всё равно ж после смены Люда его на зарядку поставит. Чёрный провод от фонаря заходит в брезентовую сумочку с лямкой, чтоб носить её на плече. В сумочке аккумуляторная коробка фонаря и на ней цифра. Фонарь с корявой 16 на коробке – это мой.
В заброшенных штольнях я его всегда включал и один раз в его свете увидел неземную красу. Смотрю и не пойму – что это оно там такое белое сверкает под кровлей посреди всей подземной тишины. Описать невозможно как вроде чисто белая, клочкасто-лапчатая инопланетная структура или из глубин океана, куда батискафы не доныривают, а в ней как бы мелкие бриллианты в луче переливаются. Красиво – аж жуть берёт.
А у меня топор в руке, для проверки площаков на гнилость. Топор просвистал в темноте поверх света и белизна опала на пол. И—вместо необъяснимой красоты—стою над большим плевком. Тут только мне дошло, что это гирлянда плесени была. Потом ещё такие же гирлянды попадались, но одни только коричневые – в наказание, что чистую красоту убил.
Потом Чарлик вернулся из отпуска и на шахту поступил Вася. Он стал крепильщиком, а меня перевели помощником машиниста камнерезной машины. Ну уже не так романтично как шастанье по старым штольням без фонаря и машина ревёт, а нос и рот завязан повязкой от пыли зато – ба! Знакомые всё лица! Братаны: Лом, Совок и Кувалдо́метр!.
~ ~ ~
Однако всё вышесказанное являлось таким лишь на первый, непросвещённый, взгляд. Что на самом деле производила шахта «Дофиновка» под негласным надзором главного из главных, он же Яковлевич? Да разное. Кому что... Jedem das Seine.
Инженера шахты Пугачёва с его пирамидально правильным носом, который возникал внизу раз в месяц минут на пять, интересовало только золото. Вернее золотой песок. Прицыкнет клыком в золотой фиксе и у машиниста негромко спрашивает: –«Что, есть песочек сегодня?»
Когда я (непреднамеренно) услышал как он это говорит, то начал после каждой смены вытряхивать карманы своей робы. Меня на золото не купишь! Тем более, что без понятия как превращать песок в презренный металл.… Толик, машинист с машины № 2, аж опупел, когда увидел от чего я избавляюсь.
Но там из него точно золото изготовляли, а потом под видом алюминиевых отливок штабелевали в бурьяне рядом с общежитием. Точь-в-точь как слитки банковского золотого запаса только под цвета алюминия, для маскировки конечно.
Мастер мне почти прямым текстом об этом и сказал, когда мы с ним проходили мимо: –«Такая ценность, и никто не догадается поднять. Валяются тут»... А откуда и зачем на шахте по добыче камня возьмутся алюминиевые слитки?.
Что касается самих кубиков, то это—без вопросов—души. Машина № 5, например, где машинистом Гитлер или же Адольф (ну во всяком случае, никак иначе его никто не называл, а только Адольф или же Гитлер), производила людские души.
Иван, с машины № 1, громко обижался – когда его вагонки вытащат наверх, много кубиков уходит в брак, а от Адольфа—и треснутые, и короткие—всякий бут проходит. Но если вдуматься, так оно и есть – много попадается людских душ с изъяном. И что парадоксально, его тёзка—Гитлер—столько душ погубил, а этот тут под землёй их тяп-ляп штампует да ещё над Иваном подсмеивается.
Для кого пилят души остальными машинами я могу только догадываться. Архангелам? Демонам? Титанам?. Вот это-то и удручало меня сильнее всего – моё невежество. Да, я, конечно, чувствовал, что я избранный, но оставался до слёз безграмотным избранным типа пешки в игре, правила которой всем известны кроме тебя.
Продвижение к пониманию шло методом проб и ошибок, наощупь, по наитию. Иногда случались озарения как в том случае, когда после смены я поехал на грузовике в Новую Дофиновку за съестным на завтрашний обед. Среди рабочих в кузове находилась женщина в летах, а на голове косынка. Грузовик как раз отъезжал от общежития и тут в дверях показалась Бессарабка с ребёнком на руках. «Ой, какая деточка-красавичка!»– с этими словами женщина распустила косынку у себя на голове и повязала заново, но уже по-другому как-то...
Вернувшись домой через поля вдоль лесополосы, я зашёл в свою комнату, но отдыхать не получалось – годовалая девочка бессарабской семьи захлёбывалась визжащим криком, а её мать, не зная как унять ребёнка, носила её по коридору – из конца в конец, качала на руках, напевно приговаривала «а-а-á!», но безрезультатно.
Я плохо переношу детский плач, но общежитие не электричка, где можно перейти в другой вагон. И вдруг мне вспомнилась как попутчица по кузову перевязала свою косынку на другой манер, нахваливая этого, тогда ещё молчавшего ребёнка. Выйдя в коридор и молча, но упорно глядя на мать младенца, я вынул мой платочек из кармана, развернул его и сложил заново, но уже на другую сторону, после чего отправился в овраг, достать воды из колодца.
По возвращении, меня встретил радостный взгляд женщины – девочка у неё на руках была совершенно спокойна, а на голове у неё появилась косыночка завязанная узлом на лбу. Бинго!.
вверх-скок